А может, это и есть как раз его имя: поцелуй на морозе.
Кроме того, тогда и завязался мой собственный, личный узелок. Возможно, в его основе была та нитка, о которой я упоминал: нитка или жилка, протянувшаяся еще с детских лет. Только теперь вместо взгляда Маяковского меня держали на привязи другие глаза, потому что девушка очень мне понравилась. Это и было главное. А дальше намотался, накрутился целый клубок наших сходств и различий, наш знак судьбы. Наша общая безотцовщина, две смерти, должно быть, почти в одно время и почти в одном месте. Мой отец, жертва сталинизма, человек, убитый людьми в форме, похожей на ту, что носил ее отец, жертва сталинизма. Тени отцов, что падают на наши жизни. Наше комсомольское воспитание в духе наивности и готовности самоотверженно служить бесчеловечным идеям – и благодать отрезвления. А поскольку жизнь не любит излишнего пафоса, всё это связало нас в один изящный вензель.
Три недели спустя мы объявили о нашей свадьбе. Я в жизни сделал немало глупостей, а к умным своим шагам отношу, слава Богу, именно этот. Осенью мы отметим четверть века совместной жизни.
Из всего этого и составился мой образ России.
notes
Примечания
1
Оговорка, касающаяся терминологии, но не только: сознавая принципиальную разницу между понятиями «русский» и «советский», я постараюсь пользоваться ими так, чтобы надобность их различения была очевидной. Впрочем, порой их границы размываются и выбор определения становится трудным: это может быть вина моя или самой действительности, где далеко не всё однозначно. Во всяком случае, прошу моих русских друзей в эмиграции, где в некоторых кругах царит в последнее время повышенная бдительность в вопросе различения этих терминов, чтобы в случае чего не обращались сразу к тяжелой артиллерии полемической стрельбы и не считали, что здесь оспаривается фундамент их патриотизма. Спорить, понятно, можно всегда, но лишь бы со смыслом. И еще одно. Не трогая уже утвердившихся в обиходе сокращений типа ZSRR (СССР) или TPPR (Towarzystwo Przyjaźni Polsko-Radzieckiej – Общество польско-советской дружбы), либо названий вроде «Literatura Radziecka» (журнал «Советская литература»), я буду пользоваться определением «sowiecki», а не «radziecki». Так говорили и писали у нас до войны и так поступают (почти?) во всех языках. Термин «radziecki» появился, как я слышал, где-то в 1940 г. во Львове, по образцу украинского, а после войны был введен официально. В нем ощутимы сервилизм и подхалимство. Не думаю, чтобы мы – страна de nomine суверенная – как раз в этом вопросе должны были следовать примеру союзных республик. К тому же лизоблюдная «теплота» определения «radziecki» приводит к тому, что, скажем, сочетание «radziecki łagier» как-то не звучит, не правда ли? В независимых публикациях в последнее время выступает тенденция возврата к довоенной терминологии.
2
ЗМП (ZMP – Związek Młodzieży Polskiej) – Союз Польской Молодежи, польский аналог Комсомола.
3
На самом деле – Рябушинскому (прим. пер.).
4
4 Агнешка Осецкая (1936-1997) – писательница, драматург, поэтесса, автор песенных текстов, театральный режиссер. Друг и переводчик произведений Осецкой (песни, пьеса «Вкус черешни») Булат Окуджава посвятил ей пронзительные и пророческие строки:
Поверь мне, Агнешка, грядут перемены…
Так я написал тебе в прежние дни,
Я знал и тогда, что они непременны,
Лишь ручку свою ты до них дотяни…
А если не так, для чего ж мы сгораем?
Так, значит, свершится всё то, что хотим.
Да, всё совершится, чего мы желаем,
Оно совершится, да мы улетим…
(прим. пер.)
5
Автор вспоминает фрашку великого Циприана Камиля Норвида (1821-1883):
Огромные войска и генералов свора,
Полиции – тайные, явные и обоего пола –
Против кого орава та идти готова?
Да против пары мыслей, что совсем не новы!
(прим. и перевод М.Малькова).
6
Текст песенки принадлежал известному киносценаристу и поэту, безвременно умершему Геннадию Шпаликову.
7
Использование многих деминутивов (уменьшительных форм) типа „Вася”, „Володя”, „Жора”, „Юра” требует дополнительного объяснения. Не принимайте это за проявление амикошонства, которого не выношу. С людьми, которых я так называю, меня связывали добрые и сердечные отношения, позволявшие пользоваться ими, это первое. Второе и более важное – в широко понимаемой литературной среде эти обозначения были (и, вероятнее всего, остаются) повсеместно распространенными как доказательства признания и симпатии, поэтому желание передать атмосферу описываемых встреч заставляет прибегать к ним. Известно было, например, в мои русские времена, что вопросы: «Вы читали нового Юру?» или «Видели пьесу Васи?» относятся наверняка к Трифонову и Аксёнову, подобным образом я никогда не слышал, чтобы о Балтере кто-нибудь сказал иначе, чем «Боря», хотя никак не допускалось (кроме, понятно, круга самых близких людей) говорить так о Слуцком: я думал и думаю о нем всегда как о Борисе Абрамовиче. Русский этикет обхождения, кстати сказать, имеет свои нюансы: доказательством почтения может быть как уменьшительная форма (употребляемая обычно по отношению к ровесникам), так и зарезервированная для великих и выдающихся привилегия называния по имени и отчеству. Последнее не только распространено, но одновременно выступает как некий знак цехового братства: говорят, например, обычно «Борис Леонидович», «Анна Андреевна» или «Осип Эмильевич» вместо «Пастернак», «Ахматова», «Мандельштам». Кстати, грузины вкладывают в употребление имени особый, высший смысл: своих самых великих поэтов они называют только «Паоло» (Яшвили) или «Тициан» (Табидзе), что в свою очередь предполагает повсеместную идентификацию этих авторов. Отсюда как утонченный и изящный комплимент, который, не скрою, доставил мне как-то удовольствие в Тбилиси, прозвучал вопрос «Знают ли в Польше стихи Галактиона?», скрывавший в себе как определенную информационную цель, так и предположение, что гость – это свой человек, поскольку знает крупнейшего лирика современной Грузии Галактиона Табидзе.
8
Перевод М.Малькова.
9
Сегодняшнее примечание. Четверть века назад все читатели «Штандара» были обязаны знать, кем был Матросов, но нынче, пожалуй, уместно пояснение. Александр Матросов, атакуя немецкий бункер, закрыл амбразуру дота собственным телом и стал – наряду с Зоей Космодемьянской, Олегом Кошевым, Николаем Гастелло и другими – символом героя последней войны.
10
Сегодняшнее примечание. Тут я немного приврал ради художественного эффекта: эту фразу произнес вовсе не фронтовик, а практически мой ровесник Илья Зверев (см. главу «Лица моих друзей»).
