— Недурно… — протянул я, разглядывая картину, и чуть рассмеялся. — Не скажу, чтобы твое творчество отличалось особой скромностью, сестренка, но исполнение на редкость красиво и впечатляюще. И воодушевляюще, надо сказать… Поздравляю — твоя техника совершенствуется такими темпами, что того и гляди скоро стукнется в потолок!

Артамис довольно рассмеялась вместе со мной.

— Ты еще не видел главного! — сказала она. — Эта картина — метаморф. Нажми на эту планету в правом углу.

Я нажал, но сперва не заметил в картине особенных изменений, пока Артамис не рассмеялась, заметив:

— Ты смотришь на все, кроме ангела перед самым твоим носом.

Я глянул и сказал:

— О, господи!..

Почти все осталось на месте, кроме того, что теперь ангелом был я. И выглядел при этом, по-моему, на редкость глупо… Ну, не идут мне перламутрово переливающиеся белые крылышки, честное слово!..

— О, нет… — сказал я, и снова нажал на кнопку, возвращая в ангелы Артамис. — Так лучше.

— Почему? — чуть разочарованно протянула Артамис. — Я так хотела сделать тебе приятное…

— Мне приятно, очень… правда, — заверил я. — Но такой вариант мне нравится гораздо больше. Ты куда больше годишься на роль Ангела, чем я, Артамис.

— Не знаю, — сказала она, морща в улыбке свой чуть вздернутый носик. — А мне нравишься ты. Тебя я закончила еще вчера, и потом весь вечер просидела, глядя на картину. И знаешь, мне было так спокойно, как будто действительно есть где-то ангел, похожий на тебя, который всегда готов защитить меня от всего плохого, что есть в жизни. И быть может, когда-нибудь именно он унесет меня к звездам… Что плохого в том, если твой ангел-хранитель похож на твоего старшего брата? А, Бард? — она с улыбкой заглянула мне в глаза.

Я с ответной улыбкой покачал головой.

— Лучше никому это не показывай. Мне бы больше понравилось быть скорее бесом — и при этом, хранителем ангела.

— Не пойдет, — сказала она, в то же время хихикнув в ответ на шутку. — Я хочу быть похожей на тебя — такого, каким ты мне представляешься.

— Даже если на самом деле я не такой?

— Конечно. Это ведь только отражение желаний, — спокойно сказала Артамис. — Ты ведь не думаешь, что я похожа на ангела.

Я промычал что-то невразумительное, глядя на картину.

— По-моему, картина тебе не понравилась, — проворчала Артамис, чуть надувшись.

— Нет, что ты. Я вовсе этого не сказал. Картина отличная… Но что, если хотя бы крылья мне сделать черные, а?

— Не пойдет, — сказала Артамис.

— Жалко, — сказал я.

— Моя картина — что хочу, то и делаю, — упрямо заметила Артамис. — Ничего — привыкнешь…

— Угу… — отчего-то мне стало тоскливо. Было как-то одиноко в этом пространстве, несмотря на белые крылья… — Для чего тебе вообще нужен ангел-хранитель? — спросил я, глядя на картину. — Этот дьявол — существует?

— Конечно, — сказала Артамис, хмурясь. — Все мои страхи и предчувствия… В конце концов, даже принцессы умирают. — Она задумчиво посмотрела на ангела с ее собственным лицом. — И хочется хотя бы в картине дать кому-то сдачи. Или надеяться на то, что это сделает кто-то другой…

— А по-моему, тебе не понравилось, — упрямо повторила Артамис.

— Чепуха, — сказал я, и поднялся из-за стола. Подобные мои нарушения этикета давно уже никого не беспокоили. Кроме того, что многие заранее с легким любопытством уставились на старинный и элегантный старомодный сенсорояль у одной из стен. Артамис весело запищала и захлопала в ладоши. Вообще-то, я не считаю себя выдающимся композитором, но иногда, под настроение, мне удаются неплохие импровизации. По крайней мере, мне достаточно того, что Артамис они нравятся.

Я сел за рояль и хитро посмотрел на сестру.

— Итак, назовем это «Ангел», — сказал я. — Посвящается Артамис. — Я включил все динамики в зале, и заиграл нечто одновременно нежное и бравурное. Но перед глазами у меня все время вставал другой образ, невольно сбивая тему, чего, впрочем, никто не заметил… Образ Лорелей, чуть агрессивной и смертельно притягательной…

— Сегодня у тебя получилось просто чудесно, — сказала Артамис, когда я вернулся за стол.

— Не говори так, иначе я подумаю, что это была лебединая песнь, — пошутил я.

И тут за дверями раздался шум…

Лицо Лорелей соткалось из тумана.

— Бард! — тихо прошептала она. — С возвращением.

Кажется, я взвыл…

Часть 7

— Как ты попала сюда?! — спросил я. — Как?! Ты знаешь, как все случилось? Тебе тоже грозит опасность…

Она покачала головой.

— Нет. Не грозит. А вот тебе — да. Но все еще может быть прекрасно, Бард. Теперь ты король по праву. А я могу стать твоей королевой. Могу вечно любить тебя. Ты можешь еще быть счастлив. Очень счастлив. Скажи только — да.

О, эта улыбка… И эти чудные, искристые глаза змеи, при взгляде на птицу, которая не может и шевельнуться. Только удерживал меня не страх или гипноз, ни даже гнев или ярость. Я заметил еще раньше, что попросту привязан к больничной кровати мягкими, но прочными жгутами. Объяснить это можно было двояко — как чисто медицинскую предосторожность, или… полно, я же отлично знал, для чего это все. Я все отлично помнил, и отлично все понимал — теперь, больше чем когда бы то ни было…

Я покачал головой.

— Исчезни, — сказал я и закрыл глаза.

Она мягко и нежно поцеловала меня в лоб.

— Я приду к тебе позже, — пообещала она. — Тебе еще нужно ко всему этому привыкнуть. Но поверь мне — лучше тебе согласиться. Иначе — тебе еще есть что терять, любимый.

— Больше нет, — сказал я тихо.

— У тебя еще остался ты сам, — напомнила Лорелей.

Часть 8

Конечно, я так и не сказал им — да.

Часть 9

Как обычно — прекрасное утро. Свежий ветер врывался в окна весло и беззаботно, ероша мои волосы. Я поднял голову и бессмысленно огляделся — я лежал на полу, скорчившись на великолепном пушистом ковре, еще со вчерашнего дня полностью одетый, разве что успевший расстегнуть воротник и развязать галстук, в смятой и перекрученной одежде, будто после хорошей пьянки.

Господи, какая жуткая ночь…

Кто бы знал, что вспоминать — это так больно.

Но достаточно. Теперь я помнил все — достаточно для того, чтобы сделать теперь больно кому-то другому.

Я поднялся, чуть пошатываясь, и начал тщательно приводить себя в порядок — никто из них не должен заподозрить, что я снова научился видеть кошмары.

— Милый, — сказала Лорелей с металлическими нотками в голосе, — тебе все равно придется нам подчиниться. В здравом уме и твердой памяти, или нет. Это уже неважно. Хотя, пожалуй, играть свою роль ты сможешь гораздо хуже, зато проблем с тобой станет куда меньше. — Она презрительно щелкнула пальцами. — Ты станешь игрушкой, идиотом, твое сознание будет просто белым листом бумаги — чистой доской^[1], на которой мы напишем все, что нам будет угодно. По сути, ты вынуждаешь нас совершить еще одно убийство — твоего сознания. И знаешь, милый, не такой уж это безболезненный процесс, к тому же и в становлении твоей новой личности нам понадобится элемент дрессировки — на самом примитивном уровне. Ну, так как?

— Дорогая, — сказал я, с ничуть не меньшим презрением, чем она, тем же ледяным тоном, — воспитание не позволяет мне плюнуть в лицо женщине по-настоящему, но считай, что я это сделал. Ты ведь прекрасно знаешь, что при малейшей возможности я постараюсь свернуть тебе шею. Так что, давай не будем играть в кошки-мышки. И не ищи себе оправданий. Катись к черту.

Лорелей залепила мне пощечину. Она все еще была склонна актерствовать. Глаза ее сверкали почти праведным гневом.

— Ты сам во всем виноват! — воскликнула она. Бог ты мой, неужели она действительно все еще искала себе оправданий?