-- Но это даже к лучшему. Учитывая отношения между Канске и Харуной, войска Такеды, наверное, спешат отбить стратега...
Голос Кенсина вернул Мурками к действительности.
-- К тому же, наши воины порядком восстановились от пройденных горных дорог...
В битвах сила и состояние простых воинов играли не последнюю роль. Быстрый марш всё же был утомительным. И парень был согласен с тем, что маленькая передышка была не лишней.
-- Наша госпожа не уступает ни стратегу Такеды, ни самой Харуне. У лорда Сингена мало слабостей, но одно мы знаем точно. Канске не только сила клана, но и огромная слабость... Из-за него Харуна приведет своих воинов быстрее, чем на это требуется время, -- добавил старик Усами.
-- Не обольщайтесь. Харуна вряд ли загонит своих воинов до истощения. Но, впрочем, состояние войск и у нас, и врагов будет приблизительно равным, -- заметила девушка.
Обернувшись, Мураками понял, что к разговору прислушались не только его помощники, но и другие воины. И в этот момент парень догадался чего добивалась девушка. Ведь среди воинов нет-нет, да проскальзывал возглас недовольства от недопонимания происходящего. Девушка зачастую поясняла в этот момент ситуацию не для Мураками, а для воинов...
Не надо было быть семи пядей на лбу, чтобы понять, что к завтрашнему утру весь лагерь будет знать то, о чем обсуждали вышестоящие самураи.
Мураками всю свою сознательную жизнь жил в Синано, чтя веру своих предков. Он с детства почитал богов, и всей душой жаждал заполучить хоть чуточку внимание высших сил, в частности внимание бога войны, Хатимана.
Стратег дома Такеды никак не походил на служителя бога войны и тем более на его земного эмиссара. Однако, если и был прок от последних битв с кланом Такеды, то Мураками казалось, что главной пользой было то, что он понял суть Канске, суть своего врага.
От Канске не веяло силой и уверенностью. И в этом была хитрость, которую любит Хатиман. Ведь Хатиман в первую очередь многолик и хитер, хитрее самой лукавой богини Инари...
С первого взгляда смотря на стратега дома Такеды, появляется такое чувство, что перед тобой весьма посредственный самурай. И он кажется таким предсказуемым, что ты не ждешь от него неожиданных ходов.
Но, как показала практика, все глубоко заблуждались.
Смотря на завершающуюся стадию представления, Мураками отметил, что все замерли на миг, вглядываясь на стену крепости Кайдзу. Парень не знал о чем думали его слуги и уж тем более сама Кенсин. Но Ёсикие с удивлением постиг, что не испытывает к стратегу Такеды чувства зависти.
Вначале его обуревал гнев, когда он слышал, что есть подлецы, которые не боятся кары богов. И в его душе нарастало смятение, когда Мураками осознавал, что народная молва всё же ближе к истине...
Ведь он ревностно искал поощрение самого Хатимана. Но, к своему удивлению, Мураками признал, что не испытывал зависти. Вовсе нет. Удивительное было в том, что парень чувствовал скорее симпатию. Симпатию к врагу, которая может возникнуть и уместна лишь среди равных противников.
Конечно, Мураками соглашался с тем, что пока не был равен своему заклятому врагу. Но мысль о том, что ему представилось жить и встретить на своем пути самурая, такого противника, будоражила его кровь.
Оглянувшись, парень уловил взгляд Кенсина. Пока Мураками пребывал в раздумьях, девушка его тщательно рассматривала.
Уэсуги Кенсин была той, которую Мураками мог без лести назвать выдающимся самураем. Она в одиночку могла соперничать как с Канске, так и с Харуной. Жизнь в провинции Этиго не проходит бесследно. Ёсикие начал понимать взгляды и мысли буддистов.
К своему стыду парень признавал, что в свое время недооценивал их. Братья сохеи развеяли его невежество, а война подчеркнула, что вера является оплотом дома Уэсуги...
Если можно назвать Канске эмиссаром бога Хатимана, то Мураками с легкостью признавал, что лишь Кенсин достойна называться посланницей самого Бишамонтена. В этом плане Кенсин сражалась сразу с двумя выдающимися врагами, ведь нельзя было забывать о той, благодаря которой процветал клан Такеды, о Сингене -- Тигрицей из Каи.
Ёсикие, летая в своих мыслях, не увидел чем закончилась представление. Он даже не заметил, как воины начали расходиться. Рядом с ним остались его помощники и Кенсин со стариком Усами.
-- Прошло довольно много времени, враги вскоре должны объявиться, -- нарушил тишину Усами.
-- Наши лазутчики начеку... -- ответила Кенсин.
Осмелившись посмотреть в глаза девушки, Мураками только теперь осознал, насколько она была красива. Свет, исходящей от Луны, подчеркивал неестественную бледность кожи, на фоне которой отчетливо виднелись черные длинные волосы.
Да и доспехи в белом выглядели причудливо. Однако, созерцая красоту девушки, Мураками ощутил не плотское вожделение, а чувство иного рода.
Уловив тончащую мысль, едва уловимую, парень с трепетом осознал, что в глубине души он был не прочь испытать себя не только против клана Такеды, но и против клана Уэсуги. В частности, испытать себя, выйдя на битву против Кенсина.
Видимо, девушка уловила по взгляду Ёсикие что-то такое, так как произнесла:
-- Мы живем в удивительное время. Крестьяне сетуют на богов, что наша эпоха полна смут и войн. Я понимаю и разделяю их тревоги. Но в тоже время частичка моей души говорит мне другое. Ведь не будь войны, как мы узнаем кто есть кто? Как мы узнаем чего стоит каждый из нас?
Парню казалось, что речь девушки была адресована лишь ему...
-- Когда в государстве беспорядок и смута, тогда и появляются преданные слуги, -- добавил Усами и раскашлялся.
Кивнув словам своего советника, Кенсин продолжила:
-- Не будь войны, мечи самураев затупятся, а лучшие из лучших не смогут похвастаться навыками. Разве мы не должны жаждать битвы? Биться и воевать не ради самой войны, а ради мира в стране. Разве не к этому ведет наш путь, путь самурая?
Мураками и его слуги присели на одно колено. Даже старик Усами подсуетился присесть. Казалось, устами девушки гласил сам Бишамонтен. От Кенсина исходила такая мощь, что верные слуги еще раз убедились в покровительстве бога войны, Бишамонтена, девушке.
Как только самураи встали с колен, к ним в спешке подошёл бывший предводитель пиратов, Мукуро, которого Кенсин повысила до отвечающего за лазутчиков и шиноби...
-- Госпожа, враг наконец-то объявился. Такеда заняла тот холм, на который Вы вчера указывали...
-- Все идет, как мы ожидали. Донесите мой приказ каждому: мы снимаемся с лагеря и уходим к горе Сайдзе...
Интерлюдия
С приходом весны, деревья и цветы зацвели по всей провинции Овари. Внутренний сад замка Киёсу радовал глаз людей клана Ода. Что и говорить, в прежнем замке Коватари не было столь изящного сада с обильными, красочными деревьями сакуры и разноцветными цветами.
Созерцая в тишине алые лепестки сакуры, Ода Нобуна находила их красивыми. Но и только. Девушка и правда не понимала почему люди умилялись этой красоте. Ведь красота цветов и сакуры длится лишь миг. Минует время, и их место займут другие цветы.
Хотя, жизнь людей была не лучше...
Из всех деревьев сакуры в саду, внимание Нобуны привлекло старое растение, которое стояло будто изогнувшись. Изогнувшись не только от тяжести лепестков, но и времени.
По мнению девушки именно это дерево было живым. Несмотря на прожитые годы и на все невзгоды, дерево не сдавалось и продолжило борьбу, борьбу за жизнь. В этом была своя красота, над которой можно было умилиться...
Рассматривая изгибы и кроны старого дерева, смятение в душе начало улетучиваться. В последнее время девушку мучило сомнение по поводу своего брата, Нобуюки.
Переехав в Киёсу, девушка оставила Нобуюки в городе Коватари. Она надеялась, что после её ухода Нобуюки опять поднимет мятеж. Но тот вел себя тихо. Даже отправленные к нему люди из ветви Ямато-но-Ками не расшевелили его.
Сагара Ёсихару видел в этом лояльность Нобуюки и каждый раз пытался убедить её сохранить жизнь Нобуюки. Однако Нобуна знала, что Нобуюки лишь выжидает удобного случая. Да и в городе Коватари всё же больше верных людей лично ей, Нобуне...
