Архивы багажных кладовых дали следствию много интересного, чего нельзя было сказать о последней партии доставленных Каракозовым дел. Они по своим обстоятельствам лишь дублировали изученные ранее и подтверждали уже сделанные выводы.

А как вели себя все это время сторожа? Осторожно и замкнуто. Нет, они вовсе не отказывались помогать следствию, но на рынке появлялись только для дежурства, ни с кем не общались и, отдежурив, сразу расходились по домам. Каракозов объяснял их поведение боязнью встреч с преступниками, а я, получая от оперуполномоченного информацию, каждый раз думал: «Хорошо, что таких встреч нет и на сторожей никто не влияет, но если их и дальше не будет, то что в этом хорошего?» Как-то мне в голову пришла мысль: не попросить ли сторожей поездить к монастырю? Там шансов на встречу с ворами больше, но я тут же отказался от нее. Осуществление этой идеи могло вызвать у преступников подозрения и повлечь за собой трагическую развязку… В конце концов я пришел к выводу, что особых надежд на сторожей возлагать нельзя: помогут — ладно, не помогут — ну и пусть. Надо форсировать ту работу, ради которой создана бригада.

Я созвал летучку и, коротко рассказав о результатах осмотра документов, спросил:

— Что будем делать дальше?

— Мне представляется, надо выезжать в колхозы, — ответил Воронец, по обыкновению глубокомысленно глядя мимо своих собеседников. — Однако все адреса нам самим не охватить. Следовательно, надо выезжать туда, где живут основные скупщики. Каждый пусть возьмет на себя двух-трех человек. В остальные места направим запросы.

— В принципе я с этим согласен, — сказал Ряпуш-кин. — Но считаю, что руководителю группы уезжать из Ленинграда нельзя. Каракозову тоже. Вдруг эти бестии сторожа все-таки увидят воров, позвонят, а здесь никого…

— Тогда нам с тобой, Ряпушкин, надо взять по три-четыре скупщика и, перед тем как ехать, запросить телеграфом милицию, на месте ли они.

— Правильно, — согласился я. — Теперь давайте подумаем, что вы будете делать в колхозах.

— В первую очередь обыщем скупщиков, изымем их отчетные документы и покрышки, — ответил Ряпушкин.

— Покрышки… А если они уже на машинах? — возразил Воронец. — Тогда что? Будем снимать их и выводить машины из строя?

— Будем осматривать и брать сохранные расписки, — поправился Ряпушкин. — Потом допрашивать скупщиков, кладовщиков, завгаров, если такие есть, бухгалтеров и председателей колхозов.

— На мой взгляд, следует поинтересоваться, на каком основании ездили скупщики в Ленинград, заключались ли с ними договоры, выдавались ли командировочные предписания, как оплачивался их труд и чьими решениями списывались полученные ими в подотчет деньги, — добавил Воронец.

— Вопросов набирается много, — отметил я. — Пусть каждый запишет их себе. Учтите еще, что сейчас на юге непролазная грязь, идут дожди, дороги размыты. Надо брать с собой резиновые сапоги и плащи.

Сообща мы выбрали фамилии восьми скупщиков, каждый из которых отправил из Ленинграда не менее двадцати покрышек. Ими оказались Матюшенко, Вакулинчук, Пилипчук, квартировавшие когда-то у тети Тани, Гумя-ченко, Кадряну, Маринеску, Мусулбас, а также Густав-сон, числившийся представителем молдавских колхозов, но носивший отнюдь не молдавскую фамилию.

Через день были получены телеграммы о том, что семь из них находятся у себя дома, а восьмой — Густавсон Ян Карлович — в Ленинграде, в Веселом Поселке.

— Беру его себе, — сказал я, знакомя своих друзей с телеграммами, — а вы разделите остальных по географическому признаку и приплюсуйте работу в колхозах, для которых скупал покрышки этот Густавсон. Тебе, Сережа, тоже будет серьезное поручение, — повернулся я к Каракозову. — Мы давно собираемся поработать среди населения Новодевичьего монастыря и все по разным причинам откладываем. Трудно осилить такую махину. Это верно. А вдруг там живет кто-нибудь из воров? Мы пока ничего не сделали, чтобы найти его. Давай поищем среди обитателей монастыря людей, имеющих отношение к автоделу. В паспортном Столе возьмем их фотокарточки, дадим переснять. Потом покажем сторожам. Может, таким путем что-нибудь выйдет… Сроком не ограничиваю…

— Дмитрий Михайлович, монастырь — это муравейник… — ответил Каракозов без энтузиазма.

— Ничего, Сережа, попробуй. Ты знаешь, как это делается.

К вечеру мой кабинет опустел и на несколько дней стал самым тихим кабинетом в прокуратуре.

«Представитель» молдавских колхозов жил в одноэтажном бараке с единственным входом в длинный коридор, по обеим сторонам которого, на равном расстоянии друг от друга, располагались двери в жилые помещения.

Я постучал в одну из них. Ее открыла худенькая, полногрудая женщина лет двадцати пяти, по внешнему облику которой — скуластому лицу, гладким, соломенного цвета волосам, широким плечам и крупным кистям рук — я сразу понял, что она не городская.

— Вам кого? — спросила женщина.

— Яна Карловича.

— Его нет дома…

— Где он?

— Уехал по делам.

— Мне нужно побеседовать с вами. Как вас зовут?

— Галина…

— Дмитрий Михайлович, следователь, — представился я. — Не удивляйтесь.

— Я давно ничему не удивляюсь, — сказала Галина. — Куда едем?

— В прокуратуру. Возьмите с собой документы.

Она надела пушистую шапку, пальто с мохнатым воротником, сунула ноги в красные резиновые сапоги и вслед за мной вышла из барака. Городским транспортом я довез ее до прокуратуры.

— Дайте паспорт, — сказал я, войдя в кабинет.

Галина сунула руку в боковой карман пальто и достала паспорт.

— Вы прописаны в Волосовском районе, а где живете? — спросил я, предложив ей сесть.

Она промолчала.

— Кем вам приходится Ян Карлович Густавсон?

— Как кем? Мужем…

— Ваш брак зарегистрирован?

— Нет…

— Вы давно знакомы?

— Года два.

— Где вы познакомились?

— У меня в деревне. Он очищал для нашего колхоза поля и овраги от ольхи и отправлял ее молдавским колхозам. Там из этой ольхи делали подпорки для виноградников.

— Что же вас сблизило?

— Он жил у нас, платил хорошо, не пил. Потом как-то сказал мне, что не женат, стал ухаживать. О своей жизни рассказывал, будто все время на самолетах летает, и обещал, что я, если за него выйду, буду летать с ним. А что меня ждало в деревне? Лет немало, парней нет. Вот и поймите…

— И вы летали?

— Да, из Ленинграда в Кишинев, из Кишинева в Ленинград.

— А жили где?

— Где придется. Иногда в гостиницах, чаще — у хозяек.

— На каких правах вы здесь?

— Снимаем комнату у старушки. Она уехала к дочери ребенка нянчить.

— Чем еще занимался ваш муж?

— Еще? Покрышки покупал…

— У кого?

— Не знаю. Их привозили по ночам, стучали в окно. Ян одевался и уходил, а я ждала его в комнате. Только один раз я вышла на улицу, потому что его долго не было. Тогда ему привезли сначала три и через некоторое время еще три колеса с белыми покрышками. Никогда таких не видела. Их закатили в сарай. На следующий день Ян отвез покрышки на вокзал. Диски еще оставались, а потом и их не стало.

«Колеса от прицепов… Белые колеса!.. Вот кому они достались!» — подумал я, а Галина, воспользовавшись паузой, спросила:

— Вы меня, наверное, сегодня арестуете?

— Нет, — ответил я. — Возвращаю вам паспорт и прошу завтра снова прибыть в прокуратуру.

— Хорошо, приду, — пообещала она и ушла, не веря тому, что ее отпустили.

Я не особенно надеялся на то, что Галина сдержит свое слово, и поэтому был приятно удивлен, увидев ее утром у себя в кабинете.

— Виделись ли вы с Яном? — спросил я.

— Нет, Ян не пришел ночевать…

— А раньше всегда ночевал?

— Всегда.

— Где он может быть?

— Не знаю… Наверно, подумал, что я уехала к маме, поехал искать.

Эти слова не на шутку меня встревожили. Было ясно, что Густавсон каким-то образом узнал о грозящей ему опасности и теперь не появится дома, пока не успокоится. А если он, разыскивая жену, действительно уехал к ее матери? Тогда, не найдя Галину в деревне, он станет еще осторожней, и на встречу с ним нечего будет надеяться. Нет, ждать нельзя, надо срочно выезжать туда!