Текля как воды в рот набрала. Что даром слова тратить...
Тут Селивон внушительно заявил, что без разрешения полиции Текля шагу не имеет права ступить из хаты. Ни в лес, ни на луг, ни на реку.
- Если же пойдешь за валежником - будешь иметь связь с партизанами! пригрозил Тихон.
- Так, значит, на Псле и постирать рядна нельзя? - задала вопрос Мавра.
- Нельзя! - твердо сказал Селивон и обратился к Текле: - На работу не ходила?
- У нее руки от тачки покорежило, - поспешила прийти на выручку Мавра.
- Молчи! Не тебя спрашивают! - прикрикнул Селивон. - Чересчур говорлива. Волю взяла! Будто и не перед начальником стоит. Да ты знаешь, какого ты роду? Чья ты жена? Какой у тебя муж?
- Ага, партизан! - угрожающе подал голос ефрейтор Курт, шагнул к Мавре, обвел помутневшими глазами, приказал обыскать хату.
Поняв, что дело оборачивается из рук вон плохо, Мавра решила, что без хитрости тут не обойтись. Не столько за свою судьбу дрожала, как боялась за дочь. Не натворила бы беды, уж больно непокорлива. Мавра стала отпираться: слыхом не слыхала, где Мусий Завирюха... А что подался в эвакуацию, это все село подтвердит... Сам пан староста видел. Попал ли он в окружение или в дороге погиб, того не знает.
- Кто хотел, тот назад вернулся, еще и с лошадьми! - отрезал Селивон, имея в виду Перфила. - Никто, к примеру, не скажет, что наш конюх неблагонадежный человек.
Перфил пустил слух, что был окружен немцами, едва вырвался. Табун лошадей с собой привел. Селивон горой стоял за конюха - смерть грозила человеку... Другие проклинали.
Ефрейтор Курт, как попугай, кричал в лицо Мавре - партизан! А что еще мог он сказать?
Мавра стала уверять старосту и особенно ефрейтора, каким богомольным человеком был Мусий Завирюха, смирным да тихим...
- Не разводи агитацию! - сурово оборвал говорливую бабу Селивон.
- Он даже в церкви пел... Басом. Ирмосы выводил... Пускай вон пан староста вам, пане офицер, скажет, - словно не слышала окрика Мавра.
С горя и не так осмелеешь. Напрасно Текля пыталась остановить мать, чтобы не говорила чего не следует, отец испокон веку был атеистом, - Мавра ничего слушать не хотела - пусть вон люди подтвердят...
И Селивон сказал. Оборвал болтливую бабу. Развякалась тут.
- Заморочить голову мне хочешь? Или мы не знаем твоего роду? Какой же он богомольный, твой Мусий Завирюха? Смолоду, может, и пел на клиросе, зато потом председателем комбеда был, хозяев разорял, а теперь в лесах партизанит!
Выходит, Мавра сама накликала на себя беду.
Убедившись, что староста не в силах укоротить язык старухе, ефрейтор движением руки приказывает: перевернуть все в доме!
Старосту в жар бросило.
- Открой сундук! - велит он Текле.
- В Москву ездила? Золотой медаль дадено тебе? - напомнил Тихон.
Хищно водил глазами по углам, подсвечивал себе фонарем - всякий хлам, картошка, свекла... Будто совсем мирная хата, а на деле?
Тихона учить не надо, ничто не укроется от его глаз, даже под землей найдет, мигом заметит, где земляной пол потрескался или запал, где что припрятано, в стене замазано или закопано под припечком. Что лежит в навозе или на дне колодца, что засунуто под стреху.
Однако, как ни старался Тихон, все перерыл, из сундука все женские тряпки повыкидал (теплая одежда, юбки, кофты - все поношенное, новое где-то укрыто) - ничего запрещенного не нашел.
- Где твой медаль? - заорал на Теклю. - Я всю хату разнесу, а найду!
- Давно сбыли, нужда заставила, на продукты выменяли, - уверяла Мавра полицая, - чего ты привязался?
Еще больше насторожила Тихона. Он завертелся туда-сюда по хате... Вдруг его осенило. Бросился к люльке. Отчаянный крик вырвался у Текли.
- Не смей! - кинулась она к полицаю.
Селивон преградил ей дорогу. Ефрейтор с любопытством следил за происходящим. Тихон почуял, что напал на след. Разбудил ребенка, выдернул из-под головы подушку, вспорол. По хате разлетелись перья. Тихон расплылся в самодовольной улыбке. Ну уж и поиздевался, потешил душеньку... Перед изумленными глазами ефрейтора и старосты заблестела золотая медаль. У Текли слезы залили глаза - как она дорожила ею! На Сельскохозяйственной выставке в Москве наградили.
- Знаешь, что может быть за укрытие золота? - сказал староста и сделал выразительный жест - петля.
Полицай услужливо подал медаль ефрейтору. Староста убедился, - ну и чертов пройдоха этот Тихон, сквозь стены видит! Под землей найдет!
Ефрейтор бережно протирал медаль пухлыми пальцами, взвешивал на ладони. Для полиции прямая улика. Однако он еще подумает, золото и ему пригодится.
Женщины стояли как вкопанные. Что теперь будет? Тихон скалил зубы, он знает, чем можно Теклю в самое сердце поразить.
Хотя полицаи и нагнали страху на женщин, все же так просто повернуться и уйти из хаты не годится. Видно, та, молодая, не из пугливых, упряма. И собой недурна. Ефрейтор плотоядно улыбнулся, нагайка обвила худенький стан, будто огнем опалила, но молодица превозмогла боль, не вскрикнула, лишь гневно свела брови. Заголосила мать.
Разве так бьют? Тихон докажет, что он не любит с врагами рейха долго разговаривать. Ефрейтор, мол, только пощекотал нагайкой. Тихон схватил ухват, придавил шею упрямицы к стене и начал сапогом бить в живот. Мавра с воплем бросилась к дочери, чтобы закрыть ее своим телом, но та уже сползла на пол - лишилась сознания.
Ефрейтор имел случай убедиться, до чего лют полицай Тихон на расправу, прикончит хоть кого... В хате полно пера, черепков, разбито зеркало, задали хозяевам таску, теперь пора и уходить, теперь душа у полицая спокойна, натешился, да и ефрейтор доволен, кивнул Тихону и старосте, показал на дверь.
Когда полицаи ушли, мать с дочкой стали понемногу приходить в себя. Мавра переродилась. Напускного смирения как не бывало, с сердцем проклинала гитлеровцев и всех их прихвостней. Если бы староста не навел, откуда бы немцы узнали про медаль? Ну, да ладно. За собакой палка не пропадет. Ярыжник. Катюга. Утешала дочь, чтобы не убивалась. Красная Армия отомстит за все надругательства над людьми. Не повредили бы тебе нутро.
Текля кинулась к ребенку, взяла на руки, прижала, словно защитить хотела.
...Хрупкая былинка, не знаешь ты, что вокруг бушуют страсти, гуляют дикие ветры произвола.
И хорошо, что не знаешь...
Мавра приходит к выводу, что гитлеровцы ничего не знают про Мусия Завирюху, - иначе не то бы еще было.
Текля подавлена. Припала головой к колыбели.
21
Проходили через село, Марко раздобыл у бабуси клубок суровых ниток. Поди догадайся, зачем они ему. Раз просит, значит, нужны, не стала допытываться, по лесам мотаются, располосуют одежину, пригодится затянуть. Когда порой раскалывался воздух и немецкие поезда летели под откос - кому могло прийти в голову, что причиной тому послужил клубок суровых ниток.
Мусий Завирюха с Павлюком подрывали путь, по которому беспрестанно сновали поезда на восток с подкреплением для гитлеровской армии, а также уплывал хлеб и скот с Украины. Высмотрели подходящее место - на повороте, к крутой насыпи вплотную подступал лес. Немцы усилили охрану, на пятидесятиметровой полосе вдоль железнодорожной колеи вырубили деревья, создали сплошные завалы, нарвешься - трескотня пойдет по лесу. Зимой, как наметет снегу, следы будет видно, а пока что от станции до станции огни горят, комендант выгоняет людей на охрану железнодорожного пути. Прохаживаются взад-вперед немецкие патрули, не в одиночку - по трое.
Марко с Сенем из лесного завала всматривались в темноту ночи, ждали поезда. Еще когда гнали скот, в дороге осваивали подрывную грамоту. И теперь водили вдоль колеи опытным глазом. Не пропала даром Павлюкова наука. Немало способов знают они, как пустить под откос набитые фашистами поезда. На соединениях рельсов вынимали костыли, болты ослабляли - и эшелоны летели вверх тормашками. Старались так действовать, чтобы причинить станции побольше урона, подорвать стрелки. На этот раз друзья решили спустить поезд на крутом повороте с высокого косогора. Как ни тщательно охранялись пути, смельчаки все же перехитрили. В кромешной темени ползком взобрались на насыпь, заложили под рельс мину, отползли на некоторое расстояние, и теперь все дело зависело от прочности суровой нитки, которую они держали в руках. Правда, до этого способа додумались недавно. Поначалу делали так: закладывали ящик с толом под рельс, вставляли капсюль, продергивали кусок проволоки, натягивали, взводили боек, этой проволокой обвязывали рельс - колесом передавит, мина взрывается. Немцы стали пускать перед поездом три платформы с песком. Проходя как-то деревенской улицей, Марко увидел в руках у старухи клубок суровых ниток. Тут-то Марка и осенила мысль... Впрочем, кто первый додумался, трудно сказать, споров о том, во всяком случае, не возникало. Теперь друзья, притаившись среди завалов, лежали на мерзлой земле, усыпанной ольховым листом, и всматривались в ночной мрак, крепко вцепившись в заветную нитку, что несла врагам суровую кару - расплату за все их злодеяния. И завалы пошли на пользу. Конечно, если бы наступала целая рота, то завалы оказались бы препятствием, а так лишь укрыли двух смельчаков. И надежно укрыли, смельчаки залегли у самой колеи; выждав удобный момент, заложили мину, отползли назад. Не так-то просто тянуть нитку, как бы не дернуть нечаянно. И ослабить нельзя...
