9. 1977 — Queen — We Will Rock You
10. 1986 — XTC — Dear God
11. 1986 — The Beach Boys — California Dreamin'
12. 1987 — Suzanne Vega — Gypsy
13. 1991 — Nirvana — Smells Like Teen Spirit
14. 1993 — Rachel Portman — Never Let Me Go
15. 1995 — Marianne Faithfull — Who Will Take My Dreams Away
16. 1995 — Michael Jackson — Earth Song
17. 2001 — Radiohead — Knives Out
18. 2003 — Muse — Butterflies And Hurricanes
19. 2005 — Kasabian — Club Foot
20. 2008 — Arctic Monkeys — Baby I'm Yours
21. 2013 — Imagine Dragons — It's Time
22. 2013 — Placebo — A Million Little Pieces
23. 2014 — Lana Del Ray — Shades Of Cool
— Эволюция музыки, — загадочно протягивает Дима. — Знаешь, Арина как-то сказала: все наши чувства, эмоции, переживания — это лишь копии того, что было раньше. Плохие копии, к слову. Поэтому стоит обращаться к первоисточнику, чтобы осознать всю суть той или иной вещи. Собственно, именно по данной причине, в списке шестнадцать песен, написанных до двухтысячного года, и всего семь, написанных после.
— Она явно любила музыку, — восхищенно говорю я, бегая глазами по листочку. — Вкус просто отменный. Элвис, Битлз, Нирвана…
— Квин, Майкл, Мьюз, Радиохэд…
— Я бы хотела с ней познакомиться! — выпаливаю и понимаю, что сказала лишнее. Виновато смотрю на Диму, но тот лишь криво улыбается. — Прости.
— За что? За то, что тебе нравится вкус моей сестры? Таким парням как я, то есть наивным, неуравновешенным, опасным романтикам, вполне приятно слышать хорошие вещи о дорогих им людях.
Хмыкаю и замечаю, как сквозь музыку прорываются звуки ветра, дождя. Поворачиваю голову в сторону приоткрытого окна, вижу ливень и тут же, мгновенно, молниеносно, краснею, вспомнив о событии, произошедшем пятнадцать минут назад возле моего подъезда. Становится жарко, жутко неловко. Хочу отойти за водой, хоть как-то привести себя в чувство, но неожиданно оказываюсь в плену мужских рук. Сменяется трек, комнату заполняет медленная, чувственная музыка, украшенная адажио и саксофоном, и Дима шепчет мне на ухо:
— Я буду везде тебя видеть. В старых и знакомых местах, которые трогают мое сердце. Весь день. Напролет. — Он медленно покачивается, увлекая меня за собой в странный мир без времени, без лишних звуков и проблем. В мир, где есть он. Есть я. Есть эта музыка и эти проникновенные слова, цепляющие во мне что-то такое, что колит и загорается внутри. — Буду видеть тебя в маленьком кафе, в этом парке через дорогу, на детских каруселях, в каштанах. В прекрасных летних днях, в каждой вещи. Легко и трудно. Я всегда буду думать о тебе именно так.
Закрываю глаза и кладу голову ему на плечо. Дальше Дима молчит. Обнимает меня, медленно дышит в такт музыке и поглаживает пальцами мою спину между лопатками, словно успокаивает или защищает. В этот момент я совсем его не стесняюсь, и своих чувств не стесняюсь тоже. Просто держу парня в объятиях: некрепко, неслабо. Так как надо. И танцую. Неторопливо, протяжно, тихо. За окном взрываются молнии, рушатся чьи-то надежды или мечты, но нам все равно. Мы здесь, остальные — там. И пусть мир сгорит в собственных проблемах, изъянах, пусть он провалится, исчезнет, перевернется, сгинет, улетучится, иссякнет. Нам плевать.
Песня заканчивается. Я нехотя отодвигаюсь назад, слышу, как начинает играть новый медленный трек, кажется Элвис, но неожиданно Дима вновь притягивает меня к себе.
— Прости, еще рано расставаться.
Смеюсь, кладу ладони ему на плечи и тяну:
— Ты странный.
— Это ты странная. Тебе что, танцевать надоело?
— Нет, совсем нет.
— Вот и хватит воплощать штампы в жизнь. Кто сказал, что танцевать подряд несколько медленных танцев — это неправильно? Как по мне, так просто кощунство остановится на одном медляке, когда жизнь так коротка.
— Если бы мои родители были живы, — мечтательно шепчу я и покачиваю головой. Мама, папа. Как же мне вас не хватает! Чувствую, что в носу покалывает, и сильнее сжимаю плечи Димы. Не хочу плакать. Не хочу! — Если бы они видели меня сейчас…
— Обычно так говорят, когда наоборот не хотят, чтобы предки заметили их, ну за добиванием бутылки пива или за курением сигарет. — Дима поглаживает мою щеку, пробегает кончиками пальцев по закрытым глазам и тихо спрашивает. — Ты чего?
— Просто нахлынуло. Прости.
— Хватит извиняться.
— Я бы хотела, чтобы они познакомились с тобой, — раскрыв глаза, признаюсь я и как-то криво улыбаюсь. Наверно, потому что еле сдерживаюсь от того, чтобы не разреветься, как истеричка или как ненормальная дура, которая плачет в «такой подходящий» момент. — Они бы тут же начали тебя тестировать. Папа бы выкрал минутку поговорить с тобой наедине, рассказал бы тебе все свои правила, припугнул, объяснил, что к чему. А мама…, — набираю в легкие больше воздуха и дрожащим голосом продолжаю, — мама бы приняла тебя очень тепло. Улыбалась бы постоянно. Становилась бы на твою сторону вечно! И, наверняка, это бы меня жутко бесило. А еще родители бы непрерывно настаивали на совместных вылазках или посиделках дома. Мой папа обожал смотреть кино, я говорила тебе об этом? Он каждые выходные находил фильмы и покупал что-нибудь вкусненькое. Раньше мы с мамой просили его привозить всякие булочки, выпечку, ну ты понял. А затем — это стало традицией. Так вот, ты бы тоже вместе с нами смотрел кино, уверена. И это был бы очередной, суровый тест, чтобы понять какие у тебя вкусы и сможешь ли ты разделять наши интересы. На самом деле, мама на такие вещи не особо обращает внимание. Ее бы больше волновало, есть ли у тебя татуировки и как ты закончил школу. А вот папа… Папа бы точно постарался проникнуть внутрь твоей головы, раскопать там все, чтобы убедиться в том, что…, что…, что я в надежных руках.
Мы уже не танцуем, дождь я уже совсем не слышу. Да, и музыку тоже. Поднимаю глаза на парня и очень тихо, практически беззвучно, не жалуясь и ничего не требуя, спрашиваю:
— Почему?
Мне кажется, я могла, что угодно спросить в ту минуту, лишь бы не это. Лицо Димы резко вытягивается, становится таким беззащитным, уязвленным. Опустив руки, он закрывает глаза, отворачивается, и каждый из нас, со своей болью, орет про себя во все горло: почему. Почему?
Думаю, достойного ответа на этот вопрос вовсе не существует. Лишь: потому что, вот просто так, а как иначе. Глупые оправдания и не единого нормального объяснения. Но черт подери, почему близкие умирают, зачем, кому это нужно? Почему кто-то болеет, кто-то нет. Почему кто-то счастлив, кто-то нет. Почему кто-то теряет все, абсолютно все, а кто-то нет.
— Мне кажется, самое время перекусить, — вновь поворачиваясь ко мне лицом, говорит Дима и выдает первую за все наше время знакомства лживую улыбку. — Как считаешь?
— Да, — смахивая слезы с ресниц, киваю я, — отличная идея.
Ложь, ложь, ложь. Куда это годится? Но лучше претвориться, будто все в порядке, чем расклеиться. Особенно теперь, когда и мне, и Диме есть ради чего жить.
В колонках играет Битлз. Я иду на кухню, пытаясь унять в груди грустное чувство досады, словно даже самый светлый момент сумела поглотить печаль. Неужели это будет преследовать нас всю жизнь и не даст никогда ощутить счастье в полной его мере. Не на половину. Не чуть-чуть. А как надо.
— Осторожно, — восклицает Дима, проносясь вихрем рядом со мной, — мы с Аидом жутко проголодались.
Пушистый комок держится когтями за его штанину и пищит так высоко и пронзительно, что хочется закрыть уши. Навсегда!
— Он только что ел, — причитаю я. — Сколько можно?
— Я же говорил тебе: это настоящий мужчина. Как и я, между прочим. Мы много едим.
— А что вы еще делаете?
— Требуем и добиваемся, — с грозным видом отрезает Дима. — Еще хотим ласки, заботы. И молока — это персонально от Аида.
Я усмехаюсь, открываю холодильник, хочу достать сок, как вдруг слышу стук в дверь. Парень выгибает бровь:
— Ты ждешь кого-то?
— Да, нет.
