Действительно ли за Хоком охотятся агенты ФБР? Если это так, Айра узнает и сделает выводы. Эта ферма будет первой, куда он направит их в приступе патриотизма. Я помогала дезертиру. Что теперь делать?

Я внимательно осмотрела Хока. В кожаной курточке с бахромой, узеньких брючках, бородатый, всклокоченный — типичный дезертир. Я принесла ножницы и остригла его, как барана. Потом вытащила из сумочки бритву, которой подбривала подмышки, намылила ему подбородок и щеки и выскоблила их. Сняла кольцо с колокольчиком. Потом помогла ему вылезти из куртки и брюк. В рюкзаке было кое-что из одежды. Брюки с манжетами болтались на нем, как на вешалке, а рубашка была смехотворно тесна, поэтому я оставила его в старой. Он стал выглядеть чистеньким, аккуратным и очень наивным. Подбородок оказался у него совершенно безвольным: немудрено, что он его прятал.

— Как ты думаешь, Хок, есть ли смысл добираться до Монреаля?

Он изучал свои грязные ногти.

— Ты сможешь пересечь границу?

Я вздохнула, взвалила на него рюкзак, и мы пошли через лес на север. У самой границы мы забрались в набитый молодежью «фольксваген», а пограничники были слишком заняты поисками наркотиков, чтобы обратить внимание на двух самых старших пассажиров. Я вспомнила, что Хок уже жил в Канаде и был там, в общем-то, дома.

В Монреале мы вошли в первый попавшийся отель. Я расплатилась Айриной кредитной карточкой. Кули-китаец взял у Хока рюкзак и повел нас по бесконечно длинному коридору. В отвратительном номере стояли две кровати, окно во всю стену выходило на шумную улицу.

Хок сел в одно кресло, я — в другое.

— Послушай, Хок, это слишком. Мы выпили «Южного счастья» и уснули. Ну и что? Заменим его виноградным соком. Неужели ты так взял это в голову? — Честно говоря, я чувствовала себя виноватой. Может, мое мошенничество при подготовке к Майтхане сыграло роковую роль в неудаче?

Хок поднял налитые кровью глаза и простонал:

— Энтропия.

— Энтропия?

Он яростно потер чисто выбритое лицо обеими руками — точь-в-точь Самсон, обнаруживший, что его остригли.

— Они все-таки достали меня.

— Кто?

— Ты не поняла? Они хотели высосать из меня тепло. Я попался и скоро умру.

— Да кто — «они»?

— Мне нужно на Юг, — пробормотал он.

— Нам нельзя на Юг. Тебя посадят в тюрьму.

— Я и так в тюрьме.

— Хок, я по горло сыта этим вздором, — отрезала я, как старая классная дама. — Возьми себя в руки.

Он тупо посмотрел на меня.

— Если ты тоже умерла, скоро почувствуешь энтропию. Она и из тебя высосет тепло. — Он судорожно дернулся и скрипнул зубами.

— Здесь очень уютно, Хок, и совсем не холодно: двадцать три градуса.

Он затрясся и обхватил себя руками.

Что делать? Если обращаться с ним нормально, будто ничего не случилось, может, он так же резко выйдет из транса, как вошел в него?

— Заткнись! — рявкнула я, как армейский сержант. — Скоро обед. Постарайся вести себя прилично.

Я повела Хока в маленький ресторан «Старый Макдональдс». Горели неоновые буквы. Стойка пестрела яркими обертками. Вместо стульев были старые сиденья от тракторов, насаженные на молочные фляги. На стене висели фотографии домашних животных.

Я усадила Хока, заказала «Кровавую Мери» и, чувствуя угрызения совести, что расплачиваюсь Айриными карточками, попросила у официантки, одетой в лохмотья, еще два коктейля.

— Два «Рыжих петуха»?

— Все равно.

В бокалах вместо соломинок торчали малюсенькие вилы. Через несколько минут я пошла в туалет, декорированный под деревенскую уборную, а когда вернулась, Хока не было. Я подумала, что он тоже пошел в туалет, и решила подождать. Рядом сидел мужчина в замшевых брюках и туфлях на платформе и насвистывал «Долину красной реки».

— Что вы читаете? — спросил он.

Я держала путеводитель по Монреалю.

— Автобиографию Алисы Токлас^[12].

— Да? Ну и как, интересно?

— Ну, если этим заниматься…

— А «Рыжий петух» вам нравится?

— Что? Ах да, да, конечно.

— Еще один?

Я удивленно посмотрела на него. Что ему нужно?

— Нет, спасибо. Я жду приятеля.

— Неужели? Уже десять минут, как он вышел на улицу.

— Вы уверены?

Он кивнул. Я подскочила и вылетела из ресторана. Я обегала весь район, а потом решила, что он устал и вернулся в отель. Хока там не было. Остался только его рюкзак.

Я упала на противную постель и провалилась в тяжелый сон.

Утром я обошла несколько офисов борцов за мир, но никто не хотел мне помочь. В конце концов я поняла, в чем дело. Меня принимали за брошенную жену. Я пошла в парикмахерскую и сделала стрижку. Купила пестрое деревенское платье и кожаные босоножки ручной работы и в этой маскировке снова пустилась на поиски. Кое-кто знал его, но не видел уже несколько месяцев. Мне даже дали его старый адрес. На окраине я разыскала облупившийся дом. Толстая женщина за конторкой помнила Хока, но тоже давно не видела. Я пошла в полицию и написала заявление о пропаже человека.

Спустя пару дней я предприняла еще одну попытку найти его знакомых. Я предположила, что он пришел в себя и вернулся к старым друзьям. Я побывала в их притонах, но тщетно. Что делать? Я решила устроиться официанткой, снять комнату и искать своего героя. Что еще оставалось мне в этой жизни?

Я вернулась в Старкс-Бог за вещами. Автобус остановился прямо у дверей Айриного офиса. Я несла почти пустой рюкзак Хока, оставив его пожитки в камере хранения на автостанции в Монреале.

Айра побледнел, увидев меня, но привез на своей красной пожарной машине домой и дал письмо. Миссис Янси приглашала меня в Халлспорт побыть с матерью, которая лежит в больнице с нарушениями системы кровообращения. По пути в аэропорт Айра сказал, что не допустит, чтобы Венди когда-нибудь увидела меня. Ей было плохо, но теперь она счастлива в семье Анжелы. «Исчезни из нашей жизни», — повторил Айра.

Глава 14

Суббота, 22 июля.

Джинни смотрела на спящую мать. В носу — тампоны, между ног — прокладка, на руках и ногах — новые синяки. Правый глаз перевязан. Температура повышена.

Каждый день могло произойти новое кровоизлияние. Почти неделю мать не вставала с постели, ни с кем не разговаривала. То входили, то выходили медсестры. Джинни казалось, что тело матери, словно яблоко: когда-то наливное, а теперь — упавшее и гниющее. Как у яблока, главным смыслом его существования было одно: растить семена новой жизни. А когда эти новые жизни — Карл, Джим и сама Джинни — стали спелыми яблоками, функции матери были выполнены и она слегла в больницу. Ее тоже использовали. Это несправедливо. Но она сама всегда утверждала, что в жизни нет справедливости.

Джинни вышла в коридор. Из палаты тренера доносилось: «Вон! Убирайся! Без всяких «но»!»

Непонятно, чем живет тренер: прошлым или настоящим? Кричит ли он оттого, что лежит в больнице, или переживает какую-то драму в прошлом?

В дверях палаты миссис Кейбл стояла сестра Тереза, а рядом с ней дрожал от ярости мистер Соломон.

— Женщина страдает, сестра Тереза!

— Откуда вы знаете, мистер Соломон? Человек — больше, чем биологический механизм. Может, душа миссис Кейбл счастлива в этом, насколько мы можем судить, страдающем теле?

— Невмешательство достойно порицания ничуть не меньше, чем преступление, — кипятился мистер Соломон. — Я не могу лежать по соседству и слушать ее стоны, зная, что могу облегчить ее боль. Дайте ей отдохнуть, сестра! Отдохнуть в огромной черной пустоте по ту сторону.

— Это не сострадание, мистер Соломон. Вы думаете не о ней, вы хотите облегчить себе жизнь, не слыша ее стонов. Если бы вы действительно сочувствовали миссис Кейбл, то не возмущались бы тем, как она выполняет то, что начертано ей судьбой.

— Судьбой! Снова глупости! Нет никакой судьбы, сестра. Есть жизнь. И единственное, на что человек способен, — это прожить ее как можно безболезненней. Отойдите, сестра! Позвольте мне войти! — Он беспомощно схватил ее крепкую руку.