Вода хлюпала в его дырявой обуви. Мокрые штаны липли к тощим ногам. Карл пересек еще одну аллею. Там стояли двое или трое английских подростков. Подростки развлекались тем, что толкались и пинали друг друга. Карл надеялся, что они его не заметят. Что могло быть более привлекательным для изнывающих от скуки английских подростков, нежели возможность вломить Карлу Глогауэру? А для Карла самым важным сейчас было не потерять письмо, не порвать его и не помять, что, несомненно, случится, если подростки его заметят. Пять шиллингов — это был почти двухдневный заработок. За час он может заработать столько, сколько обычно зарабатывает за 36 часов. Подростки его не заметили. Наконец Карл достиг района, где улицы были пошире, и свернул на Коммершиэл-стрит. По улице медленно двигались люди и экипажи. Все, даже огромные неуклюжие кэбы, казалось избитым и исхлестанным дождем. Весь мир словно состоял из черных и грязно-белых тонов, изредка оживляемых желтыми пятнами газовых фонарей, освещавших витрины дешевых кондитерских, лавок старьевщиков, пивных и ломбардов. Плетущиеся по улицам массивные ломовые лошади, запряженные в грузовые подводы, едва-едва не врезались мордами в зеленые изогнутые кузова конок и омнибусов. Возницы на чем свет стоит крыли свою скотину, конкурентов и самих себя. Скорчившиеся под зонтами, завернутые до кончика носа в прорезиненную ткань, парусину или габардин мужчины и женщины шли куда-то к лишь им ведомым целям, наталкиваясь друг на друга или успевая вовремя отступить в сторону. Через весь этот ад, то и дело увертываясь, спешил Карл с письмом за пазухой. Он пересек Олдгейт и побежал дальше по длинной и страшной Лимэн-стрит, мимо пабов, мимо немногочисленных отвратительных лавок, мимо облупленных домов, мимо бесконечных кирпичных стен, единственное назначение которых, казалось, было лишать улицы света. Мимо полицейского участка с синей лампой, мерцающей над дверью. Мимо другой длинной оштукатуренной стены, сплошь залепленной рекламными объявлениями, расхваливающими мясные кубики, супы, мотоциклы, успокоительные пилюли, пиво, лавки менял, политические партии, газеты, мюзик-холлы… Другие объявления зазывали на работу («ирландцев и чужестранцев просим не обращаться»), предлагали мебель по льготным расценкам, истошно уговаривали вступить в армию. По объявлениям хлестал дождь. Некоторые объявления отклеивались, расплывались, падали на землю. На другие объявления водица с неба действовала благотворно: они блестели, будто новенькие.
Карл бежал. Он пересек Кейбл-стрит, пробежал Док-стрит, затем через другой лабиринт аллей (еще более темный и жуткий, чем прежний) выбрался, наконец, к Уоппинг-лейн.
Когда Карл вышел к Темзе, ему пришлось спросить дорогу, ибо он, конечно же, соврал русскому, что знает, где находится Айронгейт Стеарс. Люди с трудом понимали его акцент и быстро теряли терпение, однако какой-то старик все-таки указал ему, куда идти. Идти надо было далеко. Карл снова ударился в рысь, натянув одеяло на голову, что сделало его похожим на какое-то сверхъестественное существо, безголовое тело, бессмысленно несущееся по холодным и мокрым улицам.
Когда он добрался до Айронгейт Стеарс, первые шлюпки уже начали высаживать на берег эмигрантов. Корабль стоял на рейде. Из-за глубокой осадки он не мог подойти к причалу. Карл сразу узнал «Солчестер» — красно-черная громада, дышащая жирным черным дымом, стелющимся по маслянистой, грязной реке. Казалось, тяжелый лондонский дождь прибивает дым к воде, не давая подняться вверх. «Солчестер» дважды в неделю совершал регулярные рейсы в Гамбург, доставляя оттуда груз — евреев и политических эмигрантов. За три года, проведенные в Уайт-чепл, Карл насмотрелся на этих людей. Все они были худыми, с голодными глазами. Вот и сейчас из шлюпок выходили женщины с наголо обритыми головами, закутанные в шали — еще более грязные и рваные, нежели одеяло на плечах у Карла. Они вытаскивали из шлюпок на причал узлы, пытаясь одновременно присматривать за тощими ребятишками, чтобы те не потерялись в толчее. Несколько мужчин препирались с боцманом, отказываясь платить шесть пенсов — обычная плата за доставку на берег. За время путешествия их уже столько раз обманывали, что они были убеждены, что их снова пытаются надуть. Другие стояли и в скорбном ошеломлении смотрели на размытую туманом линию причалов и угрюмых строений, составляющих, как представлялось, весь этот страшный и мокрый город. Карл видел: вновь прибывшие колеблются, прежде чем ступить под темную арку, давшую название пристани[2]. Возле арки толклись носильщики и безработные, все кричали изо всех сил, и в попытках подзаработать буквально дрались за багаж приезжих, пугая их. Шум и гам стоял невообразимый.
Под аркой стояли двое полицейских, отказываясь принимать участие в многочисленных сварах и стычках, поминутно возникающих то тут, то там. Приезжие подбегали к полицейским, осыпая их вопросами. Те с непонимающим видом покровительственно улыбались, качали головами и показывали на относительно хорошо одетого мужчину, который беспокойно бегал среди суетящегося народа, задавая вопросы на идиш и литовском. Главным образом хорошо одетого господина интересовало, знают ли вновь прибывшие, куда им идти. Карл узнал его. Это был мистер Сомпер, суперинтендант временного убежища для еврейской бедноты. Когда Карл с родителями три года назад ступил на благословенную землю Англии, их встретил тот же самый мистер Сомпер. В то время отец Карла был убежден, что ему предложенной помощи не нужно. Карл еще тогда отметил, что многие из прибывших придерживались того же мнения. Как тогда, так и сейчас мистер Сомпер изо всех сил сохранял доброжелательность, выслушивая множество однообразных историй, которые ему рассказывали: о грабеже на границе, об агенте пароходной компании, который уверял, что здесь, в Англии, всякий без труда найдет отличную работу, о притеснениях, которым беженцы подвергались у себя на родине… Многие потрясали перед носом мистера Сомпера какими-то клочками мятой бумаги с написанными по-английски адресами — именами друзей или родственников, которые уже осели в Лондоне. Мистер Сомпер, чье смуглое чело было омрачено заботой, следил за тем, чтобы багаж приезжих был сложен на ожидающие подводы. Он был само красноречие, убеждая тех, кто упорно не желал расставаться со своими узлами, намертво вцепившись в них, уверяя, что ничего не будет украдено. Мистер Сомпер был сама Любовь к Ближнему, возвращая матерям потерянных детей, а мужьям их жен. Среди высадившихся на берег там и тут попадались лица, лучащиеся такой же благожелательностью, как и лицо мистера Сомпера. Эти люди не нуждались в его помощи и вежливо отказывались. Люди эти направлялись в Америку, а в Лондоне просто пересаживались с корабля на корабль.
Карл не видел никого, кто подпадал бы под описание Коврина. Он метался взад и вперед среди немцев, румын и русских. На многих все еще была национальная одежда их навек утраченной родины. Все эти люди толкали Карла, орали друг на друга, на носильщиков, на портовых чиновников, пугливо втягивали головы в плечи при взгляде на чужие небеса и мрачную темную массу возвышающейся арки.
Причалила еще одна лодка. Из нее на причал поднялся высокий человек. В руке он нес небольшой узелок. Одет он был заметно лучше, нежели другие. На мужчине было длинное, застегнутое до шеи пальто, характерная русская кепка с торчащим козырьком. На ногах — добротные высокие сапоги. Карл тотчас же понял, что это Коврин. Дождавшись, пока тот проберется сквозь толпу, образовавшуюся у выхода, где чиновники регистрировали те немногочисленные документы, коими располагали эмигранты, Карл подбежал к нему и потянул его за рукав.
— Мистер Коврин?
Человек был, похоже, удивлен и несколько мгновений колебался, прежде чем ответить. У Коврина были бледно-голубые глаза и высокие скулы. На скулах был румянец, который странно контрастировал с его бледной кожей. Он кивнул.
— Да, Коврин это я.
— У меня для вас письмо, сэр.
Карл вытащил изрядно промокший конверт из-за пазухи. Чернила расплылись, но фамилию Коврина все еще можно было разобрать. Коврин нахмурился и настороженно огляделся, прежде чем открыть конверт и прочесть записку. Когда он начал читать, губы его слабо зашевелились. Прочтя записку, он с высоты своего роста поглядел на Карла.
