Кстати, какое из ее вечерних платьев лучше всего подчеркивает грудь?

– Мы могли бы сыграть в «прятки наоборот», – с ленивой улыбочкой предложил Локвуд.

– Это детская игра, – возразила Джейн, наморщив маленький нос. – Жмурки куда интереснее.

– Я обожаю игру со свиньей, – задумчиво произнесла синьора Фриттарелли, выпустив в лицо леди Аллингем очередную порцию дыма. Леди Аллингем демонстративно закашлялась.

– Вы хотите сказать, что вам нравится «поза свиньи»? – все с той же улыбкой обратился к синьоре Локвуд. Певица посмотрела на него в молчаливом недоумении, продолжая меланхолично выпускать дым.

– Она имела в виду игру «визжащий поросенок», болван, – сквозь зубы процедил Хавьер.

После ужина, портвейна и сигар, ради которых синьора, судя по всему, любившая их больше, чем любой из присутствующих в доме мужчин, осталась в гостиной, Хавьер провел гостей в другую гостиную, самую торжественную и нарядную из всех комнат Клифтон-Холла. Пол устилал турецкий толстый ковер, стены украшали узорчатые китайские обои, а хрустальные подвески люстр и канделябров таинственно мерцали, выхватывая красноватые блики горящего в камине огня.

Атмосфера этой комнаты была благостной и теплой и напоминала о приближающемся Рождестве – празднике любви и всепрощения.

Вот только настроение Хавьера было далеко не благостным. Гости вынимали из него душу.

Сегодня днем Локвуд выманил его из библиотеки, где Хавьеру все же удалось заключить хрупкое перемирие с мисс Оливер, поскольку его, Хавьера, вмешательство потребовалось для установления другого хрупкого перемирия: на этот раз между слишком щепетильной светской дамой и не слишком хорошо воспитанной дамой полусвета. В собственном доме Хавьер чувствовал себя словно дипломат, лавирующий между двумя враждующими фракциями: гостями, принадлежащими приличному обществу, и теми, кто пренебрегал приличиями.

И Локвуд при любой возможности ставил Хавьеру палки в колеса.

– Я бы визжал с вами на пару, мисс Оливер, – сказал Локвуд, – если бы нам довелось поиграть в эту в высшей степени возбуждающую игру.

Хавьер сдавил переносицу, надеясь унять головную боль. С тех пор, как в его дом съехались гости, он потерял сон. И при этом спал в одиночестве.

Надо признать, что Локвуд все обставил таким образом, что в случае проигрыша он не терял ничего, кроме жалких десяти фунтов, тогда как Хавьер рисковал своим реноме самого распутного и самого изобретательного бузотера лондонского света. Его репутация висела на волоске – и все ради того, чтобы удержать под своей крышей острую на язык недотрогу.

Кстати, о недотроге: мисс Оливер в вечернем шелковом платье цвета спелой вишни выглядела роскошно. Скрученные в тугой узел густые темные волосы притягивали взгляд, вызывая желание прикоснуться к ним и проверить, такие ли они мягкие и шелковистые на ощупь, как кажется. На щеках играл румянец – возможно, так она реагировала на сальные шуточки которые нашептывал ей на ухо Локвуд.

Хавьер заметил, как мисс Оливер улыбнулась маркизу и, вскинув голову, сказала:

– Если вы раскроете все ваши секреты, милорд, то вам ни за что не выиграть, в какой бы игре вы ни приняли участие. Лорд Хавьер, вы согласитесь со мной?

Она повернулась к нему лицом, взгляд ее был дерзким, глаза блестели. Грудь, двумя полушариями вздымавшаяся над вырезом лифа, была такой трогательно бледной, а изгиб шеи таким грациозно-изящным, что Хавьер на пару мгновений потерял дар речи.

– Я всегда соглашаюсь с тем, что предлагает леди, а желание женщины для меня закон, – выдал Хавьер шаблонный ответ. Голова болела уже не так сильно и в массаже переносицы нужда отпала.

Мисс Оливер одарила его снисходительной улыбкой, и Хавьеру вдруг сделалось неловко за навязшие в зубах клише с их прозрачными намеками.

Хавьер сделал попытку реабилитироваться и обратился к гостям:

– Так давайте, друзья мои, прибережем наши секреты до более позднего вечера. Я не стану задерживать тех из вас, кто предпочтет развлечения… э… более интимного плана, но всех оставшихся, полагаю, игра в жмурки вполне устроит.

Те, для кого игра в жмурки особого интереса не представляла, ушли. Локвуд, разумеется, остался.

– Маркиз, при вашей неуклюжести вам ни за что не выиграть, – с победной ухмылкой объявила Джейн.

Локвуд мгновенно проглотил наживку.

– Ставлю десять фунтов на то, что мне удастся поймать кого-нибудь раньше вас.

– Десять фунтов – ничтожная ставка. Ради такой суммы я бы и пальцем не пошевелила. Ставьте сразу пятьдесят, – произнесла леди Ирвинг. Она сидела на неудобном жестком стуле с высокой прямой спинкой. Очевидно, графиня выбрала этот стул исключительно из-за его сходства с троном.

Карта Локвуда оказалась бита: он не мог позволить себе проиграть больше десяти фунтов.

Хавьер выбрал удобное кресло и основательно устроился в нем, приготовившись смотреть спектакль. Принимать участие в игре он не собирался – с него хватило волнительных моментов. Раз пять Хавьер ловил себя на том, что проводит рукой по волосам – он всегда так делал, когда нервничал. Не хочется даже думать, в каком беспорядке, должно быть, его прическа.

– К чему ставить деньги? – сказала синьора своим низким грудным голосом. Она выпустила идеально правильное кольцо дыма и внимательно наблюдала за тем, как рассеивается дым. Далее, судя по интонации, последовал риторический вопрос на итальянском, в котором отчетливо прозвучало слово «интимо».

– Не вижу необходимости пользоваться варварским языком, когда находишься в Англии, – сказала леди Аллингем, чьи хорошие манеры улетучивались так же быстро, как дым, выпускаемый синьорой.

– Это все из-за того, что вам так и не довелось испытать удовольствие от надлежащего использования этого языка, – заметила леди Ирвинг и, прочистив горло, добавила: – Но ты меня не слышала, Луиза. И вы, мисс Тиндалл, тоже.

– Как и мои дочери, Эстелла. – Окатив леди Ирвинг ледяным взглядом, леди Аллингем поднялась. – Полагаю, нам пора готовиться ко сну. Дочери мои, мы уходим.

Леди Ирвинг безразлично пожала плечами.

– Как тебе будет угодно, Сильвия. Но, помяни мои слова, ты никогда не выдашь своих девочек замуж, запирая их каждый вечер в спальне. Если, конечно, они не хитрее, чем ты думаешь.

Леди Аллингем, сочтя дальнейшую дискуссию бессмысленной, удалилась, прихватив с собой дочерей. Хавьер с облегчением выдохнул. Миссис Тиндалл, мать Джейн, мирно посапывала в кресле перед камином, а количество выпитого ею хереса гарантировало, что спать она будет долго и крепко, что бы ни происходило в этой комнате.

Теперь Хавьеру оставалось лишь проследить за тем, чтобы Локвуд держал себя в рамках приличий. То же касалось и Джейн. Как, впрочем, и остальных присутствующих. Чтобы не оскорбить нежные чувства мисс Оливер.

Его взгляд невольно устремился к мисс Оливер, задержавшись на ее нежной груди.

Досадный промах – она почувствовала его взгляд. Мисс Оливер посмотрела на него, вопросительно приподняв брови. Хавьер приготовился к строгой отповеди.

Но она лишь заговорщически ему улыбнулась – мол, я вас поймала.

И тут же отвела взгляд, сказала что-то Джейн, и обе рассмеялись.

А когда же он, Хавьер, смеялся в последний раз? Граф не мог вспомнить. Обычно он ограничивался снисходительной улыбкой; самое большее, что он себе позволял, это короткий смешок. А смеяться от души, можно сказать, хохотать, как сейчас хохотали Джейн и мисс Оливер (Луиза, как называла ее Джейн, и так ему нравилось больше), Хавьер не позволял себе с тех пор, как перешагнул нежный возраст детства.

Странно, но, наблюдая за чужим смехом, он не испытывал радости. Чужой смех не поднимал ему настроение, а наоборот, портил его.

Хавьер подошел к камину, достал из коробки бумажные жгуты для растопки и высыпал их на каминную полку. Сложив один из жгутов пополам, он спрятал его в кулаке вместе с другими, длинными, и сказал: