Записка была на таком исковерканном немецком языке и так коряво изготовленная, что Шумилов с Ивашкой, ее разгадывая, поневоле вспомнили затейное письмо, изобретенное покойным государем Михаилом Федоровичем.

Наконец им удалось понять смысл: человек, коего они ищут, был замечен в Либавском порту и, скорее всего, отплыл в неведомом направлении.

– Батюшки-светы! – воскликнул Ивашка. – Ну теперь – ищи ветра в поле!

– Но как он столь быстро оказался в Либаве? – удивился Шумилов. – Не зная дороги, не имея даже заводных коней?

– Темное дело, – сказал Петруха. – Но напасть на след только там и можно. В порту нам скажут, на каком судне он отплыл и куда оно побежало.

– Отлично! – обрадовалась, узнав эту новость, Анриэтта. – Там я наконец сменю гардероб и оденусь красиво! Ради этого можно хоть сутки не слезать с седла!

Как Шумилов и предполагал, Ордин-Нащокин-младший и Васька Чертков заблудились.

Они собирались добраться до Митавы, оттуда в имение к курляндскому помещику, знакомцу Воина Афанасьевича, а помещик уже указал бы, как пробираться в Польшу. Если бы от Крейцбурга, где они переправились через реку, до Митавы была прямая дорога, так бы и получилось. Но лесные дороги редко бывают прямыми.

Определять стороны света по солнцу, по звездам, по мху на древесных стволах они не умели, и даже если бы умели – Иван Афанасьевич, заехав непонятно куда, очень смутно представлял, к северу или же к западу будет эта самая Митава.

Можно было расспрашивать крестьян, но крестьяне, порядком напуганные войнами, при виде всадников в русских кафтанах и шапках, побросав сенные вилы и даже лошадей с телегами, убегали прочь, в овраги и в лес. Попытка въехать на хутор могла кончиться плачевно – в незваных гостей кидали камнями, а потом спустили псов. Словом, знакомство с европейским государством Курляндией чуть было в тот день и не завершилось навеки.

И получалось, что Митава вроде совсем близко, а поди до нее доберись. Получалось, что и здешних денег полон кошель, а купить ничего невозможно. А дорогу к имению своего знакомца Ордин-Нащокин-младший знал только от Митавы.

Однако беглецам в конце концов повезло – они встретили бродячего торговца.

Это был мужчина лет тридцати пяти, загорелый, белозубый, в шведских драгунских тупоносых ботфортах, в коротеньком льняном кафтанишке, в льняных же серых портках, что по случаю августовской жары очень удобно, туго перепоясанный и с целым ларем за плечами. Он, ведя за собой кобылку, тоже немало нагруженную, шагал по дороге, распевая немецкую солдатскую песенку с лихим, хотя и загадочным, припевом «Шингдерасса, бумдерасса, бумдерасса-са!»

Услышав немецкую речь, Воин Афанасьевич пустил усталого коня, что плелся шагом, рысцой, и устремился к торговцу.

– Митава? – удивился торговец. – Но вы, господа, совсем в другую сторону ехали, вы направляетесь от Бауска к Бальдону. Уверены ли вы, что вам нужна Митава?

– Да, уверены, – отвечал Воин Афанасьевич, а Васька, разбиравший по-немецки через девять слов десятое, кивнул.

– Коли угодно, я провожу вас до того места, откуда дорога на Митаву, – предложил торговец. – Если вы те гости, что ехали в Митавский замок из Кокенгаузена, то вам там будут рады.

– Нет-нет, нас там не ждут, – торопливо ответил Воин Афанасьевич.

– Так, может, вам и в Митаву ехать незачем? – предположил торговец. – Я слыхал, там должны появиться два московита, а ведь вы московиты, если судить по виду? Вы ведь не поляки, платье на вас не польское.

– Батюшка предупредил герцога, – по-русски сказал Черткову Ордин-Нащокин-младший. – Сдается, нас теперь по всем дорогам ищут.

– В Польшу нужно убираться! – воскликнул Васька.

– В Польшу-то в Польшу… Кабы мы сразу до Митавы доехали, то оттуда бы в Гольдинген, в порт, и поминай как звали. А все ты! Влево забирай да влево забирай! – передразнил Ваську Воин Афанасьевич. – Вот и потеряли время!

Торговец глядел на странных путешественников с откровенным любопытством.

– Если вам нужен проводник, так я к вашим услугам, – сказал он. – Иначе вы до Судного дня будете блуждать по здешним лесам и пугать поселян.

– Что он толкует? – забеспокоился Чертков.

– Толкует, что можем нанять его в проводники. Вот только куда ехать?

– В Польшу!

– В литовские земли, они, как я понимаю, близко, – тут Воин Афанасьевич перешел на немецкую речь. – Ты можешь проводить нас до ближайшего литовского города?

– Проводить несложно. Только мне кажется, что вам литовский городишко ни к чему. Вы ведь на самом деле в Варшаву пробираетесь, – спокойно ответил торговец. – Вы можете меня не опасаться, я в чужие дела нос не сую. Я только знаю, что вас ищут. А если заплатите, помогу выпутаться из передряги. Мне ведь все равно, что вы натворили. Человека убили, девицу опозорили – не мое дело, понимаете? А мое дело – взять с вас горсточку полновесных талеров. За ваши деньги я выведу вас сперва к Добельну, минуя Митаву, потом к Фраузебургу, оттуда к Дурбену и от Дурбена – к Либаве. На этих дорогах вас искать не станут – никому и в голову не придет, что вы едете в Либаву. Искать вас будут на дорогах, ведущих в Шавли и в Поневеж. Я буду добывать вам пропитание, так что вас в пути никто не увидит, а потом в Либавском порту посажу на судно и отправлю в польский Данциг. Ну так как же? Готовы ли вы платить?

Воин Афанасьевич от такого стремительного делового предложения просто ошалел. Он перевел речь торговца Черткову, но тот увидел лишь одну опасность:

– Это как же? Мы морем поплывем? Да ни за что на свете! Сбесился ты, Войнушка, что ли, морем плыть?!

Ордин-Нащокин-младший хоть на речных судах немного поплавал – на тех, что строили возле Царевиче-Дмитриева. Его батюшка мечтал закладывать на Двине и морские суда – устроил же герцог Якоб свои верфи на реке Виндаве, и эти верфи оказались верстах в трех от устья, и ничего – суда прекрасно входили и выходили, Двина же и шире, и глубже Виндавы. Воин Афанасьевич волей-неволей побывал и на легких быстроходных стругах, чья малая, менее сажени, осадка позволяла входить в любые реки и озера, и на галерах, которые были чуть поболее хорошего струга, имели осадку почти в сажень, но при этом в носовой части у них была надстройка, а под надстройкой – куршейная палуба, на которой можно было устанавливать орудия.

А Васька Чертков разве что на лодке через Москву-реку переправлялся, и то ему плавание казалось страх каким опасным, ну как лодка перевернется и пойдешь на корм рыбам.

Воин Афанасьевич задумался. Если не считать Васькиного ужаса, мысль была подходящая – и тот товар, что он вез за пазухой, лучше доставить покупателю поскорее, а не ждать, пока вконец протухнет, и не мыкаться по лесам, пока посланные курляндским герцогом люди не изловят перебежчиков и не доставят их в Царевиче-Дмитриев.

Товар же был – государевы письма с наставлениями царевиче-дмитриевскому воеводе. Обстоятельства складывались так, что война, похоже, близилась к концу, умение Ордина-Нащокина вести переговоры государь оценил в полной мере, и эти наставления одному лишь Афанасию Лаврентьевичу предназначались, а никак не полякам, не шведам и не Якобу. Были они писаны затейным письмом, разгадать которое невозможно, – там каждая буква имела два, а то и три причудливых начертания, прорех же между словами не было вовсе. Ключ от тайнописи был в голове Воина Афанасьевича.

Кроме государевых писем за пазухой лежали и другие, не такие значительные.

– Но у нас других коней, кроме этих, нет, добрый человек, – сказал он. – Где взять других – не знаем, а до Либавы, я полагаю, не менее трехсот…

Тут он задумался, пытаясь перевести в голове русские версты в немецкие мили, и вспомнил, что миль этих существует несколько, о чем рассказывали иноземцы; поди знай, к которым привык торговец.

– Я берусь поменять ваших коней на других. Не бойтесь, я не конокрад, когда пойду к владельцу лошадей, оставлю в залог свой товар.