Помню, как он начинался. Начинался он с уймы претензий к сценарию. Одновременно где-то я неосторожно брякнул, что у Аллы Пугачевой два верхних передних зуба не сходятся, это на экране будет плохо смотреться. Кто-то услышал и понес дальше.
На этапе коллективного преодоления драматургических трудностей в моем кабинете появилась Алла Пугачева собственной персоной. Хороша была собой и со щелкой в зубах. Села напротив, стали говорить. И я был удивлен, насколько ее предложения для улучшения сценария совпали с моими! Она совершенно профессионально, с моей точки зрения, рассуждала о драматургии и всем прочем, необходимом для кино. "А щелку эту я заделаю!" - пообещала в заключение, улыбкой увлекая меня в сообщники ее неотразимости. При такой общности воззрений было тут же решено дорабатывать драматургию уже в процессе создания режиссерского сценария, - не было смысла тормозить процесс. После чего Пугачева достала открытку со свом изображением, надписала, положила мне на стол и красиво ушла.
Сдача картины проходила на "Мосфильме". Исполнительница центральной роли присутствовала тоже. Всё понравилось, приняли без замечаний. Дружно поздравили режиссера - интеллигентнейшего из интеллигентных Александра Орлова.
Пугачева оказалась без транспорта. "Вам куда, Алла Борисовна?" - "Домой, на Горького". - " Так поехали вместе, мне в Гнездниковский"
Она сидела впереди, рядом с шофером, и люди на тротуарах не подозревали, кого я везу.
"Мой народ! - восклицала Алла своим неповторимым голосом, видимо, слегка меня эпатируя. - Мой народ меня не подведет!"
И ведь как в воду глядела...
Когда фильм "Женщина, которая поет" вышел на экраны, миллионные читатели журнала "Советский экран" назвали Аллу Пугачеву лучшей киноактрисой года. Наш фотомастер Микола Гнисюк сделал портрет Аллы в знаменитом красном балахоне, и мы поместили его на обложке. Тираж разлетелся мгновенно. А потом в Доме кино был вечер, там я при полном зрительном зале вручил Алле Борисовне почетный зрительский приз.
Вокруг, как полагается, крутились фотографы. "Я хочу сфотографироваться с Далем Константиновичем!" - сообщила вдруг Пугачева. Я не стал медлить и взял ее под локоток.
Надо ли говорить, что берегу ту фотографию.
Так легендарная наша Алла, того не подозревая, в моей жизни словно обозначила смену вех: от расставания с братией чиновничьей до новой встречи с братией пишущей.
VI. С "КИНОПАНОРАМОЙ"
Первая гастроль
С переходом в "Советский экран" остался позади мой почти шестилетний насильственный, так сказать, аскетизм личного бытования. Как гора с плеч. Отменялись максимы типа "не знакомься с кем попало", "говоришь - взвешивай каждое слово", "не попадись на слабостях, лучше, если у тебя вообще их не будет", "не торопись вылезать с собственным мнением, прежде выслушай других, по ходу сообразишь, с кем согласиться", а еще - "поменьше шути, на твои шутки начальство скорее обидится, чем их оценит", ну и многое другое в том же духе.
Освобождение от аппаратных тенет и возвращение в реальную журналистику снова открывало реальный мир с его импульсивностью, непредсказуемостью, вольными трепами на любые темы и с любыми людьми, счастьем спонтанного юмора и натурального поведения. Словом, строгий мундир, застегнутый на все пуговицы, неожиданно сменился на рубашку апаш.
Эти перемены к лучшему уверенно затмили перемены к худшему, которые тоже были.
Тогда впервые познакомился с явлением, о котором прежде читал только в книжках. Я имею ввиду разительное по скорости изменение в составе ближнего круга друзей. Он не просто сразу обузился, а практически исчез. Особенно из числа сценаристов, включая тех, кто жил в одном со мною доме. Не стало проявлений душевности с их стороны, трогательного желания угодить. Прежде было - до тошноты, теперь полный нуль. Оно и понятно: я же не мог теперь ни помешать, ни посодействовать в сценарных делах, для их материального обеспечения теперь требовалась другая виза. А что взять с редактора журнала? Лишнюю рецензию? Да пропади она!..Бывало, прохода нет: день рождения, другие семейные радости, книга вышла, премьера состоялась - приходите с Аленой, ребята, мы так вас любим! И - как отрубило. Сколько лет минуло - ни разу с тех пор не побывали на застольях в таких прежде гостеприимных квартирах.
Причем, что интересно: те, кого имею ввиду, - люди совершенно самодостаточные, реально одаренные, их деловые успехи гарантированны талантами, не нужен им никакой "начальник" в друзьях. А тем более, такой, как я: до занудства нелецеприятный, в чем у них неоднократно была возможность убедиться. А - вот поди ж ты! - хотелось "водить дружбу", на всякий, так сказать, случай. Зато, когда необходимость отпала, дружба прекратилась сразу, с облегчением. Перешли окучивать любезностями следующего шефа...
Мы с Аленой только посмеивались, наблюдая отшелушивание наших поклонников.
Впрочем, будь я гибче, проявляй меньшую прямолинейность, возможно, не утекли бы от меня так быстро при смене должностей мои дорогие попутчики. Воистину, недостатки - продолжение наших достоинств.
Но в целом новая жизнь мне нравилась. Даже Ермаш разглядел это однажды, когда я влетел к нему с какими то журнальными проблемами, излучая оптимизм и вдохновение:
- Я смотрю, тебе там хорошо! - удивился он.
Он удивился, потому что ждал обратного. Ведь в карьерном смысле он со мной обошелся вполне жестко: понизил в зарплате, вывел из состава коллегии комитета, то есть я лишился продуктового спецраспределителя, закрытых ателье, поликлиники. Теперь я не сидел на коллегиях между Бондарчуком и Симоновым, а тактично помещался среди приглашенной публики.
Но эти утраты меркли перед тем, что я приобрел. На новую должность не распространялось табу, наложенное Ермашом, когда он позвал меня в Госкино: не писать сценариев.
Его просьбу я выполнил со стопроцентной добросовестностью. Никто не мог упрекнуть, что я, используя служебное положение, втюривал студиям свои сочинения. Какими бы гениальными они ни оказались, киношники все равно считали бы, что они - говно, в отличие от их собственных, которые Орлов смеет критиковать, а то и отвергать. С подачи Ермаша я их такого удовольствия лишил.
Алексей Герман в одном интервью брюзгливо заметил, что Даль Орлов только тем и занимался, что пристраивал свои сценарии. Не могу не уточнить для мэтра: работая главным редактором Госкино СССР, я не мог пристраивать свои сценарии, потому что в тот период ни одного не написал. Был в запрете.
Теперь карантин закончился. Журнальная должность позволяла выступать в любом жанре, даже в сценарном. То, ради чего я оставил "Труд", где меня любили, и ввергся в настороженную завистью и многими интригами кинематографическую сферу, близилось к осуществлению. А без спецпайка, без "авоськи", как его называли в народе, вполне можно было обойтись.
Но судьба преподнесла мне еще один подарок, щедро сбросила его с плеча, как Пугачев свою шубу Петруше Гриневу. Почти на семь лет в мою жизнь вошла телевизионная "Кинопанорама".
За все годы работы в Госкино мне ни разу не удалось выбраться на какой-нибудь наш кинофестиваль. О Московском международном не говорю - тут никуда ехать не надо, а вот на Ташкентский или любой всесоюзный, которые проводились в республиканских столицах по очереди, - надо было отлучаться с основной работы. Но я, захваченный текучкой и "чувством ответственности за порученное дело", не решался хотя бы на неделю-полторы покинуть Гнездниковский.
Теперь же, в кинематографическом журнале, именно фестивали оказывались обязательной частью служебных забот. Присутствовать на них стало обязанностью.
