Из ближайшей баньки дверь нароспашь открылась, и в клубах пара девка в чем мать родила. От жары красная, что рак вареный, и волос, распушенный до колен. Перебежала по щелястым мосткам и ухнула в реку студеную. Гаврю даже холодом обдало, хоть Гавря и сам любил из баньки в снегу побарахтаться.

Поглядел Гавря, по реке еще шуга не вся ушла. Загляделся Гавря на девку, а та уже на мостки выбралась, пританцовывая. Заметила Гаврю, озорно позвала:

– Подь со мной, отрок, ужо я тя и попарю, и косточки разомну!

Засмущался Гавря, а девка уже в баньке скрылась. Отродясь Гавря с девками не миловался. От сказанного девкой кровь у него взыграла. Мысли греховные голову замутили. Вот бы за девкой в баньку кинуться, да, разоблачившись, на полок.

У них, в деревне, банька стояла у озерца, и мужики, и бабы париться ходили поочередно, сначала мужики, потом бабы.

Гавря в Твери сразу обвык, не то, что Нюшка. Нюшка от малого княжича ни шагу. Замешкается, боярыня накричит. Одно и хорошо, Нюшка всегда сыта…

У Гаври день начинался с пробуждения князя. Отрок тащил в опочивальню таз, серебряный кувшин с родниковой водой. Борис умывался, шел в трапезную, где его уже ожидало все семейство.

В то утро князь сказал:

– Настенушка, скоро в Литву поеду к Витовту, ибо литвины совсем заворуются.

Из Твери выбрались после праздника Рождества Пресвятой Богородицы. Погода установилась сухая и теплая. Скрипели колеса княжьего поезда, слышались окрики ездовых. Рассыпавшись, гридни сторожили телеги.

Тверского князя в поездке сопровождали Холмский и Черед. Бояре тряслись в крытом возке. Что до князя, то Борис первые дни проводил в седле, а от Ржева пересел в обтянутую кожей колымагу.

Гавря скакал рядом с колымагой, ведя княжеского коня в поводу.

Откинувшись в кожаных подушках, Борис часто думал, выслушает его Витовт либо прогонит и их разбои признавать откажется.

От Смоленска литовцы в тверские земли приходят, грабят смердов, данью облагают. Борис даже думал, а не встретить ли этих литовцев с дружиной? Но поостерегся, у Витовта сила. Эвон, Смоленск и иные города Литва прочно держит.

Тверской князь понимает, Витовт не станет признавать вины ни за Смоленск, ни за Витебск и иные города, что под великим княжеством Литовским, но пусть понимает, он, князь Борис, готов за земли свои постоять, и коли что, других удельных князей в подмогу призвать. И был тому пример, когда хан Мамай пошел на Русь, московский князь Дмитрий позвал князей, и они сообща одолели Мамая на Куликовом поле…

Колымагу качнуло, подбросило, колесо наехало на булыжник. Борис посмотрел в оконце. Гавря рысил неподалеку. Где-то в этих местах деревня его стояла до того, как ее ордынцы сожгли, а прежде литвины здесь озоровали.

Вот за этого Гаврю да Нюшку и иных смердов, каких литвины мордовали, надо бы спросить Витовта…

У Витебска настиг тверского князя гонец от князя Репнина. Уведомлял воевода, что его суда вышли к Нижнему Новгороду, где их уже ждало нижегородское воинство. Теперь они сообща двинутся на Казань…

Известие подняло настроение Бориса. Хоть и не совсем был уверен князь в успехе ополчения Репнина, но все же теплилась надежда, авось будет удача.

Открыв дверцу, в колымагу протиснулся Холмский, уселся напротив князя Бориса.

– С какой вестью Репнин гонца прислал?

– Князь уведомляет, воинство наше к Нижнему подошло и на Казань намерилось.

– Слава Богу, – перекрестился Холмский.

– Казань коли и не одолеем, то заставим хана в разум взять, что Русь была и будет. И путь торговый ей перекрывать не дозволим, а тем паче в набеги на земли наши ходить.

Долго ехали молча, но вот князь Борис сказал:

– Ордынцы нам недруги вековые, но литва и ляхи бед Руси причинили и чинят не мене, а может, и поболе, чем ордынцы. Сколько городов наших захватили, княжеств удельных под себя подмяли, разбои чинят. – Борис в оконце показал. – Вон, Гавря отчего в Тверь бежал? И Нюшка? А сколько их таких по свету мыкаются. В княжествах русских, какие под Литвой и Речью Посполитой, люд принуждают и веру чужую принять. – Вздохнул. – С нашими недругами не словом Божьим говорить надобно, а силой. Но она у нас в разброде.

– Воистину, княже, – кивнул воевода, – ноне и вы с Василием московским без согласия живете. Ни московские князья, ни тверские своей властью не поступитесь.

Борис насупился:

– Ты, Михайло, может, и прав, но не мы, тверичи, распри учинили. Поди забыл, что разброду начало положили московцы. Запамятовал, как у великого князя Михаила, прадеда моего, власть вырвали?

– Помню и знаю, но сколь вы, князья тверские, злобствовать будете? – усмехнулся Холмский.

– Довольно, воевода Михайло, – раздраженно оборвал Борис. – Пойди скажи боярину Дмитрию, чтоб сыскал место для привала, пора людям и коням роздых дать.

Вильно Гавря увидел издалека. Город в долине, улицы густые, церковь, холм, что гора, на ней замок Витовта.

Ехали берегом реки, мимо домиков городского люда. Миновали пустынную площадь, у каменного строения остановились. Боярин Черед оказал:

– Здесь жить нам надлежит, пока Витовт князя Бориса выслушает…

Это был тот гостиный двор, где останавливались князь с Руси и торговые славяне.

Днями Гавря блуждал узкими мощеными булыжником улицами, дивился домиком из камня, таким же каменным забором, зеленому, ползущему по стенам, плющу, лавочкам на торгу, мастеровым чеботарям, бронникам, золотых и серебряных дел умельцам.

В Вильно малолюдно, но зато полно жолнеров²¹. Они оружные ходили по городу, толпились у замка.

На торгу, на деревянных полках, калачники продавали хлебы и пышки, женщины-пирожницы выносили корзины с пирожками. Гавря к женщинам литовкам приглядывался. Белокурые, в чепчиках, сарафанах, а поверх фартуки полотняные, на ногах ботинки кожаные.

Не такие в Вильно пирожницы, как в Твери. В Твери кричат, зазывают, а здесь в Вильно молчаливые, редко переговаривались, на Гаврю никакого внимания.

Из корчмы, из дверей щелястых тянуло мясом жареным, иногда квашеной капустой. В корчму зайти Гавря не осмелился, да и денег не было…

Вот уже два месяца, как тверичи в Вильно, то Витовт был в Кракове, то в Варшаве. Холмский недоумевал:

– Этак он нас до зимы продержит…

Витовт вернулся к концу осени, и засветился огнями виленский замок. Ожил. Вечерами до полуночи играла музыка, будоража весь город. Съезжались в замок паны литовские.

Борис тверской был в ярости. У него созрело желание покинуть Вильно, когда его наконец позвали к Витовту. Литовский князь принимал тверского в тронном зале, сидя в высоком резном кресле, в окружении знати. Он слушал тверича, не перебивая, казалось, весь внимание, а когда тверской князь замолчал, Витовт заговорил с усмешкой, постукивая ладонью по креслу; что князья удельные, какие его власть приняли, не силой, а добром в княжестве Литовском живут. Что до Смоленска, так это отчина его жены, княгини Анны.

Говоря, Витовт теребил седые усы… Прищурился, повел рукой по толпившимся вельможам.

– А я, князь Борис, неволить никого не желаю и в католичество православных не зову. Однако не отрицаю, католики у меня первое место в Думе занимают и в Сейме. А почему? Веры у меня к ним больше…

Но ты, князь Борис, прав, жолнеры мои вольности допускают, когда в земли твои захаживают. Отныне я буду их за это сурово наказывать…

Вышел князь Борис из замка, у мостика его Холмский дожидался. Догадался Михайло, как принял Витовт князя тверского. Борис рукой махнул.

– Завтра в Тверь ворочаемся.

Звенигород в полсотне верст от Москвы. Город тихий, дремотный. Даже удивительно, отчего Звенигород именуется. Звенигород и Галич – удел князя Юрия Дмитриевича.

Вал и высокие стены оберегают город. В Звенигороде хоромы княжьи, собор Успенский белокаменный, одноглавый, строения боярские и люда. А на реке Сторожке при впадении ее в Москву-реку стоит Саввино-Сторожевский монастырь.