Каждый день по дороге на работу я проезжаю мимо одного завода. Он окружен ржавой сеткой с натянутой поверху колючей проволокой. Перед заводом парковочная площадка – пять акров бетона с пучками пожухлой травы, пробивающейся сквозь трещины. Сюда уже несколько лет не припарковывают машины. Краска на стенах выцвела, и кажется, будто стены покрыты мелом, На стене еще можно разобрать название фирмы: там, где когда-то, до того как их сняли, висели буквы и лого, краска темнее.
Фирма, которой принадлежал этот завод, перебралась на юг. Они построили новый завод где-то в Новой Каролине. По слухам, они пытались сбежать от проблем, которые им доставлял их профсоюз. Поговаривают, что профсоюз все равно достанет их лет через пять. Но пока они обеспечили себе пять лет выплат низкой заработной платы и, возможно, не так много проблем с рабочими. А с точки зрения современного управленческого планирования, пять лет – это почти вечность. В итоге на окраинах Бэрингтона покоятся останки еще одного индустриального динозавра и на улице оказались почти две тысячи людей.
Шесть месяцев назад мне пришлось побывать внутри завода. Мы тогда искали дешевые помещения под склад где-нибудь недалеко от нашего завода. Это вообще-то не входило в мои прямые обязанности, но я и еще несколько человек приехали сюда посмотреть, что к чему. (Когда я только приехал сюда, я еще был наивным мечтателем и надеялся, что нам когда-нибудь могут понадобиться помещения для увеличения производственных площадей. Теперь над этим остается только посмеяться.) Что меня тогда поразило – это тишина. Полное безмолвие. Каждый шаг отдавался эхом. Было как-то не по себе. Все станки были вывезены. Это было просто огромное пустое пространство.
Проезжая сейчас мимо, я не могу отделаться от мысли о том, что то же самое через три месяца станет и с нами. Мне от этой мысли становится тошно.
Я не могу смотреть на все это. С середины семидесятых город теряет крупных работодателей, в среднем одного в год. Они или полностью сворачиваются, или перебираются куда-нибудь в другое место. И кажется, конца этому не будет. А теперь может наступить наш черед.
Когда я вернулся сюда директором завода, «Бэрингтон Геральд» напечатала обо мне статью. Ничего в этом особенного, знаю. Но на какое-то время я превратился в небольшую знаменитость. Местный парнишка, достигший высот. Эдакая школьная мечта, воплотившаяся в жизнь. Мне не хочется думать, что, когда мое имя опять появится в газете, это будет статья о закрытии завода. Я начинаю чувствовать себя предателем.
Когда я возвращаюсь на завод, Донован напоминает нервничающую гориллу. Со всей этой беготней он сегодня, кажется, даже похудел. Идя по проходу к NCX-10, я наблюдаю, как Донован сначала переминается с ноги на ногу, затем начинает расхаживать туда-сюда, через несколько секунд останавливается, внезапно несется через проход к кому-то, что-то говорит и тут же срывается куда-то в другое место, чтобы что-то проверить. Пытаясь окликнуть его, я резко свищу, засунув два пальца в рот, но он не слышит. Мне приходится нестись за ним через два участка, пока я, сделав круг, наконец, не догоняю его, опять у NCX-10. Он, кажется, удивлен, что видит меня здесь.
– Успеем или нет? – спрашиваю я.
– Пытаемся, – отвечает он.
– Да, но вообще это возможно?
– Делаем все, что можем.
– Боб, мы отправим сегодня заказ или нет?
– Может быть.
Я отворачиваюсь и остаюсь стоять там, глядя на NCX-10. Там есть на что посмотреть. Это довольно громоздкий станок и самый дорогой из всех станков с ЧПУ, которые у нас есть. Он покрашен в глянцевитый бледно-лиловый цвет. (Не спрашивайте у меня почему). С одной стороны у него контрольная панель с красными, зелеными и янтарно-желтыми лампочками, блестящими тумблерами, угольно-черной клавиатурой, кассетными накопителями и компьютерным дисплеем. Он выглядит довольно сексуально. И все это сосредоточено на обработке металла в глубине станка, где тиски цепко держат полоску стали. Слой за слоем резец снимает металлическую стружку, и она тут же смывается непрерывным потоком смазочного материала бирюзового цвета. По крайней мере, этот чертов станок опять работает.
Сегодня нам повезло. Повреждение было не настолько серьезным, как мы думали сначала. И все-таки была уже половина пятого, когда техник по обслуживанию начал собирать свои инструменты. К этому времени уже началась вторая смена.
Весь сборочный цех был оставлен на сверхурочную работу, несмотря на то, что это идет вразрез с нынешней политикой подразделения. Понятия не имею, куда мы будем прятать затраты, но этот заказ должен уйти сегодня. Сам Джонни Джонс, наш директор по маркетингу, звонил мне сегодня четыре раза. Ему тоже досталось от Пича, от его собственных работников отдела продаж и от клиента. Мы безвариантно должны отправить сегодня этот заказ.
Я надеюсь, больше уже ничего не случится. Как только каждая деталь оказывается законченной, ее тут же переносят туда, где она вставляется в комплектующую. И как только каждая комплектующая готова, мастер тут же отправляет ее на тележке на завершающую сборку. Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать об эффективности? Люди вручную по одной переносят детали туда-сюда… Объем производства деталей в расчете на одного рабочего, должно быть, смехотворен. Это просто идиотизм. Я вообще удивляюсь, откуда Боб взял всех этих людей.
Я медленно осматриваюсь. Навряд ли хоть кто-нибудь на участках занят сейчас работой, не имеющей отношения к заказу 41427. Донован каждого, кого он только смог поймать, поставил на работу с этим заказом. Таким образом это делаться не должно.
И все-таки заказ уходит.
Я смотрю на часы: самое начало двенадцатого. Мы на погрузочной площадке. Задние загрузочные двери трейлера закрываются, водитель усаживается на свое место, включает зажигание, отпускает тормоза, и трейлер медленно уходит в ночь.
Я поворачиваюсь к Доновану. Он поворачивается ко мне.
– Поздравляю, – говорю я ему.
– Спасибо, только не спрашивай, как мы это сделали, – отвечает он.
– Ладно, не буду. Как насчет поужинать?
Первый раз за сегодняшний день Донован улыбается. Где-то далеко трейлер переключает скорость.
Мы садимся в машину Донована: она просто оказывается ближе. Два первые места, куда мы приезжаем, уже закрыты. Тогда я говорю Доновану, чтобы он ехал, куда я скажу. Мы переезжаем реку по 16-й улице, проезжаем Бессемер, въезжаем в Сауф Флет и оказываемся перед сталепрокатным комбинатом. Я говорю Доновану повернуть направо, и мы начинаем вилять по узеньким улочкам. Здесь, на окраине, дома налеплены стена к стене, ни дворов, ни травы, ни деревьев. Сами улицы узкие, машины припаркованы прямо тут же, приходится постоянно маневрировать. Наконец мы тормозим перед заведением под названием «Бар и Гриль Седникка».
Донован оглядывается по сторонам и осведомляется:
– Ты уверен, что это именно то место?
– Да-да, пошли. У них лучшие в городе гамбургеры, – успокаиваю я его.
Мы заходим, проходим в глубь зала и усаживаемся. Максин узнает меня и подходит поздороваться. Я перебрасываюсь с ней парой слов, и мы с Донованом заказываем гамбургеры, картофель фри и пиво.
Донован осматривается и интересуется:
– Ты откуда знаешь это место?
Я отвечаю:
– У этой стойки я заказал свою первую выпивку. Кажется, я тогда сидел на третьем табурете слева. Правда, это давно было.
Донован справляется:
– Ты начал пить в зрелом возрасте, или ты сам отсюда?
– Я вырос в двух кварталах отсюда. Мой отец держал бакалейный магазин на углу. Сейчас этим занимается мой брат.
– Я не знал, что ты отсюда, – говорит Донован.
– Со всеми назначениями и переездами у меня ушло пятнадцать лет, чтобы вернуться сюда, – замечаю я.
Нам приносят пиво.
– Эти два за счет Джо, – Максин кивает в сторону Джо Седникка, стоящего за стойкой. Мы с Донованом благодарственно машем ему.
Донован поднимает свой бокал и провозглашает:
