Война прервала надежды и чаяния моих земляков. Не до музыки. Восьмого июля были безвинно расстреляны двадцать восемь моих односельчан. Военные годы в нашем селе прошли в тревожном и зловещем ожидании, которому, казалось, не будет конца. Похоронки продолжали приходить и после войны.

После войны стала налаживаться жизнь. В селе организовали первый в правобережной Молдавии колхоз. Жизнь брала свое. Снова сватанья, свадьбы, крестины, провожания в армию. Музыкантов приглашали из окрестных сел. Единственную селе гармонь сумел сохранить во время оккупации Александр Гормах.

Осенью пятьдесят третьего в селе закончили строительство отдельной электростанции, а к весне колхоз приобрел множество духовых музыкальных инструментов, которых хватило бы на солидный симфонический оркестр. Из Могилев-Подольска пригласили руководителя оркестра Николая Рябова. За трудодни он подрядился обучить желающих играть.

Занятия и репетиции проходили в новом, недавно построенном клубе. На зимний период Рябов переехал в село. Поселили его в комнате для приезжих в помещении сельского совета. Кормили его музыканты по очереди. За очередность спорили, так как после ужина была возможность продолжить урок музыки прямо дома. На удивление, приезжий музыкальный педагог оказался непьющим.

В зимний период, когда не было сезонных работ, учеба и репетиции начинались с утра и заканчивались поздно вечером. В сухие дни уже седеющие, прошедшие огненный ад совсем недавней войны, ученики выходили на террасу клуба и извлекали разнокалиберные звуки из своих инструментов. В школьные классы проникали все звуки оркестра, который играл пока порознь. На переменах мы бегали в клуб и слушали. Оценивали мастерство каждого будущего музыканта.

Названия некоторых инструментов мы уже знали до этого. На свадьбах мы окружали музыкантов, прибывших из других сел и знакомились с музыкантами и инструментами. Но там играли пять - восемь человек. А в клубе, по определению Рябова, собрался целый музыкальный взвод.

В самом начале учебы пошел в клуб и мой тридцатисемилетний отец. С Николаем Рябовым он познакомился по дороге из Могилева. На попутке с песком они доехали в открытом кузове до Мошан. Потом больше часа месили клейкую грязь до Елизаветовки. Поговорить времени хватило. Ужинал Рябов в тот вечер у нас дома. Запомнил я его плохо. В памяти осталось его худощавое лицо и жидкие, гладко зачесанные назад, волосы цвета пожухлой соломы.

На следующий день отец натянул сапоги и одел фуфайку.

- Ты куда собрался? - спросила, бывшая в тот день у нас тетка Мария, его старшая сестра.

- А тебе какое дело? Куда надо, туда и иду. - как всегда, своим резким тоном ответил, с раннего детства независимый от старших в семье, отец.

- Идет в клуб. Будет учиться играть на трубе. - попыталась сгладить резкий тон отца мама.

- Боже мой! - всплеснула руками тетка Мария. - Ты что, не помнишь учебу у Шафранского? Тебе мало?

Тетка вместе с мамой рассмеялись.

- Регочете як двi кози коло млина! - в сердцах бросил отец и хлопнул дверью.

Коз в нашем селе держали несколько ветхих, прибитых беднотой старушек и одиноких вдов. Корова в хозяйстве всегда считалась показателем достатка и благополучия. Во времена моего детства само содержание козы было признанием бедности, если не сказать, убогости.

Немногочисленных коз держали в самой верхней и нижней части села. Если на горе коз привязывали пастись по краю лесополосы, провожавшей дорогу до самой Куболты, то в нижней части села коз выпасали на небольшом выгоне возле старой мельницы.

Историю с Шафранским в нашей семье знал даже я, самый младший. Настоящий подвижник, сельский учитель набирал учеников в струнный оркестр. К нему обратилась моя баба София с благой целью приспособить самого младшего сына в жизни. С собой она принесла кошелку, в которой был узелок с яйцами, орехи и спелые груши.

- Вот вам! - низко поклонившись, произнесла баба София. - Выучите моего Николу на музыканта.

Отец, по рассказам бабы Софии и тетки Марии исправно ходил несколько дней. В конце недели Шафранский, задержав отца после очередного урока, сказал:

- Ты больше не ходи, Николай! Не нужно тебе это занятие.

Отец долго не горевал. Больше всех сокрушалась баба София:

- Бог с ними, грушами. А вот яйца и орехи! И играть не выучил и назад просить неудобно...

Когда за отцом хлопнула калитка на улицу, мама сказала:

- Интересно. Выдержит ли наш музыкант сегодня урок до конца с его терпением?

Отец урок выдержал до конца. Но на следующий день он пришел домой рано. Снял фуфайку, с грохотом задвинул сапоги под лавку и сел на кровать. Помолчав, недовольно крякнул и сказал:

- Да ну их...! Дурости...

Мама, отвернувшись к плите, сочла за лучшее промолчать. Только плечи ее мелко тряслись в беззвучном смехе.

Научиться играть в селе пожелали многие. Но не все выдерживали напряженный учебный марафон, длиной в полтора года. В конце учебы, наставник, взяв в правлении колхоза расчет, уехал навсегда, оставив лидером оркестра Олеська Брузницкого.

Вышколенные мои односельчане к этому времени уверенно играли несколько маршей, включая особенно нравившийся нам "Прощание славянки", туш, украинские и молдавские свадебные мелодии, танцевальную музыку и похоронный марш, без которого еще никто не обошелся.

Почитаю за честь запечатлеть на этих страницах имена моих односельчан, игра которых не оставила ни одного равнодушного из числа моих сверстников:

Кларнет и саксофон Иосиф Ставнич

Саксафон Евгений Навроцкий

Кларнет Антось Климов

Альт Филипп Купчак

Алексей Тхорик

Александр Тхорик

Федя Унгурян

Труба Михаил Мищишин

Октавиан Ставнич

Григорий Гормах

Тромбон Олесько Брузницкий,

Олесько Ставнич

Туба Иван Швец

Баритон Иосиф Чайковский

Бас Иван Паровой

Барабан Ананий Твердохлеб

Александр Мищишин

Ударник Александр Тхорик

Таким был состав духового оркестра моего села в годы моего детства. Прошу прошения, если случайно кого-либо или о чем либо не упомянул. Но, думаю, что состав полный. Историю оркестра помогали собирать по крупицам мои неравнодушные односельчане. В живых остались двое: Федя Унгурян и Тавик Ставнич.

Небольшое мое село вместило в себя целую плеяду талантливых музыкантов. До старости, закрывшись, как будто стесняясь своей игры, оставался наедине со своей скрипкой Адам Хаецкий. В предвечерье садился на завалинку и, закрыв глаза, играл на свирели, волею судьбы заброшенный в молдавскую деревню, сибиряк Архипка Фоминцов.

Виртуозно играла на мандолине учительница пения Тамара Ивановна Мищишина. На уроках мы с восторгом и завистью наблюдали, как почти не видимые глазом колебания ее длинных пальцев с медиатором извлекали звуки, слова к которым порой казались нам лишними.

С удивительной мягкостью и уверенной силой одновременно играла на гитаре учительница младших классов Елена Павловна Гедрович-Сорочан. Мы, семилетние, неподвижно стояли у калитки возле старого бросового дома, где жила ее семья. Сидя на лавочке под старой елью, уже слепнувшая после перенесенной тяжелой болезни, Елена Павловна своим удивительно чистым голосом под собственный аккомпанемент пела старинные украинские песни и русские романсы.

В середине пятидесятых в селе стал невероятно популярным музыкальный инструмент, которому трудно подобрать название. Называли мы его пищиком. Вырезали его из очищенной от эмульсии целлулоидной кинопленки, кусочки которой всегда можно было найти под окном кинобудки сельского клуба.

Ножницами вырезали лоскуток виде язычка с одним чуть более заостренным концом. Инструмент готов. Осталось поместить его тупым концом между низом языка и зубами, а верхний слегка пригнуть вперед верхней губой и дуть. В зависимости от силы выдыхания, степени прижатия пленки верхней губой, эластичности самой пленки и сокращения нижней губы извлекались ни на что не похожие звуки удивительной мелодичности.