Так завершилась полицейская карьера Романа Малиновского. По своей продолжительности она, конечно, не шла ни в какое сравнение с 16-летней карьерой Азефа, да и финал ее был другим. С точки зрения реализации планов Джунковского это можно было бы посчитать успехом, с точки зрения Белецкого — огорчительной неудачей, а Ленин впоследствии изобразил отказ охранки от услуг «Икса» чуть ли не признанием поражения системы полицейского розыска, поскольку ей не удалось остановить развитие рабочего движения и рост влияния большевиков. Малиновский был изгнан потому, что «оказался слишком связанным легальною «Правдой» и легальной фракцией депутатов, которые вели революционную работу в массах [больше], чем это терпимо было для «них», для «охранки», — так писал Ленин в 1917 г., не зная еще о близких по смыслу показаниях Виссарионова. Малиновский превратился, по словам Ленина, «в одно из звеньев длинной и прочной цепи, связывавшей (и притом с разных сторон) нашу нелегальную базу с двумя крупнейшими органами воздействия на массы, именно, с «Правдой» и с думской социал-демократической фракцией. Оба эти органа провокатор должен был охранять, чтобы оправдать себя перед нами»[463].
Все это, однако, говорилось задним числом и носило в определенной степени самоутешительный характер; трудно понять, в чем выражалась «охрана» Малиновским «Правды» и думской фракции. Белецкий, когда его ознакомили с показаниями Ленина, заметил, что он все же «часто рвал цепь Ленина, прекращая или ослабляя электрический ток его влияний»[464]. Рост влияния большевиков, как мы увидим дальше, и в самом деле не был непрерывным, отставка Малиновского его затормозила.
Желание Джунковского соблюсти приличия и избежать скандала не помешало ему «раскрыть завесу этого дела» перед Родзянко. Ранее Джунковский «помогал» председателю Думы, предупреждая о предстоящих выступлениях социал-демократической фракции; после ухода Малиновского Родзянко стал догадываться о причинах такой осведомленности и напрямик спросил Джунковского: «Ну, а что, Малиновский был ваш сотрудник?» Дальнейший разговор двух сановников протекал, по словам Джунковского, следующим образом: «Я говорю — «Нет». — «Ну, ну, мне-то Вы можете сказать!» Я сказал: «Раз Вы так вопрос ставите, то с глазу на глаз могу Вам сказать, потому что знаю, что Вы никому не скажете»[465]. Однако Родзянко вскоре проговорился депутату-трудовику В.Л. Геловани — опять же «под честное слово»[466]. Видимо, 'эта утечка информации и явилась основным источником слухов, проникших сначала на страницы правой печати («Земщина», «Голос России», «Свет»), а затем и других газет.
…Уход Малиновского произвел эффект разорвавшейся бомбы не только в Петербурге, но и в Поронине. Судить об этом можно отчасти по телеграммам и письмам, отправленным оттуда после получения первых известий от Л.Б.Каменева и депутатов. 8 мая Петровский телеграфировал в Краков Зиновьеву: «Малиновский без предупреждения сложил полномочия, дать объяснения отказался, выезжает за границу»[467]. Уже 9 и 10 мая Ленин сообщил в Цюрих Г.Л.Шкловскому, что Малиновского обвиняют в провокации; 11-го он послал в Варшаву Я.С.Ганецкому телеграмму с просьбой собрать все сведения о Малиновском и подробно телеграфировать, что пишут о нем варшавские газеты. В тот же день он предложил А. Е. Бадаеву незамедлительно избрать нового председателя фракции (депутаты избрали Г.И. Петровского)[468].
Читая теперь доверительное письмо Ленина Инессе Арманд от 12 мая, в котором он суммировал все, что удалось узнать в первые дни, мы ощущаем его тревогу, порожденную прежде всего неопределенностью ситуации: «История с Малиновским разыгрывается. Его нет здесь. Выходит вроде «бегства». Понятно, что это питает худшие мысли. Алексей телеграфирует из Парижа, что русские газеты телеграфируют Бурцеву, что Малиновский обвиняется в провокации.
You can imagine what it means!! Very improbable but are obliged to control all «оuі-dire». Wiring does not cease between Poronin, СПБ. et Paris{1}. Сегодня Петровский телеграфирует, что «клеветнические слухи рассеяны. Ликвидаторы ведут гнусную кампанию».
«Русское слово» телеграфировало Бурцеву, что подозрения значительно рассеялись, но «другие газеты (???) (ликвидаторские???) продолжают обвинять».
You can easily imagine how much I`am worried{2}[469].
От редактора «Правды» Л.Б.Каменева Ленин не скрывал своей растерянности: «Известие ошеломляющее… Ничего не понимаем»[470]. Но в то же время редакции предлагалось, не дожидаясь каких-либо подробностей, объяснять читателям «Правды» поступок Малиновского исключительно «личным кризисом»[471]. В статье, которую Ленин тут же направил в газету, давалось именно такое объяснение со ссылкой на якобы аналогичный случай с Ф.Н.Самойловым, у которого трудности думской работы вызвали сильнейшее нервное расстройство. Сообщалось также, что и Малиновский давно жаловался на крайнее нервное возбуждение и переутомление. При этом поступок Малиновского не осуждался — ни в статье, ни в приписке для редакции; говорилось лишь, что это известие, «поразившее всех, как громом среди ясного неба…. особенно тяжело поразило близко знавших его друзей»[472].
12 мая «Правда» напечатала телеграмму, отправленную Малиновским в ночь с 10 на 11 мая «из одного пограничного города»: «Еду за границу. Открытое письмо через два дня». Ленину он послал телеграмму о том, что направляется в Поронин и отдает себя на суд Заграничного бюро ЦК[473]. 16 мая «Правда» сообщила о получении от Малиновского телеграммы с его заграничным адресом; в Поронине он появился, таким образом, 13(26) или 14(27) мая (15-го, в И часов утра началось следствие). Телеграмма, напечатанная в «Правде» 17 мая, гласила: <Признаю свой шаг неправильным. Разрешаю печатать письмо с высланным сегодня добавлением». В этом «Открытом письме», датированном 15 мая, Малиновский покаянно заявлял, что теперь в нем пробудилось сознание ответственности, которую он не учел, «идя на этот убийственный», «политически непростительный шаг», но он просит не «добивать человека, который наполовину убил сам себя», ибо это-де «слишком жестоко»[474]. Скорее всего, это «Открытое письмо» не предшествовало следствию, а явилось итогом первого его дня.
Попытки провокаторов, находившихся на грани разоблачения, апеллировать к заграничным партийным центрам случались и раньше. Так поступила в свое время «Люся» (Ю.О.Серова); почувствовав, что тучи над ней сгущаются, она поспешила в Париж. В декабре 1913 г. «Кацап» (Поляков) приезжал в Вену, добиваясь реабилитации у руководства Августовского блока, хотя и безуспешно: было решено суд отложить до осени следующего года и провести его в России[475]. А.В.Шотман, проживавший в это время в Вене, сообщил Ленину о визите «Кацапа», следовательно, Малиновский мог знать об этом и как-то учесть опыт старого московского приятеля, обдумывая сценарий своего поведения после того, как его предупредили о предстоящей отставке.
Но Ленина приезд Малиновского в Поронин в какой-то степени успокоил: отпал вариант «бегства». Депутаты-большевики вообще восприняли отъезд Малиновского за границу как шаг естественный в его положении бывшего депутата, уже не защищенного от царской полиции «неприкосновенностью»[476].
