Четырехстопный ямб

слоги 98989988988988

рифмы ababccddeffegg

Таким образом использованы все принципы рифмовки четверостишия — парность, перекрестность, опоясанность^[69].

Это рифменное разнообразие и придает онегинской строфе характер гибкости, текучести и подвижности. Оно намечает богатый и прихотливый рисунок ее внутреннего развития и определяет сложные, часто капризные и неожиданные переломы ее ритмических ходов.

Заключительное двустишие — кода строфы, — вполне заменяя старинный рефрен, так же завершает строфическую композицию и гармонически вполне сливается с основной тканью строфы (Strophengrundstock)^[70].

Удобная обозримость и запоминаемость онегинской строфы объясняется и тем, что Пушкин соблюдает в своей «большой строфе» не только размер, но и количество стоп. Он нигде не допускает отступлений от четырехстопного ямба в сторону его сокращения или удлинения. Разнообразие рифм должно вполне компенсировать однообразие размера. Онегинская строфа — строго изометрическая. Это сильно способствует ее законченной цельности в ритмической полноте.

Строфическая система, созданная Пушкиным в «Евгении Онегине», поддается классическому принципу тройственного членения^[71].

Здесь различается «восходящая часть» (Aufgesang), «нисходящая часть» (Abgesang) и самостоятельная кода.

Восходящая часть состоит из двух четверостиший; при различии их рифм и самой системы рифмования, она представляет аналогию с теми «Stollen» или «Pedes», которые в средневековой лирике отмечали два первые метрически-параллельные члены строфы. В нисходящей части можно рассматривать собственно Abgesang и заключение всей строфы — два последних стиха или коду.

Основные части строфы прерываются паузой. Ее место неподвижно, и часто она поднимается или опускается на один-два стиха в зависимости от синтаксического строения строфы. Но обычно она отделяет оба pedes восхождения от всего Abgesang’а. Проследим эту систему деления на конкретном примере (гл. I, с. XXXIV).

Восходящая часть (Aufgesang).

1-е четверостишие (1-а pedes).

2-е четверостишие (2-а pedes).

Мне памятно другое время:

В заветных иногда мечтах

Держу я счастливое стремя

И ножку чувствую в руках;

Опять кипит воображенье,

Опять ее прикосновенье

Зажгло в увядшем сердце кровь.

Опять тоска, опять любовь…

ПАУЗА

Нисходящая часть (Abgesang).

3-е четверостишие.

Кода

Но полно прославлять надменных

Болтливой лирою своей:

Они не стоят ни страстей,

Ни песен ими вдохновенных;

Слова и взор волшебниц сих

Обманчивы, как ножки их.

Этот закон внутренней паузы на определенном месте строфы, установленный французскими классиками XVII ст. (Malherbe), часто не соблюдался впоследствии. Не всегда он соблюден и у Пушкина, довольно свободно двигавшего партии своего рассказа внутри строфы. Тем не менее пауза после второго четверостишия может здесь считаться достаточно типичной.

2. Стилистическая функция коды

Кода онегинской строфы является не только естественным и каноническим завершением периодических групп, как бы отмечающим наступление интервала между ними, но выполняет при этом и чисто стилистическую функцию — она заканчивается острым ударным, запоминающимся моментом; предшествующий стихотворный фрагмент как бы оттачивает и заостряет его. В этом смысле онегинская кода в огромном большинстве случаев может считаться заключительной pointe, особым видом неожиданной и остроумной концовки. Приемом внезапного и меткого оборота, смелого образа, острого изречения или внезапной шутки она отмечает конец данного ритмико-смыслового периода. Иногда таким «заострением» является типичный афоризм, вполне напоминающий искусство Ларошфуко или Лабрюйера. Таковы многочисленные полуфилософские изречения, разбросанные по концам онегинских строф:

Привычка свыше нам дана

^[72]

,

Замена счастию она (II, 31)

Прости горячке юных лет

И юный жар, и юный бред (II, 15).

Благословен и день забот,

Благословен и тьмы приход (VI, 21)

Запретный плод вам подавай,

А без того вам рай не в рай (VIII, 27)

Пружина чести наш кумир,

И вот на чем вертится мир! (VI, 11)

Но дико светская вражда

Боится ложного стыда (VI, 28)

Или же: «К беде неопытность ведет», «Любовью шутит сатана» и проч. Иногда эта стилистическая pointe принимает вид эпиграмматической характеристики, игривой шутки, забавного заключительного штриха:

И бегала за ним она,

Как тень иль верная жена (I, 54)

Как ваше имя? Смотрит он

И отвечает: Агафон (V, 9)

Такой же типичный эпиграмматический жанр разрабатывается в ряде других случаев:

Как Дельвиг пьяный на пиру (VI, 20)

Тяжелый сплетник, старый плут,

Обжора, взяточник и шут (V, 26)

И рогоносец величавый,

Всегда довольный сам собой,

Своим обедом и женой (I, 12)

И дедов верный капитал

Коварный двойке не вверял.

Чтоб каждым утром у Вери

В долг осушать бутылки три (V, 5)

Иногда это шутка над самим собой, как двустишие о «цехе задорном», или же:

Там некогда гулял и я,

Но вреден север для меня (1,2)

Хоть и заглядывал я встарь

В академический словарь (I, 26)

И шевелится эпиграмма

Во глубине моей души,

А мадригалы им пиши (V, 30)

Часто она принимает характер просто шутливого возгласа или иронического вопроса, вроде: