— Меня действительно не все в этой жизни устраивает. Но, по-моему, это совершенно нормально.
— Но если единственное, что тебя интересует, — это огромная семья на небесах, почему ты к ним не присоединишься? Что удерживает тебя здесь?
Мать внимательно посмотрела на дочь и искренне призналась:
— Это свойство характера. Разве имеет значение, чего я хочу? — Как поняла Джинни из ее дальнейшего объяснения, человеческая душа — это зеленый помидор, который должен созреть под солнцем земных страданий, прежде чем боги соблаговолят сорвать его и использовать для своих целей. Для восемнадцатилетней девушки в этих рассуждениях было мало смысла.
Через несколько лет мать очень удивила Джинни своей просьбой: «Обещай, дочка, что избавишь меня от мучений, если я заболею и стану умирать медленной смертью». От неожиданности Джинни не нашла что ответить. Конечно, в каштановых волосах появились седые прядки, а в уголках глаз — морщинки, но мать выглядела по-прежнему молодой и подтянутой. С бессердечием молодости Джинни в конце концов рассмеялась: «Успокойся, мама! Несколько лет у тебя еще есть!»
— После тридцати все клонится к закату, — печально проговорила мать. — Все постепенно умирает.
Да, одиннадцать лет назад мать не была в восторге от этой жизни. Интересно, думала Джинни, не отрывая глаз от неоновых букв, как она относится к ней теперь?
«Ничего серьезного», — написала соседка миссис Янси. Но при чем же тогда больница? Насколько тяжела мамина болезнь? Эти мысли, жужжавшие в голове, как пчелы, на какое-то время отвлекли Джинни от невеселых мыслей «как выбраться живой из этого летающего саркофага?». Она не знала, чего хочет от жизни. В детстве все было проще. А теперь она взрослая, недавно отметила свое двадцатисемилетие, но совершенно не знает, как жить. Все события в ее жизни напоминали станции пересадки: с одним покончено, другое — в тумане. Единственное преимущество своей взрослости она видела в том, что могла есть на десерт все, что захочет.
Назойливые стюардессы предлагали значки, сувениры, старые флажки и старались хоть чем-то привлечь пассажиров. Придется воспользоваться гигиеническим пакетом, решила Джинни, а потом попросить одну из них отнести его. Больше к ней приставать не будут.
Рядом с Джинни сидела белокурая двухлетняя малышка. Она вертелась из стороны в сторону, то расстегивая, то застегивая привязной ремень, толкала столик Джинни, а потом высыпала на него содержимое своих карманов и торжествующе посмотрела по сторонам, ожидая одобрения. Этого оказалось мало: она сняла туфельки, надела снова, но не на ту ногу, и стала бренчать крышкой пепельницы. Такую неуемную энергию, подумала Джинни, нужно подключить к двигателям, чтобы сэкономить горючее, иначе девочка не успокоится, пока не разломает самолет.
Она не сразу поняла, почему малышка так действует ей на нервы. Все дело в прошлом. Как все, перенесшие ампутацию, чувствуют какое-то время потерянную руку или ногу, так Джинни переживала отсутствие Венди. От разочарования, что рядом не дочка, а совсем незнакомая девочка, ей стало больно. Венди в Вермонте, со своим отцом — ублюдком Айрой Блиссом, в жизни которого нет больше места дня развратной жены.
Самое обидно, мрачно подумала Джинни, что она вовсе не заслуживает репутации развратницы, которую ей приписывают. Очень легко относясь к сексу, она тем не менее всегда придерживалась моногамии. Всю жизнь, как собака, была верна одному хозяину — до того самого вечера, когда у ее бассейна появился голый Уилл Хок. И даже тогда ее неверность мужу была только духовной, не физической, — хотя Айра ни за что не поверил бы в это, потому что застал их в весьма недвусмысленных позах, которые иначе как совокуплением не назовешь.
Интересно, откуда у нее эта верность? Врожденная? Или ей еще в детстве так прочистила мозги мать, для которой не было ничего слаще, чем броситься в погребальный костер мужа? А может, эта верность — результат практичности? Зачем кусать руку, которая тебя гладит? С таким воспитанием, как у Джинни, женщины обычно молят небеса о мужчине, к которому можно прильнуть как к единственному покровителю и повелителю. Люди судят о мужчине по его окружению, а о женщине — по мужчине, который ее содержит. Или по женщине, которая ее содержит, как в случае с Эдной.
— У вас есть дети? — с улыбкой спросила мать девочки.
— Да, — с гримасой боли ответил Джинни. — Дочка. Такого же возраста.
— Отлично, — оживилась женщина. — Тогда вам пригодится вот это. — Она достала из сумочки крокодиловой кожи два листочка и стала списывать что-то с одного на другой. Потом перечитала написанное и протянула Джинни.
— Смешайте 2 столовые ложки муки с 1 столовой ложкой соли, добавьте немного воды, 2 чайные ложки растительного масла, пищевой краситель и перемешайте.
— Все ясно, спасибо. — Джинни спрятала листок в карман пестрого платья. Она не стала говорить, что ей вряд ли придется воспользоваться рецептом, потому что муж выгнал ее и никогда не разрешит увидеть дочку.
— Не перепутайте, — улыбнулась женщина.
— Конечно, спасибо.
Неужели Айра действительно не позволит ей увидеться с Венди? Неужели сдержит клятву? Неважно, что думали о ней другие. Для Венди она была хорошей матерью. Разве в глазах закона это ничего не значит?
Малышка оторвала у куклы руку и стала тыкать мать в бок. «Сейчас заглохнут двигатели», — подумала Джинни; она схватит ручку запасного выхода и полетит, беспомощная, вниз, чтобы стать такой же безжизненной куклой. Все в руках фортуны…
Но прежде чем низвергнуться в пучину, самолет стал плавно спускаться над долиной Крокетт. Он вынырнул из белых пушистых облаков, и Джинни увидела сотни крошечных, похожих на капилляры, притоков, которые прорезали лесистые предгорья и сверкали на солнце, как серебро. На одном берегу реки, будто румяная корочка зеленого пирога, показались лесные заросли, а под ними — сам Халлспорт и его опустевшие доки, уныло стоявшие на берегу темной, мутной реки с пожелтевшей пеной.
Город раскинулся в красных глинистых предгорьях, изрезанных глубокими оврагами. С высоты восемь тысяч футов он напомнил Джинни скопище застарелых прыщей.
Самолет снижался. Джинни отчетливо видела завод — настоящий город из красных кирпичных зданий с сотнями окон, отражавших желто-коричневую гладь реки. Дюжины огромных белых резервуаров с отходами, обвитых веревочными лестницами, усыпали речной берег, словно зашнурованные сапоги. За резервуарами бурлили темные водовороты. Долину окутывал белый густой дым, придавая Халлспорту статус города, известного своим отвратительным, не пригодным для человеческих легких воздухом.
Завод мстил Халлспорту. В регионе, годном только для земледелия и добычи угля, его построили ради экономии средств. Он торчал в низине полноводной реки Крокетт, как туалет, скрытый от посторонних глаз позади особняка. Но, подобно всему скрываемому и презираемому, тем не менее играл в жизни города важную роль.
На другом берегу, соединенном с заводом железнодорожным, пешеходным и автомобильным мостами, раскинулся сам Халлспорт, названный так в честь своего основателя, деда Джинни по матери, Зедедии Халла, или, как все к нему обращались, мистера Зеда. Уроженец Южной Виргинии, он сбежал оттуда и обосновался в Теннесси, так же, как и на родине, добывая уголь. Потом умудрился убедить Вествудскую химическую компанию профинансировать строительство химического завода и города на другом берегу Крокетт. В те времена провинциальный юг считался у северных бизнесменов отличным полигоном — дешевая земля, покорная рабочая сила, низкие ставки, богатые залежи ископаемых, слабо развитое самоуправление. Мистер Зед нанял всемирно известного проектировщика и сам возглавил строительство.
Сквозь иллюминатор Джинни видела город: от Церковной площади с пятью большими протестантскими церквами отходила центральная Халл-стрит — с супермаркетами, мебельными магазинами, кинотеатрами, офисами и банками. На другом конце улицы, фасадом к церквам, расположился железнодорожный вокзал — тоже из красного кирпича. Вокзал и церкви были двумя полюсами — земным и духовным, питавшими энергией и украшавшими город. От центральной оси лучами расходились четыре главные улицы, а остальные соединялись с ними, образуя своеобразные шестиугольники. На этих боковых улицах стояли частные дома и особняки. «Похоже на паутину», — отметила Джинни, прищурившись, чтобы видеть только контуры города и не видеть то, что построили позже. Автор проекта не предусмотрел в 1919 году развития автотранспорта. Ни около церквей, ни на Халл-стрит негде припарковаться, съездить в центр в магазины и вернуться в тот же день стало проблемой. Поэтому несколько торговых центров разместились на боковых улицах. Во времена детства Джинни каждую субботу из близлежащих районов на ржавых «фордах» приезжали фермеры — продать овощи, купить продукты, обменяться сплетнями. Они собирались у железнодорожного вокзала, шумели, выпуская струи коричневого табачного сока сквозь гнилые зубы. Но теперь их нигде не было видно. Железная дорога и речное судоходство обанкротились, не выдержав конкуренции с междугородным автотранспортом. Когда-то красивый вокзал с орнаментом эпохи позднего викторианства был пуст, разрушен и размалеван непристойными картинками и надписями — творчеством учеников Халлспортской средней школы. Там собирались теперь бездомные хулиганы и дезертиры — выпить дешевой жидкости для чистки окон.
