Эту оккупированную японцами территорию отделяет от международной зоны так называемый Садовый мостик. По обеим сторонам от мостика — колючая проволока и мешки с песком. С одной стороны мост охраняется японцами, причем своих людей для охраны выделяют армия, морской флот и полиция. На другом конце моста стоят английские часовые. Мне доводилось видеть, как высокие английские парни белели от ярости, когда японцы всего лишь в нескольких шагах избивали кули или стариков. Японцы безраздельно властвуют на захваченной ими территории. Китайцы, проходя мимо японских часовых, обязаны церемонно кланяться и снимать шляпы. Однако японцы, которые просто так, от нечего делать, могут заколоть человека, идущего по мосту, заявляют (причем серьезно), что они здесь, в Китае, оказывают помощь китайскому народу — своему исконному другу!

Чтобы вы не подумали, что я преувеличиваю, предлагаю вашему вниманию следующий репортаж агентства «Рейтер» из Шанхая, датированный 30 марта 1938 года.

«То, что случилось сегодня утром на мосту через поток Сучу, заставило сжаться сердца даже хладнокровных британских штабных генералов… Японские солдаты набросились и стали избивать китайского старика, которому случилось оказаться на мосту, а затем сбросили его вниз, в воду. Все это происходило на глазах британских часовых из Дурхемса, которые в этот день несли службу по охране моста. Британские солдаты, которые не могли оставить свой пост, вынуждены были беспомощно смотреть, как тонет несчастный старик, в то время как японская солдатня беззаботно смеялась и осыпала тонущего издевательствами».

«Внутри Азии». Джон Гунтер, «Хэмиш Гамильтон», 1939

* * *

— Мы столь яростно и столь глупо защищаемся от внешнего мира, — говорит друг Карла. — Ну, давай поднимем железные шторы наших защит. Мы тотчас же обнаружим, что жить стало гораздо легче.

— Что-то я не чувствую, что мне гораздо легче жить.

— Но это появляется не сразу. В конце концов, к свободе тоже надо привыкнуть.

— О какой свободе ты говоришь? Я не чувствую себя свободным.

— Покамест не чувствуешь.

— Такой штуки, как свобода, просто нет.

— Ты ошибаешься. Свобода есть! Не волнуйся, я понимаю, новые идеи всегда трудно сразу принять.

— Твои идеи не кажутся мне шибко новыми.

— Ты их еще попросту не понял, вот и все.

* * *

Карлу шестнадцать лет. Шанхай — самый большой город в Китае. Один из самых завораживающих и романтических городов в мире. Мать и отец Карла приехали сюда два года назад. В Шанхае нет налогов. У причала стоят большие торговые корабли. В нескольких милях от берега на рейде — военные корабли. В Шанхае все может случиться.

* * *

— Интересно, почему это люди всегда нуждаются в философии, чтобы оправдать свои плотские стремления? — презрительно говорит Карл. — Взять хотя бы секс любого вида. Ну что в нем освобождающего?

— Да не в сексе дело. Секс — это только частность.

* * *

Черный дым клубится над северной частью города. Люди ахают, охают, жалуются, причитают.

* * *

— Ага, я понял, ты говоришь о власти.

— Ну, ну, Карл, дорогой! Не так сразу! Полегче, полегче.

* * *

Карлу Глогауэру шестнадцать лет. Будучи немцем по рождению, он отдан в британскую школу, потому что та считается лучше.

* * *

— Кого ты любишь больше, — спрашивает Карл, — мужчин или женщин?

— Я всех люблю, Карл.

* * *

Карлу шестнадцать лет. Его матери сорок два. Отцу пятьдесят. Они живут в лучшем районе Шанхая и наслаждаются многими благами, которых не могли бы себе позволить в Мюнхене. Пообедав с отцом в Немецком клубе, Карл, сытый и довольный, выходит сквозь вращающиеся стеклянные двери навстречу солнцу и шуму Бунда, главной шанхайской улицы, сердца города. Широкий бульвар упирается в порт. Знакомый вид. Скопление джонок, пароходов, даже несколько яхт с жесткими белыми парусами, идущих из бухты в море. Надевая на голову шляпу цвета кофе с молоком, Карл с неудовольствием замечает, что на манжете правого рукава — темное жирное пятно. Кончиками пальцев он поправляет шляпу, слегка поворачивая ее. Затем взгляд Карла скользит вдоль Бунда — не идет ли мать. Они договорились встретиться в три часа. Мать должна отвезти его домой на своей машине. Карл высматривает ее автомобиль среди множества других в оживленном потоке транспорта, но не видит. Мимо проносятся трамваи, автобусы, грузовики, легковые автомобили, проезжают рикши, проходят люди, запряженные в тележки, — кого только не встретишь на Бунде! Но материнского роллс-ройса не видно. Впрочем, Карл не сердится. Он не прочь постоять и поглазеть. Шанхай, наверное, единственное место в мире, на которое можно смотреть бесконечно. Здесь, на Бунде, можно встретить представителей любой расы. Китайцы бесконечно разнообразны: чертовски элегантные бизнесмены в европейских костюмах, мандарины в развевающихся шелках, певички в коротеньких юбочках, какие-то броско одетые подозрительные личности, смахивающие на гангстеров, моряки, солдаты, кули в набедренных повязках — и это только китайцы. Кроме китайцев, в Шанхае тьма-тьмущая индусов — торговцев и клерков. И это еще не все. Перед Карлом проходят французские промышленники с супругами, немецкие корабельные маклеры, голландские, шведские, английские и американские фабриканты, те, кто работает на этих фабрикантов… Вся эта бесконечно разнообразная масса людей движется по тротуарам Бунда. Слышится гомон голосов на всевозможных языках. Ко всему примешивается густой шанхайский запах — смесь человеческого пота и машинного масла, пряностей и лекарств, сладковатый запах опиума, запахи готовящейся пищи и курящихся благовоний. То и дело слышны клаксоны машин. Их звуки сливаются с воплями попрошаек. Уличные торговцы, расхваливая товары, вплетают свои голоса в эту какофонию. Шанхай, одним словом.

Карл улыбнулся. Если бы не проблемы с японцами в их секторе международной зоны, Шанхай был бы для молодого человека лучшим городом на свете. К услугам каждого — кинотеатры, театры и клубы, бордели и танцевальные залы, что вытянулись вдоль Сычуаньской улицы. В бесчисленных лавочках и магазинах можно купить все что угодно, все, что только можно вообразить и пожелать. Кусок яшмы, отрез шелка, вышивки, тончайший фарфор, импортные товары из Парижа, Нью-Йорка и Лондона, ребенка любого возраста и пола, понюшку опиума, лимузин с пуленепробиваемыми стеклами, самую экзотическую пищу, новейшие книги на любых языках, наставления во всех религиях или аспектах мистицизма. В городе были бедняки. Карл слышал, что в среднем каждый год на улицах Шанхая умирают от голода 29 тысяч человек. Но это была цена, которую приходилось платить за многообразие, изобилие и процветание. За два года пребывания в этом городе Карл приобщился лишь к ничтожной толике тех радостей, которые мог подарить Шанхай; по мере того как Карл приближался к зрелости, открывающиеся перед ним возможности становились все более и более захватывающими. Нигде в мире нельзя пройти лучшей школы жизни, нежели в Шанхае.

Наконец Карл видит роллс-ройс. Машет рукой. Автомобиль подъезжает к тротуару и останавливается. На матери — одна из самых экстравагантных шляп. Она опускает стекло и машет в ответ. Карл сбегает со ступенек Немецкого клуба и прокладывает себе путь через толпу, бесконечным потоком идущую по тротуару. Китайский шофер, чье имя Карл никак не может запомнить и которого всегда называет Ханк, выходит и открывает дверцу, приветствуя молодого господина. Карл одаряет его приветливой улыбкой. Забирается в роллс-ройс и устраивается рядом с матерью, легонько чмокнув ее в щеку.