На следующий день во время устроенного по этому случаю крестного хода освящены были штандарты[314] и дано благословение самому смотру. Все его участники вооружились и сели на коней, готовые отбыть на поле боя. Открывал шествие штандарт Императора[315], который вез рыцарь по имени Фонсека[316], сидя верхом на рослой, великолепной белой лошади. За ним везли штандарт с девизом Императора: на голубом поле изображены были Вавилонская башня, шитая серебром[317], и рука в наручах, держащая за рукоять меч, каковой был воткнут в вышеозначенную башню. Надпись, вытканная золотом, гласила: «Удача сопутствует мне». Этот штандарт сопровождали все слуги императорского дома. Вслед за отрядом Императора[318] ехал герцог де Пера со своими штандартами, в сопровождении всей своей родни. Затем выступали отряды герцога Вавилонского, герцога Синопольского и герцога де Деперсес. За ними следовали герцог Казандрийский и герцог Монсанский со своими отрядами, прибывшие из Неаполя. Потом проехал со своим отрядом маркиз де Сан-Марко из Венеции, а затем — маркиз Монферратский. Маркиз де Сан-Жорди появился пышно одетый, с лошадьми в бархатных и шелковых попонах и с войском, безупречно подготовленным к бою. За ним следовали маркиз де Пещкара с отрядом, маркиз дель Гуаст, маркиз д’Арена. Маркиз де Брандис, маркиз де Прота, маркиз де Моннегре и побочный брат принца Тарантольского также следовали каждый со своим отрядом. Вслед за ними всеми ехали граф де Бельок, граф де Плегаманс, граф Анжерский, граф д’Айгвес Вивес, граф Бурженский, граф Каласийский, граф д’Аквино, граф Бенафрийский, граф Карло де Малатесга и граф Якопо де Винтимилиа из Сицилии со своими отрядами. Все они нанялись в войско Императора[319], и всего было там сорок восемь полков, насчитывавших сто восемьдесят три тысячи человек.
Тирант, вооруженный не полностью, но лишь в бехтерце[320], наручах и поножах и в тунике с императорскими знаками, одетой поверх доспехов, ездил повсюду, исполняя обязанности Маршала и наводя порядок. Замыкал шествие отряд Тиранта с его штандартами, на одном из которых вытканы были замочки, а на другом — вороны.
Когда все участники смотра проехали перед Императором и взиравшими на них дамами и Император увидел, что почти все удалились, он крикнул из окна Маршалу, чтобы тот не уезжал. Император желал побеседовать с ним и дать ему письма для герцога Македонского и кое-кого еще. Тирант ответил, что рад будет исполнить просьбу Его Величества.
Когда все пешие и конные воины покинули город, он вернулся, поднялся к Императору и застал его во внутренних покоях в обществе писаря, который как раз составлял письма. Тирант не стал ничего говорить, чтобы их не беспокоить. А Принцесса увидела Тиранта, позвала его и сказала:
Сеньор Маршал, я вижу, что, судя по всему, ваш отъезд предрешен. Я молю всемогущего Господа, чтобы даровал он вам с честью победу, как Александру в дни его славы.
Тирант, от всего сердца поблагодарив ее за эти слова, опустился на колени и поцеловал ей руку, сочтя сей поцелуй знаком удачи. Принцесса же снова сказала:
Тирант, подумайте, прежде чем уезжать, не хотите ли вы попросить чего-либо у меня. И если вам сие будет угодно, скажите о том мне, ибо я с удовольствием обещаю, что вы получите все, дабы ни в чем не испытывать недостатка.
О несравненная сеньора, — ответил Тирант, — вы, словно феникс, не имеете себе равных, как в благородстве, так и в добродетелях. Разумеется, мне есть о чем вас попросить, сеньора, и, если бы вы оказали мне сию милость, я был бы увенчан славой небесной превыше всех святых и позабыл бы обо всех земных благах. Но поскольку я знаю, что вы откажете мне, ваше высочество, было бы неуместно обращаться к вам с просьбой прежде, чем вы сами не прикажете мне ее высказать.
До чего же вы сегодня бестолковы, сеньор Маршал, — воскликнула Принцесса. — Похоже, вы не можете разобрать, где право, а где лево. Но я-то хорошенько понимаю ваш язык, хотя и никогда не бывала во Франции. Вы просите у доблести удачи, я же прошу у любви — и не власти, а свободы. Вовек не входит верность в двери царские[321].
Сеньора, не изгоняйте меня, — сказал Тирант. — Ведь мне бы не хотелось, чтобы вы уподобились еврейкам, которые перед самыми родами, мучаясь схватками, призывают Деву Марию, а как родят и оправятся от боли, берут белое полотенце и обходят с ним все углы комнаты, приговаривая: “Прочь, Мария, прочь из еврейского дома!”
Ах, простофиля! — ответила Принцесса. — Ловко же вы прикидываетесь простецом, а меня записываете в мудрецы, нахваливая день за днем. А ведь вам и не нужен мудрый помощник, потому как у вас слова легкомысленные сами слетают с языка. Но я прекрасно вижу, что, если вам позволить, вы своего не упустите. Я же, когда призывала попросить меня о чем угодно, имела в виду лишь, что вы можете нуждаться в золоте, серебре или драгоценностях. Я охотно снабжу вас ими, не говоря о том ни слова отцу.
Сеньора, как покорный слуга вашего высочества, я приношу вам бесконечную благодарность, но умоляю еще об одной, особой милости.
Я буду рада оказать ее вам, если сие не повредит моей чести, — сказала Принцесса. — Но прежде я хочу знать, что вы желаете получить от меня. Ибо я замешана из такого теста, что никогда не нарушала своего обещания, будь то мне во зло или во благо. Слово свое я назад не забираю, и это могут подтвердить мои придворные дамы и все, кто меня знает. Мое «да» означает в самом деле «да», а мое «нет» значит «нет».
Тем больше ваша добродетель, — заметил Тирант. — Я же, сеньора, прошу одного — чтобы вы оказали мне милость и отдали рубашку[322], которая теперь на вас, ибо она касается вашего драгоценного тела. Прошу я также позволить мне своими руками снять ее с вас.
Пресвятая Дева Мария! — воскликнула Принцесса. — Что вы такое говорите! Я с превеликой радостью отдала бы вам не только рубашку, но также украшения, платья и все, что ношу. Но я полагаю несправедливым, чтобы ваши руки прикоснулись к тому, чего не касался никто.
И она быстро вошла к себе в опочивальню и переодела рубашку. Затем она вышла в парадную залу, где Тирант вел шутливые беседы с придворными дамами, отозвала его в сторону и вручила рубашку, поцеловав ее в присутствии Тиранта много раз, чтобы сделать ему приятное. Тирант, весьма обрадованный, взял рубашку и направился к себе в покои, наказав придворным девицам:
Если Император будет меня звать, скажите, что я тотчас вернусь и что я пошел облачиться в доспехи и вооружиться, дабы немедленно отбыть в лагерь.
Тирант отправился к себе, облачился в доспехи и взял все свое оружие. Здесь же находились и Днафеб с Рикаром: они вернулись, чтобы одеть бехтерцы, изукрашенные металлическими пластинами и нарочно изготовленные по их приказу. На бехтер це Рикара были вышиты золотом клубки с перепутанными нитями, а девиз гласил: «Не найдешь ни начала, ни конца». Бехтерец Диафеба был расшит цветами мака, а девиз гласил: «Что других усыпляет, меня пробуждает». Полностью вооружившись, Тирант рассмотрел рубашку Принцессы. Она была шелковая, с широкими кромками из тонкого сукна, на которых были вышиты якоря и девизы: «Кто твердо стоит, не захочет двигаться» и «Кто сидит на самой земле, тот не упадет». По бокам она тоже была расшита, а длинные рукава доходили до полу. Тирант надел рубашку поверх доспехов и подогнул рукава, закрепив правый на плече, а левый — на предплечье. Затем он препоясался поясом святого Франциска[323], а поверх всех одеяний приказал прикрепить на груди, с левой стороны, золотой образ святого Христофора с Иисусом на плечах[324] и как следует привязать его, дабы он не упал.
Одетые подобным образом, направились трое рыцарей прощаться с Императором и дамами. Когда они поднялись, Император уже поджидал Маршала, желая, чтобы тот отобедал с ним. Увидев Тиранта, он сказал:
Сеньор Маршал, что это за кольчугу вы надели?
Ваше Величество, если бы вы знали о ее замечательном свойстве, то весьма бы изумились, — ответил Тирант.
