Сам он состоялся, полностью. Можно сказать, что программу, на которую был рассчитан, выполнил. Даже с лихвой. И в этом смысле как личность был абсолютно гармоничен.

Но гармония не дружит с драмой. Драме нужен конфликт, она ищет непорядок. Личность, во всех отношениях безупречная, сцене не интересна. Только на чувстве умиления от её созерцания и пяти минут не удержишь внимание зрителя.

Именно гармония толстовской личности, как было сказано, полностью состоявшейся к финалу жизни и выявившей себя с гениальной окончательностью, противостояла попытке сценического воплощения, поскольку именно в указанном смысле гармония не дружит с драмой.

Но Толстой своим уходом сам сочинил и "разыграл" сюжет небывало захватывающей драмы. Не успел только записать и на этой трагической ноте завершить, наконец, незавершенную свою автобиографическую драму "И свет во тьме светит". Точку он поставил не на бумаге, а в Астапово.

Как подступиться к этому океану мыслей, эмоций, как особо организованным порядком слов на 70-80 страницах машинописного текста рассказать об этом, а еще и показать?!

В пьесе предстояло показать смерть. Как?

В пьесе предстояло показать любовь. Как?

В пьесе предстояло некими естественными средствами показать восторг перед гением и одновременно - дать представление об окружающем его непонимании, такого порой, что и сегодня вспоминать страшно. Как?

А как показать драму семьи и дома, где глава сам Лев Толстой?

Корысть одних, не только в сфере материальной, но и в духовно-интеллектуальной, наряду с бескорыстием тех редких, кто был согласен с главным стариком, - и это надо показать. Но как?.. И борьбу амбиций, мерцающих в тени центральной фигуры... И поиски Бога в собственной душе, и происки тех, кто считал, что ищущий не там ищет - многое здесь соединялось и завязывалось в крепкий узел.

Постигать Толстого мне помогали одни, писать пьесу о нем - другие. Мне повезло: каждый оказался из той породы, кого называют личностями, и каждый был мастером в своей профессии. Всех помню благодарно. Пока я, пусть и несколько сбивчиво, но все-таки рассказал о тех, кто помогал "придти к Толстому". Теперь не могу не обернуться памятью к тем, кто помогал делать пьесу...

Вот - Саша Свободин...

Готовясь к пьесе, завел большую толстую тетрадь в клеточку. Потом она полностью заполнилась выписками из толстовских дневников, из различных мемуаров, эпистол, из газет, выходивших к 80-летнему юбилею Толстого, а через два года - и в связи с его кончиной. Их присылали в Ясную по просьбе Софьи Андреевны, а я обнаружил эту газетную гору в библиотеке Толстовского музея на Пречистенке в углу неразобранной. Через шесть десятилетий газеты были как новенькие.

Так вот, на первой странице той моей рабочей и, всякому понятно, заветной тетради первой значится такая запись для памяти: "А. Свободин - приемный сын Николая Сергеевича Родионова, ответственного секретаря 90-томника. Есть работа Родионова об истории издания".

С благодарностью, что был, с горечью, что его уже нет, вспоминаю Александра Петровича Свободина. Автор высококлассных текстов, он был знаковой, как принято говорить в таких случаях, фигурой в жизни нашего театра в шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы.

В начале шестидесятых он обретался за маленьким письменным столом-обрубком, нормальные в тех комнатушках не помещались, в журнале "Театр", в отделе информации. Входить в редакцию надо было через какую-то щель в стене, каждый раз с трудом обнаруживая ее на улице Кузнецкий мост, где-то напротив знаменитого Дома моделей. Там и познакомились.

Время было оттепельное. Выступления Михаила Ромма, Николая Павловича Акимова, всегда желанного ленинградского гостя, устное чтение ернических политических штучек с отвальными репризами, которое устраивал со сцены Зиновий Паперный, собирали в тесном зальчике ВТО в два раза больше публики, чем он мог вместить. Кто тогда мог предположить, что не только отменят Советский Союз, но и ВТО с залом на четвертом и рестораном на первом - сгорит. Нарочно не придумаешь.

По рукам ходили слепые копии на папиросной бумаге заметок Паустовского о круизе советских номенклатурщиков на теплоходе "Победа" вокруг Европы - смех! Стоит советский номенклатурный классик у борта в центре Ионического моря, смотрит на простор и сообщает: "Наше Черное не хуже!" Фраза стала крылатой. Также в копиях - письмо Раскольникова Сталину. Стихи Коли Глазкова, которого еще не печатали.

Вот в Москву приезжает Товстоноговский театр, ошеломляющая Доронина ворожит в "Варварах", так и видится до сих пор на сцене - замерла, спиной к косяку, а вокруг Луспекаев, Копелян, Басилашвили, Лавров - впечатление могла бы передать только музыка, но никто не в состоянии такую сочинить!

О том, как готовился жить театр "Современник", со всеми этими залетами под сень гостиницы "Советская", пробегами по сцене голого Евстигнеева в "Голом короле", с переполненными урнами в Рузе на Старый новый год, с обещаниями отказываться от всех почетных званий, коли предложат - мы, мол, не таковские, с этим буйством молодой фантазии и плоти, когда и оказавшийся ненароком рядом мог сгоряча да на дурную голову жениться на одной из них, на целых шесть месяцев получив даже штамп в паспорт, - все это песнь отдельная и требует специального рассмотрения. Самого, конечно, благосклонного.

А вспоминается все тут указанное потому, что в тех залах, при тех гастролях, за теми вэ-тэ-ошными столиками, а также за столиками кафе "Артистическое" в Камергерском, куда мы однажды затащили попеть начинающего Окуджаву, короче говоря, в калейдоскопе всех тех ликующих радостей, а порой и творческих открытий жил, ходил, участвовал, был совершенно неизменной принадлежностью того праздника и трудов именно Саша Свободин.

Он писал о театре, писал здраво, точно, без малейшей конъюктурщины, с тонким пониманием и режиссерского дела, и актерской профессии, всегда умел сказать правду и никогда не обидеть. Вот и получалось, что и начинающие театральные мальчики-девочки его боготворили, и мэтры - Товстоногов, Акимов, Эфрос всегда считали важным затащить его к себе на премьеру. А потом внимательно выслушать.

Вдруг возникший "Современник", этот щедрый подарок всем думающим и чувствующим, был самой сильной любовью Свободина, он буквально пророс в нем. Писал о каждом новом спектакле, Ефремов звал его на репетиции, он участвовал в страстных обсуждениях после прогонов и генералок. Свободин даже пьесу сочинил для "Современника"! Свою единственную.

К 50-летию Советской власти Олег Ефремов решил подготовиться так, чтобы и верхи ахнули, но и низы бы от него не отшатнулись: он сотворил целую театральную трилогию - о трех этапах революционного движения в России, точно по Ленину. К нужной дате вышли три спектакля: "Декабристы", "Народовольцы", "Большевики". Для первого и третьего - пьесы были написаны Леонидом Зориным и Михаилом Шатровым - мощный состав исполнителей. "Народовольцев" сочинил Александр Свободин. И ничуть не уступил по качеству! Его документальная драма без зазоров вписалась в проект.

В финале "Большевиков" зрители поднялись с мест и в едином порыве вместе с актерами запели "Интернационал". Свидетельсвую как очевидец. Вот так те люди умели работать. И верхи у них ахали, и низы поднимались.

Свободин был, конечно, одним из лучших наших театральных критиков, но он был и театральным человеком в самом широком смысле. Сутулясь и кивая по сторонам, он пробирался на свое место и вокруг шептались: "Свободин пришел!.. Где? Вон - в четвертом ряду... А, точно!.."

Теперь несколько отвлекусь, но к Саше вернусь обязательно...

Процесс приема меня в Союз писателей затянулся на два года. Да и редко у кого получалось быстрее - анкеты, рекомендации, комиссии. Но вот - происходило! - и куда в первую очередь отправлялся новой член вожделенной корпорации? В Коктебель! В писательский Дом творчества.