Услышав крики людей, выскочила из хаты Санька. Отрадное зрелище Курт на огородах охаживал плеткой девчат, а те кидались врассыпную, только пятки сверкали. Настиг, стегает Галю Черноморец... А Тихон на коне гонится за Теклей, хлещет ее нагайкой. Саньку смех разбирает! Умора! Стала на бугре, уперла руки в боки: "Так, так ее, хорошенько!" Разжигала Тихона, чтобы покрепче стегал активистку прославленную. Поперек горла стала, въелась в печенки. Медалистка! Санька даже задохнулась от распиравшего ее злорадства, чуть рубашка на груди не лопнула. В поту, красная от натуги, долго еще кричала вслед: "Покажи ей дорогу на Москву!"

Загнав Теклю в густой терновник, куда коню не пролезть, Тихон отстал от нее, погнался за другими.

Санька еще долго вертела головой по сторонам, высматривала, где в кустах мелькали платки, прислушивалась, не долетят ли милые ее сердцу отчаянные крики. Девчата не скрывали, что ненавидят Саньку, честили ее последними словами, и потому расправа над ними пришлась Селивоновой дочке по душе. Взобравшись на погреб, кричала на все село:

- Что? Доигрались? Не терпите немецкого духу? Подождите, еще не то будет!

За свою милку Курт разве так отомстит!

Измученные, загнанные девчата, на радость Саньке, дурнеют, сохнут, вянут с каждым днем. Обносились, заплата на заплате, грязные, сгорели на солнце до черноты, в прошлом известные красавицы, совсем извелись, в струпьях, кожа да кости, пожелтели, поблекли - и не узнать. Не на одной сотлела рубашка с тоски да заботы. Лишь Санька цвела всем на зависть. Может, скажете, она с лица спала? Еще роскошнее стала, пополнела. Разве ее погонят на работу? Копать землю? Офицеры за нею волочатся, шоколадом угощают, всем она мила, весела, приветлива, певунья, сам комендант Шумахер заглядывается на нее. Не каждому такое счастье выпадет. Что ей теперь Родион? Он теперь на побегушках у коменданта. И Тихон не лучше. Подлаживается к Курту, выслуживается, спину перед ним гнет.

В синяках, избитые, собрались женщины в поле, среди них и Текля, левый глаз заплыл, багровая полоса перевила лицо, переносье. Брала из копен прелые снопы, слежавшиеся так, что их приходилось с силой отрывать от других, бросала на арбу, подвозила к молотилке. На лбу, казалось, навеки прорезалась суровая морщина. Подруги делились своими злоключениями, своей болью: всякое отребье измывается над тобой; пожилую женщину, Меланку Кострицу, полицаи высекли. Текля, спокойная, строгая, уговаривает подруг не падать духом, не терять надежды, - придет время, за все расплатятся. Меланка Кострица недоверчиво покачала головой: пока солнце взойдет, роса очи выест.

А тут, как на грех, Селивон в поле пожаловал - проверить, все ли собрались. Девчата натянули платки на глаза, сновали туда-сюда по стерне, путаясь ногами в бурьяне, носили на ряднах снопы - скирдовать некогда и не с кем. Староста насмешливо повел глазами: крепко полицаи "обцеловали" девчат! Пообещал:

- Не будете на совесть работать - загоню в Германию!

Что может быть страшнее? Всякому известно - судьба любой девушки в руках старосты.

И с Родионом староста держался не как равный с равным - выговаривал председателю, мол, непорядок на поле, какой-то лиходей вывел из строя молотилку! Шумахер приказал, чтобы ни на минуту не прекращали вывоз зерна на станцию, а тут молотилка неисправна! Дойдет до коменданта, что тогда? А вы где были? Куда смотрели? Кому-кому, а Родиону не миновать лиха. Выходит, судьба Родиона тоже в руках старосты.

Нагнав на всех страху, староста покатил в село, чтобы и там навести порядок, он же должен отчитаться перед комендантом...

Перфил мечется по полю, не знает, как быть - надо спасать снопы, да разве с одними женщинами заскирдуешь? К тому же и лошадей маловато. Можно бы коровами, так нет телег...

Родион заверил старосту, что к вечеру намолотят гору зерна, разве ж он не понимает - обмолотить хлеб нужно до снега. И он приказывает женщинам привести в порядок ток, пока исправят молотилку...

- Будем молотить хлеб цепами! Что, забыли дедовскую грамоту?

Техника теперь какая? Предусмотрительный Родион заблаговременно наказал старикам - делайте цепы, ярма! Старики зашумели: из чего и как? Надо, чтобы выдержанное дерево было. А где его взять? Пойдешь в лес партизан, скажут. Кожи кусочка нет, залатать сапоги нечем!

Буймир все же ежедневно возил зерно на станцию. Шумахер имел возможность убедиться, каков хозяин Родион! Но староста, ненасытная душа, стремится все заслуги себе приписать, это, мол, он порядок наводит, всем заправляет, это его зовут пред ясные очи коменданта, он отчитывается, с него спрашивают! Так и стелется перед комендантом, мелким бесом рассыпается, выслужиться хочет... "Я на первом плане, а Родион - ничто!"

Девчата молотят хлеб цепами, провеивают, очищают и в то же время прикрывают фартуком сумки, подвязанные к поясу: не дает немец хлеба - сами возьмем! Вот настали времена - собственный хлеб красть приходится!

Опять и опять вспоминали, как привольно жилось до войны, какое обилие было всего: и сала, и молока, и меду, и пшеницы; какие были сады; вспоминали, как расцвело при Павлюке село, как рос достаток в доме. Если бы не старые запасы, чем бы жили теперь? Разве немец станет кормить людей хлебом? Хлеб сей, а землю ешь!

Звали избавителей, ветрам доверяли свои беды, горести, просили донести до защитников родных: глаза от слез позапухали у нас, видите ли вы, слышите ли, как мы горюем, как ждем вас, высматриваем, точно восход солнца...

9

Перед закатом замелькали пестрые платки у колодца - а надобно вам сказать, что пестрые платки носят пожилые женщины в будни, в воскресенье же надевают черные, - собрались в кружок, словно не могли насмотреться, наговориться, узнать друг друга - два дня не виделись, - они это или не они?

Внизу, чаруя глаз, вьется река Псел, облитые ласковым закатным солнцем пышные тополя - золотые сполохи осени - замерли над водой, прозрачные глубины которой, легонько покачивая, нежно пестовали их красоту. Там, где вода темная, что смола, плещется дикая птаха, полощет белое крыло, сбирается в теплые края. Да ничто не веселит людей, ничто не радует, не тот стал мир, словно кто недобрый притушил яркие краски.

- Ну никак не могу избавиться от немцев, - плакалась желтолицая Жалийка, - в хату заходит, руками мотает - корову доите - молока ему надо. Баклагу наполнила, отлил тебе рюмочку - пей, - не отравлено ли? А то прямо на выгоне набросит корове веревку на рога, к тыну привяжет, сам подоит...

Обычные разговоры вели соседки, ничто их не удивляло, в эти дни в каждом доме полно напастей.

- У меня ничего не берут, отвадила, - всем на удивление буркнула ширококостная Килина Моторная.

Соседи в ум не возьмут: как сумела? Как исхитрилась?

- ...Приходит такой разбойник за молоком, мотает руками...

"Корова болеет", - говорю.

"Веди в хлев".

Как глянул - брезгливо скривился - корова вся в навозе измазалась, хворая...

"Кур есть?"

"Нету".

Немец хочет лезть на чердак.

"Нету лестницы, порубила на топливо".

Бегает по двору, ищет лестницу, а она припрятана в дровах.

Увидел под шестком решето яиц.

"Тухлые яйца", - говорю.

Не поверил.

Сидели две поздние квочки, немцы унесли их, яйца и застыли, протухли. И все-таки я прогадала, - вынуждена была сознаться женщина, - мне бы переложить яйца в тряпку, а то забрал немец с решетом. Еще и связку яблок прихватил, что сохли под стрехой.

Соседок не столько опечалила, сколько развеселила эта история - не каждая бы сумела так околпачить немца.

- Счастливо отделались, - заметила длиннолицая Веремийка.

Женщины одобрительно посматривали на Килину, - сумела перехитрить курохватов, не каждая бы отважилась на это. Хотя, правду говоря, нынче даже пожилые люди не то чтобы осмелели, а озлобились.

Одна Веремийка не разделяла общего настроения, видно, согнуло ее пережитое. Что поделаешь против произвола? Против злой силы?