Работе людей помогала одна лошадь, и Ван-Чанг с удовольствием следил за тем, как она тащила на веревках камни, которые не могли бы сдвинуть четверо сильных мужчин. Но желтый охотник тоже наблюдал за всем, что происходило внизу, и однажды ночью Ван-Чанг услышал рев, которым ламза извещал, что он убивает лошадь и человека.

Утром пришельцы похоронили изуродованный труп мальчика, убитого тигром, и два дня не выходили на работу в поле, которое расчищал теперь по ночам один Ван-Чанг.

Презренный трус Ли-Канг доел остатки лошади и по целым ночам выл, предсказывая гибель всем людям…

Иногда русские брали ружья и уходили искать тигра, но полосатый ламза умел хорошо скрываться. Они могли бы искать его многие годы на таком пространстве земли, какое желтый охотник был способен обежать в один день, от восхода до захода солнца.

Площадь плодородной земли не расширялась и Ван-Чанг, несмотря на самую усиленную работу при свете луны, мог сдвинуть не больше десятка камней, а их было много сотен. И поэтому китаец бросил работу и все время сидел среди скал, охватив колени голыми, худыми руками, смотря на занесенную песком изуродованную землю и думая о наказании, которое ждало его за уничтожение поля. В таком положении застал его тигр, пришедший объявить свою волю.

Зверь остановился перед камнями, так как не мог войти в узкую щель, за которой находился китаец, и стоял, ожидая поклонения, но Ван-Чанг не обратил на него внимания и только положил в трубку новую крупинку опиума.

— Слушай, — сказал желтый охотник. — С этого дня я здесь царствую. Ты и Ли-Канг будете моими рабами. Я поселюсь на берегу ручья и буду убивать всех белых, когда они пойдут носить камни или брать воду. Кости я буду отдавать тебе и волку и, когда долина опустеет, я начну искать прохода через горы, чтобы вместе с тобой идти на охоту за людьми по ту сторону Сихотэ-Алиня.

— Я человек! — коротко ответил Ван-Чанг.

— И ты будешь мне служить, — сказал ламза и медленно направился к долине. За ним, как черная тень, следовал Ли-Канг.

— Я человек, — еще раз сказал Ван-Чанг.

И, когда ночная птица умолкла и над великой водой показалась белая полоса рассвета, он так же легко и быстро, как тигр, скользнул вниз в долину, к дому белых людей. Китаец знал, что за ним следил желтый охотник, и поэтому, дойдя до ручья, лег на землю и пополз, как ползал мудрый И-Фанг.

Белые люди были все в сборе, когда отворилась дверь и вошел покрытый грязью Ван-Чанг. Дети закричали, а мужчины бросились к ружьям, но китаец опустился на скамью около дверей и знаками просил выслушать его. Показав священный амулет, на котором было изображение великого охотника, и взяв ружье, Ван-Чанг объяснил, что он желает вести людей к тому месту, где скрывался тигр, чтобы убить его.

Опять поднялся спор, так как сам Ван-Чанг был похож на зверя и пришельцы не доверяли ему. Наконец, трое взяли ружья и, пропустив вперед китайца, молча пошли за ним.

Идти пришлось очень долго. Полосатый ламза был очень осторожен, но Ван-Чанг отлично знал все привычки зверя и не боялся неудачи.

Охотники и китаец легли на влажную землю и ползли сначала к горам, потом спустились вниз и оказались сзади ламзы. Ветер дул с гор и поэтому тигр не мог узнать о приближении опасности. Оставив белых людей в чаще, густо перевитой диким виноградом, Ван-Чанг выступил на небольшую поляну и воздал последнее поклонение ламзе.

Тигр встал и гневно зарычал, потому что не любил, когда его беспокоили на охоте. Ван-Чанг быстро отступил в сторону и услышал, как из чащи разом загремели выстрелы.

Великий желтый охотник упал на траву, но сейчас же поднялся и через всю поляну прыгнул на китайца. Падая, Ван-Чанг закрыл лицо руками, чтобы не видеть зеленых глаз ламзы.

Человек и зверь умерли вместе. Трусливый Ли-Канг видел, как люди подняли убитого желтого охотника и долго стояли вокруг окровавленного тела Ван-Чанга. Потом, осторожно раздвигая ветви и трусливо склоняясь к земле, Ли-Канг мелкой рысью побежал к горам, удаляясь от земли, навсегда завоеванной белыми пришельцами.

Лесопильный завод Акционерной Восточной Компании тянулся на краю китайской деревушки Чжен-Хау. Со двора, где стоял дом управляющего Николая Васильевича Заморзина, видна была тусклая лиловая даль манчжурской степи и ряды пологих холмов, на которых в сочной траве скрывались белые могильные камни. С другой стороны лежал поваленный лес, окутанный волнами едкого дыма. Сухой хворост, горы досок, от которых пахло медом и смолой, загорались каждую ночь, и половина рабочих-китайцев постоянно была занята тушением пожара. Огонь скрывался где-то в почве и длинные, жадные, красные змейки неожиданно расползались по траве и сухим листьям, впивались в кедры и сосны и, окутанные густым дымом, медленно ползали в грудах опилок. Огонь съедал все барыши Восточного Общества, но хуже всего было то, что он уничтожал доходы управляющего и главного инженера Федора Ивановича Крафта.

Вечером Заморзин и Крафт сидели за круглым столом, лениво пили пиво и смотрели в окна, за которыми полная луна выткала тонкое серебряное кружево и прикрыла им безвестные дороги, могильные холмы и черные отроги Хин-Гана.

— Я брошу службу и уеду, если так будет продолжаться, — сказал Крафт. — Я ехал сюда ради денег, и теперь все пропадает.

— А что бы вы сделали с вашими деньгами? — спросил Заморзин и насмешливыми взглядом окинул маленькую фигуру Федора Ивановича. Лицо у инженера было такое, какие встречаются на старых выцветших и пожелтевших фотографиях. Едва намеченные белые брови, глаза, взгляд которых нельзя уловить, тонкие губы и гладко прилизанные рыжеватые волосы.

— Я хочу устроить свою жизнь красиво и приятно, — спокойно ответил Крафт. — Зимою буду жить в Берлине или Петербурге, весною в Ницце, а летом в Швейцарии. Я европеец, говорю на четырех языках и везде буду себя чувствовать, как дома. Вы знаете, что у меня есть мать и невеста, и они ждут, пока я соберу ту сумму, которую мы все вместе наметили.

— Ну, у меня программа проще! — заявил Заморзин. — Вырвусь отсюда и разом пущусь во все тяжкие, — заведу разных статей любовниц, лошадей, зароюсь в шантаны и рестораны. Вы, Крафт, натура сентиментальная, поэтическая и даже слезливая, перед Юнгфрау на колени встанете, над цветочками умиляться будете, ну, а мне размах нужен, чтобы кругом все кружилось и голову кружило. Однако, давайте спустим занавеску на окне, а то, чего доброго, какой-нибудь проклятый хунхуз раньше времени оборвет наши мечты.

— Да, я люблю поэзию, — сказал Крафт. — Но поэзию, созданную культурой, природу, облагороженную искусством и техникой. Человек доканчивает дело, начатое Богом. Он приходит и кладет последние удары резца на мертвую материю, дает ей смысл и жизнь. Может быть, наше призвание, конечная задача людей в том и заключается, чтобы довести до совершенства созданное Богом.

Белые брови инженера поднялись и бесцветные глаза вопросительно остановились на грузном, тяжелом, как у каменной бабы, лице Заморзина.

— Послушайте, Крафт, все это мыслеблудие, опасное и нездоровое! Потому что у человека главное аппетит, желание жрать! Что жрать? — все! Вот этот лес, степь, Хин-Ган, китайцев, женщин, омаров, шампанское… все! И чем больше аппетит, тем лучше! Какое нам дело до совершенства или несовершенства творений? Чем человек больше может сожрать, тем он лучше, выше, по-вашему, прекраснее. Эх, Крафт, давайте лучше коньяку выпьем.

Инженер покорно подставил стакан и опустил глаза к грязной доске стола, залитой вином и чернилами.

— Я понимаю вашу мысль, — сказал он, медленно подыскивая слова. — Но ведь необходимо, как вы говорите, жрать со вкусом. Не станете же вы пить этот коньяк из грязного таза. Нужен бокал, и еще лучше, если есть цветы, хрусталь, красивые женщины. И женщина должна быть культурной. Тонкие кружева, которые вы можете мять и рвать, запах тонких духов, ну и знание искусства любви. У меня есть невеста и, когда она станет женой, я буду учить ее этому искусству любви.