Спустя пару дней в том же самом месте – группа людей, в центре – бородач-художник и младший милицейский чин. Останавливаюсь, слушаю. Вскоре понимаю причину конфликта: художника подозревают, что он не только выставлял, но и продавал пейзажи. Первое законом разрешено, второе – здесь, на Арбате, нет. Надо ехать на другой конец города, в Измайлово, которое является другим оазисом поп-искусства. И нужно иметь разрешение. Милиционер хочет художника «забрать». Тот повторяет, что только демонстрировал картины. Представитель власти гнёт свое. Художник: «Покажите ваше удостоверение». Милиционер: «Не покажу, я в форме, этого достаточно». Люди, обращаясь к милиционеру: «Что вы пристали к человеку?», «Да что он сделал?», «Дайте посмотреть на красоту!», «Лучше пошли бы на угол, где орудуют карманники!», «Спекулянтов ловили бы!», «А это искусство! ». Я с восхищением смотрю на милиционера: он – воплощенная сдержанность и сама тактичность. Не повышая голоса, повторяет: «Пожалуйста, напишите заявление. Нам же будет легче. Адрес отделения? Пожалуйста, улица… Напишите обязательно». Чувствовалось, что надобность вмешательства его смущает. Сзади кто-то резко атакует его, грубо, крикливым голосом – лицо в морщинах, точно невыделанная кожа, такое часто видишь у бывших заключенных-зеков, хотя правилом это тоже не является. Милиционер возмущается: «Я вас оскорблял? Скажите – оскорблял? Каким образом?». Тот не сдается. Художник ждет, скромно потупив взгляд. Толпа растет. Подходит другой милиционер, останавливается, не говоря ни слова, слушает. Мне надо идти на встречу, о которой договорился, но я делаю это с трудом. Что ни говори, понимая скромный масштаб события – это зерна нового. В мои прежние московские времена чего-либо подобного видеть не приходилось.
Но и перестройка имеет фасад и оборотную сторону. Через несколько дней слышу рассказ одного редактора: комсомольский и партийный актив издательства на общественных началах осуществляет патрулирование Арбата. Инструктаж (проходивший, кстати, в том же самом отделении милиции) звучал: «Ходите, слушайте, упаси Боже, ни во что не вмешивайтесь – для этого есть другие, в ходе дискуссии надо выражать правильные мнения… В крайнем случае, товарищи, если дойдет до инцидента, будьте свидетелями». Я рассказал о сцене с милиционером и художником, лояльно похвалив первого. Редактор внес одно уточнение: это наверняка был офицер, но в форме сержанта…
Ах, Арбат, мой Арбат, полигон перестройки под особым наблюдением – кто только по тебе не прогуливается, кто есть кто на этой улице…
Недалеко от Арбата, перед старым университетским зданием я видел студенческий пикет. Транспаранты гласили: остались три дня до уничтожения здания кафедры минералогии, мы протестуем, это памятник нашей культуры, присоединяйтесь к нам. Здесь также собирали подписи. Родилось – в разных городах в одно время – подлинно общественное движение в защиту оказавшихся под угрозой сноса достопримечательностей и памятников архитектуры, были организованы коллективные дежурства. Многое из этого вошло в программы «неформалов», о которых я уже вспоминал. Всё это еще достаточно шатко, неустойчиво. Вокруг «неформалов» сталкиваются разнородные концепции руководства ими, сдерживания или поощрения. Эхо острых дискуссий в высших эшелонах власти будоражит нарождающееся общественное мнение. Озабоченно говорят о том, не станет ли уход Бориса Ельцина концом связанного с его именем курса на демократизацию московской жизни в ее различных областях…
Я вновь возвращаюсь на Арбат со всем разнообразием его пестрого, явного и маскируемого содержания. Кто-то танцует, позвякивая браслетами, кто-то увлечен мелодекламацией, кто-то обещает нарисовать «анатомию души». Я говорю друзьям – старым арбатцам: не сердитесь, друзья, вашего мира и так уже практически не существует, вместо него создали некий скансен, резервацию, подобие Гайд-Парка с трибуной ораторов, но это, пожалуй, неизбежно: наше варшавское Старе Място – такой же скансен, правда, без трибуны. Зато удалось спасти кое-что, чему угрожало исчезновение с лица земли – недаром уродливые гиганты Калининского проспекта нависли над Арбатом как страшное memento. То, что уцелело, служит людям. То, что сегодня раздражает, может оказаться завязью новой традиции, которая духовно объединит вас со старой – вашей любимой, арбатской…
Друзья слушают, озабоченно мотают головами и смотрят поверх меня в минувшие дали своих арбатских двориков. Я покидаю их и мысленно еще раз иду той старой, вечной улицей со странным названием, зная от Булата, что ее никогда не пройти до конца.
ТЯЖЕСТЬ СУЩЕСТВОВАНИЯ
Лирика постоянно смешана здесь с прозой жизни.
Сразу по приезде я попал на Праздник Города. Его придумали и проводили впервые. Москве исполнилось 840 лет. Сорок лет назад круглый юбилей отмечали с нарочитой сталинской помпезностью. Теперь избрали противоположный стиль, что мне лично по душе. Запланировали народный праздник: гулянья, парады, карнавальные шествия, веселые девушки в гусарских костюмах, оркестры, танцы, живые картины на палубе плывущих по реке теплоходов, соревнования, конкурсы, – всё, чего душа пожелает. С погодой не повезло, поскольку сентябрь выдался холодный и дождливый, но люди вышли на улицы и смотрели вокруг с интересом. Не удалась же спонтанность, естественность праздника. Задумано было общее веселье, артисты устремлялись в толпу, пытались вовлечь народ в танцы, но без особого успеха. «На производственных собраниях люди ведут себя свободно, – написал потом обозреватель «Московских Новостей», – но на улицах к этому еще не привыкли».
Ничего удивительного: помню варшавский Фестиваль 1955 года и изумление при виде танцевавших где придется и где захочется иностранцев, среди которых – воспитанные прежде в убеждении, что мы – самые счастливые и радостные на свете – аборигены торчали, как старые пни.
В своем московском районе – Сокольниках я наблюдал менее парадный фрагмент праздника города. Одни, правда, действительно спешили в парк, где играла музыка. Другие, нисколько не смущаясь, направились в магазины. По случаю торжеств около метро воздвигли павильоны в старорусском стиле. В центре образованного ими полукруга народный ансамбль скоморохов разыгрывал представление с участием царя, шута, министра и Иванушки-Дурачка. Народ задерживался, смотрел, смеялся и расходился по разным очередям. Существовало оправданное общественным опытом предположение, что в праздники привозят товары получше.
Мне издавна известно будничное содержание московских магазинов. Оно всегда было скромным и выглядело теперь, спустя годы, не иначе. Разве что прибавилось самообслуживания. Преобладает серое однообразие жестяных и стеклянных банок. Мясо представлено мороженой «рубленкой», сыров стало еще меньше, хлеб – некогда замечательный – к сожалению, сделался хуже. Подобное случилось с конфетами: когда-то столь ценимые приезжими «мишки» и «белочки» в разноцветных фантиках, хотя объявлены шоколадными, отдают соей: sic transit… Впрочем, их тоже не хватает, и терпеливые сокольнические очереди тут же окружили кондитерский павильон. По части овощей и фруктов мы явно впереди: каждый приезжий из России вздыхает у наших киосков и товарных рядов: «Нам бы такой кризис…». Помидоры, арбузы, виноград, – всё это, правда, есть, но обретается ценой долгого выстаивания в очередях. Альтернативой являются базары, где очередей нет и где мясо, молочные продукты, фрукты предлагаются в лучшем виде, но за немалые деньги. В прошлом году обозначились возможности сезонной торговли: осенью к станции метро подъезжали большие грузовики, главным образом из Молдавии, с доброкачественными овощами и фруктами, которыми торговали дороже, чем в магазинах, но значительно дешевле, чем на рынках. Этой осенью урожаи были хуже и торговой инициативы, видно, недостало: я видел кое-где лишь грузовики «Молдавтотранса».
Наше относительное превосходство наиболее очевидно, когда речь идет о цветах. Печальные московские цветочные магазины, как правило, имеющие солидные интерьеры, где в больших зеркалах отражаются жалкие букеты мятых гвоздик и фальшивая роскошь искусственных роз, агитируют (от обратного) в пользу частной инициативы лучше, чем десятки статей.
