Выше говорилось об одной разнице, теперь о другой. Навеялась названием ночного клуба.
Наша "Парижская жизнь" обретается в саду "Эрмитаж", в окружении трех театров и голых сейчас деревьев. Подковообразный садовый вход уснащен большими плакатами из военных времен: "Бей насмерть!" "За Родину!", "Дойдем до Берлина!", "На Запад!". Приближается очередная годовщина.
И вот прибывает фотограф Володя на "Ниве". Из нее выпрыгивает Наташа, и мы бросаемся друг другу в объятия, сильно наигрывая, конечно, потому что Володя уже достает фотокамеру. Он вообще рад нашей совместной работе. Оказывается, мама его жены хорошо помнит меня по "Кинопанораме". Жив ли у них дедушка?
Итак, "Парижская жизнь" извергает децибелы. Идем с Наташей танцевать. Люди за столиками сворачивают шеи, им интересно: в бурлении тел топчется совсем седой человек, а перед ним мечется, изгибается, отбрасывает ладошкой волосы и ворожит глазками нечто юное, сгорающее в огне необъяснимого энтузиазма. При этом их фотографируют. Свадьба, что ли?!
- Если свадьба, то они подумали - как же он богат! -прокомментировала мне в ухо Наташа уже за столиком. Ход мысли в духе времени. Донкихотов с их пустопорожними надеждами в ночных клубах не найдешь.
Мне рассказывали ужасы про ночные клубы, про дресс-код и фейс-контроль, про курение всякой гадости, про такие, где под прозрачным полом бегают крысы, но вот вокруг меня люди, которые сами себя веселят, наработались и оттягиваются, кто парами, кто в одиночку, они явно довольны жизнью. Их так много, что не протиснуться, а, протискиваясь, они извиняются. На стенах - подобие наполеоновский вензелей, а некто Иванов с группой "Рондо" яростно голосит "Московская осень, московская осень" - залитый синим светом под растопыренной имитацией нижней части Эйфелевой башни. Все дышит уверенностью, что хоть в Париже и хорошо, а у нас в Москве круче. Таких заведений сейчас тысячи, у нас в их возрасте не было ни одного. Мы, наверное, недотанцевали. Особенно ночью. Вот и театров теперь сотни, и вернисажей по семь на дню, но, как выяснилось, и Большой театр по-прежнему существует, и Третьяковка, и северный Эрмитаж, и Дом музыки Спивакова вдруг появился. Безбашенное наше телевидение, конечно, еще подводит, но его можно выключить. Широта выбора объектов для досуга - важная сторона уважения к личности. Правда, при этом ответственность самой личности повышается: что выбрать - радость или гадость?
Наташа переговаривается с субъектом, развернувшимся к ней из-за соседнего столика. Слышно плохо, она к нему то и дело наклоняется.
- О чем он говорил?
- Что я в сочетании с вами смотрюсь как проститутка. - Сказала так просто, будто ее приняли за врача-диетолога.
Любезный оказался человек, ничего не скажешь. Он не принял нас за Гете с Ульрикой, за Мазепу с Марией, за Чаплина с Уной, за Табакова с Зудиной, наконец. Это ему далеко. Гораздо ближе, наверное, девчушки, что стоят вечерами в районе "Динамо" на Ленинградке. Разница ассоциаций - уже третья "разница" в этом рассказе.
Мы с Наташей вышли в ночной сад. Постояли под плакатом "За Родину!" Приблизился мужчина: "Такси надо?" - "Сколько?" - "Пятьсот". Пятьсот было.
А зачем, собственно, я сюда приходил? Обходился без ночных клубов и наверняка обойдусь дальше. Поколения разъезжаются как континенты - неумолимо и навсегда. То, что у одних будет, у других было...
Пошел бы я сюда снова? Знаете, наверное, пошел бы. Если бы Наташа позвала.
ЭПИЛОГ
В конце1985 года позвонили из Бюро пропаганды советского киноискусства, спросили, не соглашусь ли возглавить группу артистов, которые в ближайшем феврале поедут в Приморский и Хабаровский края встречаться со зрителями.
Какой, скажите, русский откажется за казенный счет пролететь над гигантской страной, чтобы оказаться в легендарном Владивостоке, а также в знаменитом Хабаровске? Нет таких. Но я согласился не сразу.
- В феврале, говорите?.. А точнее: в каких числах?
- На неделю. С 8-го по 15-е...
И тут нарисовался в голове некий задорный сюжет, который можно было бы реализовать, коль скоро так удачно сложились обстоятельства.
- Поеду при условии, - сурово сказал я, - если "принимающая сторона" обещает попадание 10-го февраля в село Раздольное. Это, по моим представлениям, недалеко от Владивостока, километров шестьдесят...
- Да?.. А почему?..
- Я там в этот день родился.
- Потрясающе! Мы перезвоним...
Скоро перезвонили и сказали, что проблемы нет, что посещение Раздольного именно в полдень 10-го включено в график пребывания делегации на Дальнем Востоке.
Сколько мне лет, практически столько же и не был я на своей так называемой малой Родине. Родился, некоторое время там пожил, и еще младенцем был увезен на новое место отцовской службы.
В те времена в селе Раздольное стояла артиллерийская часть. Как известно, "пушки к бою едут задом". На старой фотографии можно разглядеть лошадей, тянущих за лафет пушку, а верхом, в седлах красноармейцы в островерхих буденовках, с шашками на боку. На первой лошади справа - мой отец.
Некоторое время после того с нами путешествовала уложенная на дно сундука тяжелая шашка в массивных ножнах. Впрочем, она и не могла казаться легкой ребенку. Вместе с другими вещами шашка сгинула где-то во время войны, по ходу наших с мамой и младшей сестренкой голодных эвакуационных перемещений. Отец в это время воевал, только теперь не в артиллерии, а в авиации. Получив отставку, больше ни разу не вошел в самолет, ездил только поездами. "Хватит, налетался!.." - сказал, как отрезал.
А вот пристрастие к лошадям сохранил навсегда. В последние годы ходил на ипподром, хотя ставок никогда не делал. Сидел там в своей дешевой шляпе и габардиновом пальто и просто любовался. Может быть, вспоминал Раздольное: как хромовыми сапожками, а он всегда был щеголем, насколько позволял устав, разгребал грязь в оставленных японцами старых овощехранилищах в поисках чего-нибудь съестного, находил головку сморщенной свеклы, ее потом отваривали и получались витамины для первенца, в котором обнаружились пугающие признаки рахита.
Те экстравагантные усилия все-таки не прошли даром, если в младшей возрастной группе мальчик стал потом чемпионом Тбилиси в прыжках и беге на стадионе, носившем имя Лаврентия Берии, а в старшем юношеском возрасте выиграл даже первенство всего Советского Союза, проходившего в Киеве на стадионе имени Никиты Хрущева, того самого, что Берию разоблачил.
Так своеобразно постигалась истина: как ни прыгай, а из своей истории не выпрыгнешь... И еще: где живешь, там и прыгаешь.
Так что пребывание в Приморском крае было недолгим, а вот след, надо сказать, оставило на всю жизнь. Этот след - мое имя: Даль. В святцах не найдешь. Родители придумали специально, чтобы раз и навсегда обозначить для всех славное место моего рождения - Дальний Восток.
Через пять лет родилась сестра. Отца к тому времени перевели в Иркутск, в город на реке Ангаре. Хотели так и девочку назвать - Ангара. В последний момент удержались - назвали Людмилой...
В те времена подобное словотворчество было в моде: присвоить мальчику имя Лен в честь Ленина, а девочке Сталина, сами понимаете в честь кого, - хлебом не корми. Мне еще повезло. Некоторые потом открещивались от своих не столько имен, сколько прозвищ: актриса Ноябрина Мордюкова, скажем, стала Нонной, а режиссер Индустрий Таланкин - Игорем. А я так Далем и остался. В шестнадцать лет, когда подошла пора получать паспорт, мама спрашивала: "Может, поменяешь?", но я уже привык и остался, кем был...
И вот летим во Владивосток. Группа подобралась отменная. Разглядывая наших звезд, пассажиры повыворачивали шеи, пока самолет преодолевал безмерное российское пространство от Москвы до самой до окраины. Было на кого посмотреть! Наталья Фатеева, например, - красавица, выполненная природой в самых высоких мировых стандартах женской неотразимости. Или Людмила Шагалова - Валерия Борц из "Молодой гвардии". Или Жанна Прохоренко, которую впервые народ разглядел еще в чухраевкой "Балладе о солдате", а потом в райзмановской ленте "А если это любовь".
