И тогда один добрый человек, ныне давно уже покойный, Владимир Ильич Нейштадт, отличный переводчик с немецкого, энциклопедически образованный, но что важнее всего — обладавший щедрым сердцем, посоветовал мне обратиться в спецшколу, что рядом с зоопарком.

— Я слыхал, — сказал Владимир Ильич, которого я знала с самого детства и кому привыкла безоговорочно и всегда верить, — там как раз не хватает преподавателя немецкого. Попробуй, авось выйдет…

И что же? «Авось» вышло. В отделе кадров спецшколы, куда я направилась на следующий же день, меня вполне обстоятельно проверили, вплоть, как говорится, до седьмого колена перебрали всех моих даже самых дальних родичей, дали чуть ли не пять анкет, которые надлежало обдуманно и аккуратно заполнить и написать автобиографию.

Можно было подумать, что я оформлялась не в школу обычным школьным преподавателем, а по крайней мере на завод оборонного значения, однако спорить не стала, написала все, что следовало; в ту пору моя автобиография умещалась на половине тетрадной страницы, со мной еще раз обстоятельно побеседовали, и я отправилась домой ждать ответа. Лишь позднее, когда я уже преподавала в спецшколе, многое стало для меня ясным, в том числе и необычная даже для того времени столь тщательная проверка.

Вскоре меня вызвали и сказали, что мне разрешено преподавать немецкий язык в десятом классе. В спецшколе насчитывалось всего лишь два класса — девятый и десятый. Учились там только одни мальчики, как меня предупредили, все большей частью сыновья людей, занимавших высокое положение в нашей стране.

Помню первый день занятий. В класс меня привел директор школы Николай Иванович, въедливый и придирчивый, из породы бытовавших в те годы недоверчивых, всегда всех во всем подозревавших демагогов, с которыми одинаково тягостно было молчать и говорить. Одет он был так, как одевались в то время многие ответственные работники: полувоенного образца френч, подобный тому, какой носил товарищ Сталин, на ногах светлые бурки, отороченные кудрявым мехом.

— Вот, — сказал Николай Иванович, когда ученики встали и в классе стало тихо, — ваш новый учитель немецкого языка…

Следует заметить, что вовсе не в обычае директора было заходить вместе с любым новым педагогом в класс, для такого дела вполне годилась завуч, тощенькая, суетливая говорушка-лепетушка с умильно-искательным выражением лица. Но тут был особый случай, который Николай Иванович не мог да, наверное, не хотел упустить, ведь я должна была преподавать в классе, в котором учился Василий, сын Сталина.

Перед тем как войти в класс, еще в учительской, Николай Иванович дал мне журнал, где столбиком, как оно и полагается, были написаны фамилии учеников. В конце списка стояла не фамилия, а одно лишь имя — «Василий».

— Знаете, кто это? — спросил Николай Иванович.

— Нет, не знаю, — ответила я.

Он, прищурясь, окинул меня пронзительным взглядом, зачем-то расстегнул и снова застегнул пуговку на вороте своего френча, нахмурил жиденькие брови, как бы предваряя значительность последующих слов.

— Это сын товарища Сталина, — внушительно произнес он. — Понимаете? Сын товарища Сталина!

Странное дело, многое стерлось в памяти за истекшие годы, но вот этот разговор помнится до мельчайших подробностей; снова видится мне узенькая полоска усов над верхней губой Николая Ивановича, острые, хитренькие глазки его в припухлых мешочках, слышится голос, вдруг разом потерявший свой несколько визгливый тембр и обретший внезапную начальственную величавость. Начальственную и в то же время подобострастную. Уж не знаю, как эти две противоречащие друг другу интонации сумели сочетаться в его голосе, но что было, то было — сочетались!

— Так вот, — продолжал Николай Иванович, сознавая важность и значение этого разговора. Он даже выпрямился и слегка привстал над своим обширным письменным столом. — Так вот, перво-наперво крепко запомните… — Он остановился, выждал паузу, чтобы подчеркнуть то, что сейчас выскажет. — Никогда, никому, ни при каком случае не говорите, что сын товарища Сталина учится в этой школе. Поняли?

Я молча кивнула.

— Запомните еще вот что: берегитесь потерять классный журнал!

Я задала первый вопрос:

— Почему надо беречься потерять журнал?

— Потому, — отчетливо произнес Николай Иванович и опять слегка приподнялся над своим столом, — потому, что журнал может попасть в руки врага. Враг, возможно пытается собрать все сведения о товарище Сталине, для него конечно же важно и интересно, где учится сын товарища Сталина, где можно обнаружить сына товарища Сталина, поэтому еще и еще раз напоминаю вам — берегите классный журнал как зеницу ока!

— Но ведь в журнале нет фамилии, а стоит только имя, — возразила я.

Жиденькие брови Николая Ивановича полезли кверху.

— Да, фамилия сына товарища Сталина не значится в журнале! — веско произнес он. — Полагаю, вам понятна причина, почему в журнале нет фамилии, а стоит одно только имя?

Я снова кивнула, по правде сказать, не очень-то была мне понятна вся эта, как выражался мой добрый гений Владимир Ильич Нейштадт, многоступенчатая мерехлюндия.

— И все равно журнал не терять ни в коем случае, — еще раз напомнил Николай Иванович.

— Я буду всегда держать журнал при себе, — заверила я его.

Он недоуменно глянул на меня.

— Вы что, полагаете, вам разрешат вынести журнал из школы?

— Не знаю, как получится, — ответила я. — Но вы же сами сказали, чтобы я не потеряла…

Он бесцеремонно перебил меня:

— Да, я сказал и еще раз подчеркну, чтобы вы понимали, чья фамилия, вернее, чье имя числится в классном журнале, и настаиваю на том, чтобы вы с особым вниманием отнеслись к журналу, в котором записано имя сына товарища Сталина.

«В таком случае к чему же бояться потерять журнал, если так или иначе его нельзя выносить из школы?» — подумала я, однако не стала противоречить. Пусть будет, как будет.

— И еще помните, — Николай Иванович поднял кверху острый, словно циркуль, указательный палец с длинным заботливо выхоленным ногтем, — вы можете спрашивать сына товарища Сталина, можете вызывать его к доске, но никогда никаких ему замечаний, ни одного-единого. Запомните это!

— Хорошо, — сказала я. — Запомню!

— Да, еще вот что, — добавил он, глянув на часы, должно быть, нам пора было уже отправляться в класс. — Старайтесь придерживаться самого официального статута с учениками, не вступайте ни в какие личные отношения. Не забывайте об этом!

И он опять поднял свой указательный палец с длинным ногтем.

Итак, Николай Иванович представил меня, тут же ушел, я села за стол.

Признаюсь, очень хотелось увидеть сына нашего вождя, еще как хотелось! Ведь, если так подумать, я была ненамного старше своих учеников, ну, а потом, кто бы на моем месте, пусть даже самый умный, самый опытный и зрелый человек, не захотел бы лично, воочию узреть сына великого отца народов?

Я обвела класс внимательным взглядом, класс смотрел на меня.

Мне уже было известно: здесь собрались сыновья выдающихся людей, должно быть, потому они все смотрели на меня, их педагога, так сказать, наставника, абсолютно безбоязненно, без какого бы то ни было пиетета, хотя с некоторым подобием интереса и даже, как мне показалось, известной насмешки.

Позднее некоторые ученики признавались:

— Наши учителя все как один серьезные, солидные, а тут мы вдруг увидели учительницу, чуть ли не нашу ровесницу.

Может быть, по-своему они и были правы…

Мы обменивались взглядами и, словно сговорились, молчали. Сына Сталина я так и не сумела распознать среди всех остальных.

Надо было начинать урок. Я не стала опрашивать учеников, а решила начать с чтения, раскрыла книгу «Похождения барона Мюнхгаузена», подумала про себя: «Как к ним обращаться? Ребята или товарищи?»

Все-таки решила обращаться так, как обычно учителя обращаются к ученикам.

— Ребята, — сказала я, — сейчас я прочитаю вам страницу этой книги, а потом вы перескажете мне содержание по-немецки, своими словами…