— Запасись аминазином, возьми реланиума и пипольфена с димедролом.
Смертин скукожил физиономию.
— У меня своя метода, — он достал стограммовый флакон с липким зелёно-чёрным экстрактом неизвестности. Раствор клофелина на крапиве и барсучьим жиром. — Десять капель на крапиве: сильнее седуксена!
— Стёпе твои капельки как мёртвому припарки! — резюмировал Мухожоров и, тут же потеряв интерес к теме, исчез из окна.
Фельдшер Смертин взял карточку и пошёл за водителем. Подстанция дышала спокойствием. Бригады сменяли друг друга, машины трамбовали снег и лишь изредка шлёпали двери. Воскресенье всегда славилось пониженкой.
Смертин застал водителя распластавшимся по креслу. Тот практически дремал. Фельдшер потрепал его за рукав:
— Поехали, Семёныч! В Апражку.
— Куда? — не понял шутки водитель.
— Да, к Аристарховне! Куда же ещё.
Семёныч бросил сон и медленно побрёл к выходу. В кабине он дёрнул зажиганием и рванул. Преодолевая скованность от зимних одежд, водитель крутил рулём, как заправский гонщик спортивного болида. Лишь изредка он хватал руль животом, благодаря чему открывалась возможность засунуть пальцы к жиденькой струйке тёплого воздуха, шкерещейся вдоль лобового стекла. Из щели в обшивке декабрьское утро освежало Смертину правый бок. Фельдшер прикрылся сумкой, грубо высказав непредвзятое мнение об отечественном автопроизводстве.
Вскоре машина «03» причалила у парадной до боли знакомого дома. Сергуня выхватил из салона обмороженную сумку и устремился в нагретый подъезд. Забежав на последний этаж, он подошёл к окну и посмотрел во двор. Как и ожидалось, подлый напарник заглушил мотор и оперативно исчез в подъезде. «Ну, нехороший человек», — подумал Смертин. Но печалило иное: у Степаниды Аристарховны не посидишь. Запах.
Он достиг знакомую, обитую дерьматином дверь и позвонил. Минут через пять, после n-ного звонка, с той стороны послышалось тихое шорканье и лениво звякнула цепочка.
— Кто там? — раздался мерзковатый дребезжащий голос.
— «Скорую» вызывали? — стандартно откликнулся медработник.
Словно ворота Ада, распахнулась дверь, и наружу вывалилась волна до тошноты знакомых запахов немытого тела, прелого белья, нафталина, мочи и ещё половины таблицы Менделеева в самых разных пропорциях (это почуял подлый нос: упрямо забивавшийся на морозе, в тепле оттаял и начинал нюхать). Стараясь дышать ртом, Смертин проскользнул мимо белого привидения в ночной сорочке, держащегося за выцветшую стенку коридора. Войдя в комнату, он с ненавистью бросил взгляд на новенький телефонный аппарат, лежащий в кровати и скрытый волнами одеяла. На ограниченный хламом простор вырулила тщедушная седовласая старушка весьма растрёпанного вида. Три сохранившиеся зуба её, заходя друг за друга, торчали из прикрытого рта, как у бабы Яги. Яга подплыла к разобранной постели и, постояв мгновение, ловко кувыркнулась в продавленный матрац. Затем она натянула на себя жидкое одеяло в сером засаленном пододеяльнике и принялась шарить рукой под подушкой, откуда, спустя мгновенье, извлекла запасную челюсть. Преодолевая тряску рук, она пихнула зубы в рот с сухим костяным щёлканьем, напоминавшим передёргивание затвора, и пролепетала:
— Доктор, мне плохо.
Стоявший до сего момента молча, фельдшер Смертин огляделся, стянул шинель и брезгливо положил её на отставленный от стола, по которому в это время пробегало стадо тараканов, стул. После, присев на знакомую табуретку «для посетителя», приступил к осмотру пенсионерки. В принципе, процедуру осмотра можно было исключить. Последний раз фельдшер точно так же сидел на этой самой табуретке позавчера, и точно так же лежала его шинелька, и совершенно аналогично Степанида Аристарховна объявляла: «Мне плохо!» Однажды один из врачей на эту реплику пробурчал: «А кому сейчас хорошо?», что в сущности ничего не меняло. Стёпа Аристарховна уставилась на него выцветшими зрачками и ответила убеждённо: «Мне хуже всех!» И крыть оставалось нечем.
Смертин осмотрел Аристарховну. Проверил рефлексы. Послушал сердце и лёгкие. Пощупал живот и слегка увеличенную печень. Измерил давление — немного сниженное. Всё нормально. Можно, как говорится, в космос. На вопрос: «Что вас конкретно беспокоит?» в ответ клиентка доложила: «Сильно шумит в голове». Боже мой! Ещё бы не шуметь? Ей недавно перевалило за девяносто! Она жила одна, и её навещала какая-то незнакомая женщина, которая за разумное вознаграждение готовила и, где получалось, убирала. Домработница приходила два раза в неделю, но никто из «скорой» её не видел. Мало того, сама Стёпа Аристарховна убеждалась в том, что к ней никто не ходит, и еженедельно выползала в продуктовый магазин.
Смертин, оторвавшись от воспоминаний, глянул на одиноко лежавшие в блюдце ампулы из-под анальгина и спросил:
— Когда у вас была «скорая»?
— Вчера, — уверенно ответила старушечка.
— А сколько раз?
— Один, — в той же уверенной интонации подтвердила пациентка.
Фельдшер с сомнением поглядел в белесые зенки.
— Поставьте мне укол, — попросила оппонентка.
Смертин, не переворачивая старушки, представил худую обтянутую пергаментной кожей попку с многочисленными следами инъекций, и ему не захотелось колоть. Он поднял со стула шинель, извлек флакон с тинктурой и со слабой надеждой оказаться понятым, наклонился над Степанидой.
— У вас давление низкое! Укол делать не надо.
Щедрой рукой он налил в медицинскую мензурку тридцать грамм снадобья и протянул Стёпе. Та недоверчиво просверлила напиток взглядом.
— Мне надо поставить укол, — упрямо напомнила она.
— Потом, — пообещал фельдшер, — сначала примите лекарство.
Стёпа Аристарховна продолжала подозрительно просвечивать мензурку с мазутного цвета жидкостью, потом взяла её и поднесла ко рту.
— Зачем мне валерьянка?! — возмущенно сказала она. — Я не сумасшедшая!
Смертин покривил щеками.
— Пейте, уважаемая. Здесь исключительный состав от шума в голове.
— Что вы мне даёте какую-то гадость? — возмутилась Аристарховна. — Поставьте укол, и дело с концом.
— Не буду я ничего ставить, — ответил медик, но тут же нашёлся: — пока лекарство не выпьете!
Горе-пациентка в неудержимом желании получить, наконец, вожделенный укол, хлопнула двадцать грамм чудо-элексира и занюхала немытым пальцем с чёрным, чуть-чуть загнутым ногтем. Следом она перевернулась на брюхо и задрала ночнушку. Как и следовало подозревать, другого белья на ней не было. Фельдшер набрал в шприц два кубика стерильной воды, помыл верхний наружный квадрат полупопия спиртовой салфеткой и исполнил требуемое. Похмуревшую салфетку он бросил в блюдце к ампулам.
— Мне надо позвонить, — попросил медик.
Любительница уколов раскопала в одеяле новенький телефонный аппарат и протянула просящему. Последний собрался переставить его на стол, но клиентка вцепилась в корпус:
— Не надо! Звоните так, я подержу.
Смертин знал, что в хитрые лапы «03» телефонный агрегат Стёпа Аристарховна перестала давать после того, как Женька Кривопалов «случайно» скинул на пол её старый чёрный телефон с чугунной трубкой. Аппарат изящно спикировал на паркет и салютировал в разные стороны пластмассовыми осколками, а из его чрева вывалились внутренние органы. Через день Стёпа вызвала опять, а на её столе красовался новый телефон модели «хрен разобьёшь». Спустя неделю Вася Заплетанов, «запутавшись» ногами в телефонном проводе, вырвал его из аппарата к какой-то матери, правда, уже после того как отзвонился. Затем телефонные модели падали ещё и ещё, и Аристарховна поняла: «скорой» фатально не везёт в обращении со средствами связи. Вывод напрашивался сам собой. Звонить медикам следует давать исключительно из собственных рук.
Смертин дозвонился до подстанции и в качестве вознаграждения получил приказ возвращаться. Пролеченная насквозь пациентка потащилась следом запирать дверь. На лестничной площадке фельдшер вдохнул полной грудью насыщенный фекальным ароматом воздух. Видимо, чья-то собачка не успела доскакать до улицы. Всё же это оказалось гораздо приятнее, чем феромоны Стёпиной квартиры. По стрелкам на часах выходило, что на вызове он каторжничал двадцать минут. Подлый водитель наверняка всё это время проторчал в подъезде, а посему дорога домой опять ознаменуется промёрзшим салоном. К удивлению Смертина, «подлый» сидел в кабине и кочегарил. Потепление определённо чувствовалось. Сергуня, профессионально заткнув дыру в двери шинелью, душевно бросил по-немецки: «Нах хаус», хотя никогда не изучал оный язык.
