Мной овладела навязчивая идея сделать что-либо подобное дома. Однажды, взяв небольшой кусок изолированного провода, оставленного еще летом электромонтерами, ножом зачистил оба конца. Вынув штепсель радиоприемника, сунул в розетку концы провода. Вспышка, треск и в доме погас свет. Мама, доившая корову, вбежала в дом.

- Что ты сделал?!

- Ничего.

Наутро отец вызвал электромонтера. Тот сначала посмотрел на меня.

- Ты ничего не делал?

- Нет.

- Странно, на столбе я соединил проводом, который выдержит и электроплитку, - сказал сосед.

Подошел к розетке и понюхал ее. Выразительно посмотрев на отца, отверткой стал откручивать центральный винт розетки. Я понял, что попался. Сняв крышку, дядя Сяня обнажил клемы. Одна из них оказалась оплавленной и закопченной.

- Давай, неси сюда то, что ты сунул в розетку, - произнес монтер.

Отец тяжело и шумно вздохнул. Я послушно сунул руку под матрац, достал провод и отдал его отцу. Дядя Сяня поскреб, что-то поправил в розетке, прикрутил крышку и вышел. В сенях отец уговаривал его взять бутылку. Тот не стал долго отказываться. Проводив монтера, отец тут же вернулся в комнату... Подобные опыты я больше не проводил.

Кто-то из ребят сделал открытие, которое быстро распространилось по селу. Если послюнявленый палец приложить к катанке заземления на столбе, то в руке ощущалась дрожь и руку начинало слегка сводить. Но еще более интересно было потрогать катанку языком. Перед глазами мгновенно начинало мелькать и сверкать.

Однажды эта мазохистская наклонность чуть не сыграла со мной злую шутку. На одной из свадеб электричество включили днем. Стоял сильный мороз. Я высунул язык и приложил его к катанке, решив проверить, работает ли заземление. Язык мгновенно прилип к металлу. Казалось навсегда. Выручила баба Явдоха, кухарившая на той свадьбе. Она прибежала с кувшинчиком горячей воды и, поливая катанку немного ниже места примерзания языка, освободила мой язык. В ответ на мамин выговор, баба Явдоха напомнила маме, что как будто вчера она лила горячую воду на топор, к которому примёрз мамин язык.

Наша техническая эрудиция росла не по дням, а по часам. Мы уже знали, что в случае, когда накал лампочки резко слабел, а потом исчезал вообще, было замыкание.

Мы знали значение сигналов моториста электростанции. Если свет мигал коротко один раз, значит через пять-десять минут будет временное отключение. Без пятнадцати двенадцать ночи мигало два раза подряд. Это означало предупреждение, что через пятнадцать минут света не будет до самого утра.

Волновали нас и фундаментальные основы электродинамики. В школе и на улице мы долго спорили, что такое постоянный и переменный ток. Мнение было единодушным. Сейчас у нас ток переменный, потому, что включают только утром и вечером. А когда будет гореть круглосуточно - это будет постоянный ток.

Время шло. В пятьдесят седьмом старенький стреляющий мотор электростанции сменил мощный дизель с огромной динамо-машиной. В колхозе появилась электро-пилорама, на ферме и конюшне конные соломорезки сменили электрические. Затем в колхозе появился огромный электро-фуганок, в кузнице сверлильный станок стал вращаться электродвигателем.

В шестьдесят втором навсегда умолк шум дизеля сельской электростанции. Электроэнергия стала подаваться круглосуточно ТЭЦ Дондюшанского сахарного завода. Вскоре и сама ТЭЦ была синхронизирована с единой энергетической системой. Мы уже твердо знали, чем на самом деле отличается постоянный ток от переменного.

Сейчас, работая в своей домашней мастерской, с огромным неудовольствием воспринимаю кратковременные аварийные или плановые отключения электроэнергии. Нехотя оставляю работу, захожу в дом. Бездумно нажимаю на кнопку пульта телевизора:

- Посмотрю хотя бы пока новости, - и тут же про себя чертыхаюсь:

- Как же мы привыкли и как мы беспомощны без элементарных благ цивилизации!

А музыка звучит, как разлуки стон.

Этот старый вальс осенний сон.

Сквозь года, даже сквозь года

Сердце обжигает грустью он...

Н. Зиновьев

А музыка звучит...

Наша семья никогда не выделялась особой музыкальностью. Среди моих родственников по обеим линиям не было никого, кто-бы добился мало-мальски заметных успехов в пении, либо в игре на на музыкальных инструментах.

Исключение, пожалуй, составлял дядя Симон, самый старший брат отца. На складанах (поправках) после свадеб он охотно пел шуточные, часто пересоленные песни. При этом он любил пританцовывать.

Дядя Симон всегда был одет в форму железнодорожника. Наверное, не от большого богатства. Но как он держался, как держалась на нем форменная фуражка с высокой тульей! В нем было что-то, недосягаемое для простых смертных, от полководца в высоких чинах. А в его подтанцовках, скупых и выразительных одновременно, не было ни одного лишнего движения.

Дядя Симон не был обладателем чистого и сильного вокала. Его невозможно было причислить к какому-либо определенному типу певческого голоса. Иногда его несильный голос чем-то напоминал голос раннего Леонида Утесова. Он был негромким, казался шершавым, чуть хрипловатым, с какими-то преходящими грудными вибрациями.

Но артистизм исполнения, выразительность и чувственность его голоса заставляли даже развеселившуюся свадебную публику молча слушать его песни до самого конца. И лишь потом, после нескольких секунд паузы, следовал взрыв аплодисментов и гомерического хохота.

Я не могу вспомнить мою маму, певшую громко. Ее несильный, но проникновенный голос звучал за бесконечным латанием дыр на моей многострадальной одежде, за мерным сбиванием масла в сработанной из липового ствола маслянке, у плиты. Тихое ее пение было удивительно правильным. Одного раза ей было достаточно прослушать, что бы безошибочно пропеть услышанную песню.

Песню "Темная ночь" я впервые услышал задолго до появления у нас радио. Позже отец привез из Могилева пластинку с этой песней. Слушая, я шевелил губами, "подпевая":

...В темную ночь.Ты любимая, знаю, не спишь.

И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь...

Мама пела про "Весну на Заречной улице", "Майскими короткими ночами", "До свиданья мама, не горюй, не грусти", "Ой туманы мои растуманы...", "Прощай любимый город". Украинка с частью польской крови по происхождению, в совершенстве владевшая молдавским языком, мама в годы моего раннего детства пела песни на русском языке.

Отец никогда не пел во время работы. Он запевал, либо в компании навеселе, либо вечером после удачного, по его мнению, дня. Пел он увлеченно, громко, часто сильно фальшивя. Он этого не замечал, продолжал петь, несмотря на тихую мамину улыбку.

Довольно редко он пел советские песни времен войны. Исключение составляло единственное двухстрочие:

Эх, дороги, пыль да туман.

Голоса тревоги, да степной бурьян...

Зато он пел румынские песни. С сорок первого по сорок четвертый он служил пожарником в Бухаресте. Особенно часто он пел "Марш помпиерилор" (Марш пожарных).

Отец, неизвестно откуда, знал наизусть множество церковных служб и псалмов на румынском языке. Вероятно, по воскресеньям их пожарную часть водили в церковь. Подпевая попу, крестившему детей у кого-либо из родственников, отец увлекался, пел так громко, что батюшка, выходило, ему подпевал.

В такие моменты отец Николай Брагуца из Брайкова, человек глубоко эрудированный и тактичный, сдержанно и доброжелательно улыбался. Дома мама беззлобно ругалась, и, смеясь, утверждала, что вместе с попом пел пьяный дидько (дьявол). В целом же семья наша религиозностью не отличалась.

Что касается брата и его отношения к песне, то я за всю свою жизнь не видел его поющим, или хотя бы напевающим. Мне всегда казалось, что само пение Алеша считал занятием, находящимся по ту сторону здравомыслия. Он открыто считал, что актерская и певческая профессии - занятие весьма недостойное для мужчин.