- Ну, будет тебе, будет, - утешающе бубнила женщина, гладя Арклайт по волосам. Сонтаг жмурилась, но слезы все равно струились сквозь ресницы прямо на платье Перл, рвущиеся наружу всхлипы царапали горло и раздирали грудь. - Где это видано, чтобы большие умные девочки плакали из-за глупых мальчиков, а? Ладно бы, парень был нормальный, так нет же! - Глосс фыркнула. - Стекляшка стекляшкой, а все туда же!

- Он не стекляшка, - глухо буркнула Филиппа в грудь Перл, на что подруга отозвалась хриплым, каким-то каркающим смешком.

- Стекляшка, булыжник бесчувственный! Нет, хочешь сказать? Тогда почему ты сейчас сидишь у меня и слезы льешь, а не пытаешься затащить своего Призма на диско-вечеринку в клубе роллеров? Можем, кстати, сходить сегодня вечером, у меня как раз есть новые блестящие лосины и леопардовые шорты.

- Избавь меня, Господи, от лицезрения тебя в таком наряде.

- Ой, ну надо же, как мы заговорили, а! Только что пищала как котенок, а сейчас вон, уже язвит. Тебе ли зубоскалить, любительница чего потверже? - Перл ущипнула девушку за бок и квохчаще захихикала, похлопывая Арклайт по плечу. - Это же все равно, что манекен у тебя в кровати, разве что моргает и блестит. Как у вас ним вообще?..

- Нормально у нас с ним все было, - отрезала Филиппа, отстраняясь и вытирая мокрые щеки. Хотелось выпить чего покрепче и расколотить парочку-другую стен или чьих-нибудь носов, но под пронизывающим взглядом Глосс, склонившей голову на бок и по-детски выпятившей нижнюю губу, мутант пристыженно опустила плечи и потянулась к вафлям. Перл же, сложив руки на животе, вопросительно приподняла тонкие брови.

- Тогда чего вы по углам-то разбежались? Малышка моя, ты же так к нему тянулась, прямо как герань к солнышку, да и Призм всем твоим причудам потакал, даже ел вместе с тобой ту китайскую гадость, залитую уксусом, - женщина картинно содрогнулась, тяжело сглатывая, и прижала пухлую ладонь к груди. - А потом - раз! - и разбежались, и шипите друг на друга, словно пара шелудивых котов селедочный скелет не поделила. Только ты у меня здесь слезы льешь, а с ним вообще не понятно, что делают.

- Он сказал мне не вмешиваться в его дела, - упрямо процедила Филиппа, кромсая вилкой залитые приторным карамельным сиропом вафли. Перл, пораженно округлив глаза, всплеснула руками и повернулась к своей кошке, меланхолично вылизывающей лапки.

- Трикси, ты тоже это слышала, мамочкины уши не врут? Это с каких это пор мы делаем то, что парни нам сказали, м? Ты видишь, что из этого вышло? А я скажу тебе, что: ничего хорошего! - Глосс манерно щелкнула пальцами с нежно-розовым маникюром. - Слезы, депрессия, голодание!.. Ты, милая, конечно, поступай, как знаешь, но я бы на твоем месте пошла к Призму. Если он влез в дела Эссекса, ты сейчас очень ему нужна.

- Я говорила ему! - рявкнула Арклайт, остервенело швыряя вилку на тарелку. Прибор трагично брякнул и, отскочив, кувыркнулся в воздухе и упал на ковер, янтарные капли сиропа запачкали велюровую обивку и пестрый ворс. Котята пугливо юркнули к матери, воинственно распушившей хвост, Перл глубоко вздохнула, качая головой. Филиппа яростно сжимала кулаки, и глаза полыхнули гневным аметистовым огнем. - Говорила, что это безумие, что только псих добровольно свяжется с Синистером! Я не хотела, чтобы Роб влезал во все это, но разве он меня послушал?! Он же такой до черта умный, он все знает лучше всех, и мои советы ему на хрен не сдались!

- Ох, детка… - Перл мягко погладила пылающую щеку Сонтаг, еще мокрую от недавних слез, раскаленную гневом. - Я еще ни разу не встречала мужчину, который бы добровольно признал свои ошибки, но вот такая у нас доля. Внутри каждого парня сидит маленький, упрямый, самовлюбленный и самоуверенный мальчишка со спермотоксикозом, который и подталкивает их на все эти глупости, а разделить их, увы, ну, никак не получится, они идут комплектом. Так что если любишь Роберта - люби и его внутреннего гремлина. Ну, или сиди здесь и заедай тоску моим фирменным шоколадным тортом. Если что, в холодильнике есть еще эклеры.

***

Кислород поступал в легкие маленькими порциями, от каждого вздоха внутренности пропарывало болью, которая кроваво-алыми вспышками расцвечивала окружающую его чернильную темноту. Слабость сковала конечности, что-то едкое вливалось в вены через тонкие иглы, которые вещество плавило прямо под кожей, и жидкий металл впаивался в кости, прорастал в теле крохотными острыми гранями и тут же таял, исходил пузырями и начинал расти вновь. Вязкий удушающий жар сменялся колючим холодом, глухо, как сквозь вату, Призм слышал голос, далекое эхо, больше похожее на гул, редкие всполохи мертвенно-белого тусклого света разъедали густую тьму, которая то мягко качала мутанта на волнах, баюкала ласково, словно мать, то душила, наваливалась всей толщей, грозя раздавить. Это было очень похоже на смерть, но боль ясно давала понять, что он еще жив, и Роберт цеплялся за нее отчаянно, хотя все сильнее и сильнее его тянуло вниз, где боль слабела, отступала, где Призм переставал чувствовать даже себя. Тело становилось легким, эфемерным, точно сотканным из тумана; мутанта подхватывало и несло куда-то прочь, но иглы вгрызались в его вены, впрыскивали кислоту и резко тянули Призма из бездны. И так без конца. Время словно перестало существовать, Роберт будто балансировал где-то за его пределами. Это была не смерть, но во сто крат ее хуже. Он был будто мошка, тщетно бьющаяся в медленно застывающей смоле, затекающей мутанту в глаза, уши, в рот и в нос. Пузырьки серебристой вереницей поднимались вверх, над головой сквозь жидкую черноту проступал диск белесого света, дрожащий, гаснущий и в тот же миг вспыхивающий вновь. Красноглазая тень протянула к нему руки, подняла Роберта легко, будто ребенка, и темнота вдруг лопнула, рассыпаясь жирными брызгами. Каленый воздух хлынул в легкие, мутант поперхнулся, давясь, но жадно ловил ртом еще и еще. Что-то склизкое стекало по лицу, заволакивало взгляд мутной пеленой, сквозь которую размытой белым пятном маячило лицо Натаниэля Эссекса. Ученый уложил Призма на операционный стол, пальцем очищая рот пациента от слизи; звуки, свет, запахи обрушились на мутанта всей мощью; мутант, беспомощный и слабый, словно новорожденный щенок, дрожал, не чувствуя ничего, кроме распирающей боли в груди и быстрой горячей пульсации в висках.

- С возвращением, Роберт, - его небрежно похлопали по щеке. Голос Синистера, медово-сладкий, сочащийся льстивым участием, лился в уши, заглушая все остальные звуки, даже собственное сердцебиение. Свет маленького фонарика сек глаза с остротой бритвы. - Или правильнее будет сказать - с днем рождения?

Эссекс надавил на щеки Призма, вынуждая его открыть рот, и вылил ему на язык какую-то маслянистую субстанцию, отдающую на вкус ржавчиной. Мутант чувствовал, как она лениво скатывается в глотку, и оттуда вниз по пищеводу, как внезапно судорога согнула его пополам, желудок выкрутило от острой рези, и мужчину вырвало слизью и желчью. Ученый заботливо поддерживал его голову над металлическим судном, мягко массируя горло.

- Ты отлично справился, Роберт. Было нелегко, но ты выдержал. Можешь собой гордиться.

- Й-ах-х… - сдавленный хрип вырвался из груди вместе с очередным желчным сгустком, и Эссекс успокаивающе потрепал мутанта по голове, словно собаку.

- Не напрягайся, друг мой, тебе еще нужно привыкнуть к новому телу. Атрофация пройдет через несколько часов, а может, и быстрее. Насколько я успел заметить, у тебя большая жажда жизни.

- Я-а… - Роберт силился подняться, но немощь снова и снова швыряла его обратно на стол. Как давно все это?.. Сколько он здесь пробыл? Что Синистер с ним сделал?! Призм замотал головой, стоило ученому узкой трубкой катетера потянуться к его губам, и мятежно сжал зубы, когда Натаниэль цепкими пальцами схватил его подбородок, фиксируя. Страх крохотными молоточками колотился в виски, тело было вялым и безвольным; живой оставалась лишь голова, и паника раздувалась раскаленным шаром, заполняя все сознание. Чтобы Эссекс с ним не сотворил, Призм больше не позволит, не позволит ему!.. Лицо мистера Синистера хранило спокойное, даже апатичное выражение, однако в глазах промелькнул карминный огонек недовольства.