Есть во всем этом раковый и роковой вопрос — раковый, потому что соцреализм был саркомой российской словесности, а роковой, потому что на него нелегко бесстрастно ответить, — имеются ли законные наследники великой русской литературы? И являются ли таковыми все, кто сейчас претендует на эту роль?

Среди советских литераторов, сформировавшихся в советскую эпоху, была масса евреев, среди которых очень много людей талантливых и эрудированных. Вообще, средний еврейский литератор обязательно намного культурнее среднего русского литератора из-за своей природной любознательности. До эпохи глобальных тектонических катастроф на Востоке были ведь и польско-еврейская культура и литература, были и чешско-еврейская, и австро-еврейская, и литовско-еврейская культура и литература. Для меня единая погибшая Атлантида Восточной Европы особенно дорога, так как все эти регионы были связаны тончайшими нитями взаимопроникновения.

Если бы хотя бы часть России не попала под гнет большевиков и интегрировалась в Восточную Европу, то мы имели бы живое наследие великой русской культуры, а не литмузеи с восстановленными по чертежам саркофагами усадеб и домов писателей. Сейчас мало живых текстов, зато в каждой губернии есть заповедное кладбище русской литературы — дом, гипсовая маска, дубы, сосны, списки любимых поэтом женщин и иногда могила давно или недавно умершего творца. Такие заповедники напоминают скопления белых ядовитых поганок — там всегда гнездится много всякой окололитературной нечисти. Один уже умерший пожилой дворянин очень точно высказал мне схему литзаповедника: «Сначала большевики уморят или отравят писателя или выгонят его за границу, а потом устроят в его доме музей, около которого будут кормиться чекистские внучки и племянницы». Этот умный, много повидавший человек был глубоко прав. Он же говорил: «Большевики взорвут девяносто девять из ста храмов, а один объявят национальным достоянием» Это и к людям, и к писателям относится.

В тридцатые годы эту роль малой России играл Печерский уезд Псковской губернии, отошедший по плебисциту к Эстонии. А если бы этот анклав был миллионов на десять? Существовали когда-то и русско-еврейская культура и литература, и великий Шолом-Алейхем — он ведь и русский писатель, подвергавшийся и русскому влиянию, и сам влиявший на южно-русскую литературу.

Заранее скажу, мне не нравится так называемый одесский еврейский юмор. Мне кажется, что его придумали хамоватые московские конферансье типа Хенкина Мне не нравятся Бабель, Олеша, Катаев, Ильф и Петров. С моей точки зрения, это все подряд страшные люди. И «Золотой теленок», и «Стулья» — это зубоскальство над открытой могилой, и Олеша недаром замолчал, и не потому что шляхтич, а потому что совесть проснулась. А Бабель меня вообще пугает и «Конармией», и своими связями. Все эти люди как писатели удивительно морально пластичны, они умели писать очень по-разному. Талантливее их всех Бабель, но его талант сродни таланту де Сада Как художник, он поэт зла, которое он умеет преподать во внешне бесстрастной форме.

Такими же фарисеями были, на мой взгляд, и «лесовики» — Паустовский и Пришвин, писавшие о рыбках и травках в дни террора, и Грин, фантаст Грин с его рваными парусами, закрывал глаза на реальный ужас. Этих писателей я называю подсластителями — большевики очень любили подслащенную карамель Вот Короленко и Волошин, оставшиеся в царстве большевиков, были честны Один протестовал, другой каменно молчал и писал акварели Судака и Карадага Вполне почтенное занятие.

Страшный писатель и расстрелянный большевиками русский экспрессионист Вогау-Пильняк, от всех его вещей веет откровенным холодным цинизмом. А обо всех этих Кавериных, Фединых и говорить не хочется — злобные, нетерпимые по своей сути приспособленцы, помнившие о табели о рангах со Старой площади. Я читал, собирал советских писателей, «изучал врага», — голая мертвечина и скука. Хотя иногда попадались интересные исторические романы Тынянова, Бородина, Яна, но все равно это средний уровень ниже Мережковского. Я довольно изощренный читатель и всегда могу отличить фальсификацию от выстраданного неповторимого текста

А в эмиграции был Набоков, блестящий, иронично-эротичный, он очень удобен для подражателей, но он не сумасшедший, как все его дворянские предшественники. Ведь и Толстой, и Бунин, и заболевший вишневой усадьбой мещанин Чехов — все подряд сумасшедшие, то есть люди, не удовлетворенные миром, литературные поджигатели и анархисты. Большевики были страшны для развития независимой литературы прежде всего тем, что издавали огромными тиражами классиков, рядились в гуманистические шкуры и создавали видимость существования литературного процесса. Они вовлекали в него писателей, чтобы контролировать их и истреблять Любимый большевистский капкан для западной интеллигенции — это создание видимости традиций в советской писанине типа прозы Нагибина и Казакова — голых имитаторов Бунина.

Единственный живой подлинно русский писатель – Оруэлл. Этот писал о нашей жизни правду, как он влез в наши шкуры, живя в Англии, понять трудно Правда, он повидал большевизм вблизи, в Испании. Так же, как литературу, большевики извратили и приручили православие И живопись, и музыку они тоже по мере сил калечили Но музыка — вещь беспредметная, и композиторам удавалось кое-что сочинять и при большевиках Такое положение террора в области культуры продолжалось очень долго. Менялись правители, менялись формы давления, но не менялась структура карательных органов ВЧК, ОГПУ, НКВД, КГБ Менялись поколения приспособленцев, у дедов-приспособленцев родились сыновья, у сыновей — внуки, и все они творили непотребный и гладкий миф о якобы независимой советской культуре.

Тому есть много примеров: очень наглядна династия Михалковых-Кончаловских. Дед, академик Петр Кончаловский, стал писатъ букетики сирени для большевистских гостиных вместо бубново-валетских полотен, которые висели в Париже рядом с Матиссом и Пикассо; сын — литературный мастер на все руки, от детских побасенок до гимна Советского Союза, внук — создает фильмы для всех режимов. Глядя на таких деятелей, приходит мысль, что часть русской по происхождению советской псевдоинтеллигенции с удовольствием обслуживала бы геббельсовский аппарат, если бы Гитлер был помягче в России Мы все, нонконформисты-шестидесятники, не шедшие ни на какие сделки с коммунистическим пропагандистским аппаратом, прекрасно помним ненависть к нам всех ступеней номенклатуры Так что все мифы о постепенном смягчении большевистской политики в области культуры не имеют под собой никакой почвы.

Конечно, размывание большевистского материка постепенно происходило. Но в основном в области экономики и в духовном климате отдельных закрытых групп, постепенно начинавших влиять на общество, — феномен «параллельного общества» В области идеологии в России всегда было два хозяина Старая площадь и те люди, которые бросали ей вызов Извечное «поэт и царь» К сожалению, гюди, бросавшие вызов Кремлю, тратили все свои силы на психологическое противоборство системе, и у них почти не оставалось сил для оригинального творчества. Только люди с большими странностями, вроде Анатолия Зверева, Владимира Яковлева, находили в себе силы постоянно творить.

В СССР даже существовал особый закон творчества: пока художник или поэт живет в собственном вакууме, он может писать. Как только он вступает в противоборство с окружающим — его силы иссякают, и его не надо судить за бесплодие и за последующие за бесплодием пьянство, разврат, наркотики и различные виды самоубийства. Такова внутренняя духовная конъюнктура Совдепии. А тут заодно «холодная война», постепенный поэтапный проигрыш в ней СССР и социальный заказ Запада на антисоветскую литературу. Много, очень много советских писателей, загодя почуяв смену хозяев, стали работать на «тамиздат», переправляя посредственные рукописи на Запад. Конечно, опять еврейская проблема, масса советских писателей-евреев на Западе, в США, в Израиле. Самые умные из них — бесстрастные свидетели чудовищного времени и чудовищной катастрофы.