Комплимент был необходим, Джон сразу это почувствовал, и от всей души возразил: — Вы ни в коем случае не старушонка, миссис Хадсон, побойтесь бога. — А потом продолжил уже не так бодро, скорее наоборот, потому что притворяться перед близким ему человеком по-прежнему не считал возможным: — Он выставил меня из дому. И… — А вот это было самым больным, самым животрепещущим. — …И ни разу не позвонил. Почему он мне не звонит?

— Потому что любит, — с жаром ответила ободренная любезностью леди. — Лю-бит.

— Звучит довольно неубедительно. Вы меня тоже любите… смею надеяться… но при этом звонить не стесняетесь.

— Это не одно и то же, мой дорогой. — Джон так и видел её тонкие бровки, взметенные к нежным кудряшкам, и прорезанный морщинками лоб. — Какой вы, однако, странный. Если бы я испытывала к вам безумную страсть, ни за что бы не позвонила. Это так просто.

— И так нелогично.

— В любви логики не существует. Как и во всем этом мире. И пусть я ни в коем случае не старушонка, но прожила достаточно для того, чтобы заявить об этом с полной уверенностью.

— Только вот о безумной страсти Шерлока вы знать ничего не можете. Уж простите.

— Я? Представьте себе, могу. У него глаза истомившегося человека. — В трубке раздался тихий, мечтательный вздох. – О, я знаю такие глаза… И не учите меня науке страсти, милый доктор, вам это не под силу. Кстати, ваши собственные доводы смешны и нелепы — разве сами вы пытались ему позвонить?

Джон прожигал аппарат возмущенным взглядом. — Не пытался. И не буду. Он, по сути, выгнал меня из дому. Выставил вон. И квартиру эту подыскал в авральном порядке, чтобы я, не дай бог, не задержался хотя бы на день. Вы же не станете возражать, что именно его благотворительности я обязан? Мифической подружки с арсеналом симпатичных квартирок, я полагаю, не существует? Предлагаете мне унижаться?

— Поразительное упрямство, — отвечала леди на его весьма разумные доводы, обходя молчанием град вопросов, и в особенности квартирный вопрос. — Он вас любит и точка.

— Поразительное упрямство, — парировал Джон.

И тем не менее, от таких разговоров в его душе расцветала весна, и пламя вспыхивало уже не больное, а живительное, согревающее. Неужели и правда любит? Да, да, да. Так смотрел, ТАК смотрел. И даже кофе, чтоб ему провалиться, остыл. Ну ещё бы, ведь они тогда… ЛЮБИТ?

Джон воодушевлялся, и, окидывая благодарным взглядом временное пристанище, бодро шел к холодильнику с твердым намерением в кои-то веки приготовить горячий ужин. И готовил. И даже что-то мурлыкал себе под нос. Ничего, ничего, подождем…

Но проходил день, другой, и он снова сникал, с мучительным ожиданием поглядывая на телефон. Шерлок и не думал звонить, и самое печальное было то, что это уже казалось Джону совершенно естественным. Мрак заливал сознание, и картины, одна убийственнее другой, возникали перед мысленным взором: утро, теплая, растревоженная постель, и Шерлок в объятиях молодого красавца нежится, сонно моргая. И кудри его беспорядочно взбиты. И губы влажно горят…

Внутри снова взрывалось, жаркая ударная волна сметала остатки благоразумия и надежды — чудесная, добрая миссис Хадсон его обманывает. Нет никакого печенья. Нет никаких истомившихся глаз… Ничего нет. Только её материнская жалость и желание хоть как-то утешить брошенного и так быстро забытого Джона.

Адской болью отзывалась в душе каждая подобная мысль. Любовь вопреки всему становилась ещё сильнее, и, напитавшись всласть этой болью, раздувалась, словно дьявольская пиявка.

Но не только любовь набирала силу — к душевным терзаниям Джона неожиданно присоединился недуг телесный. Разболелась нога. Давно забытая травма лодыжки (детство, Ферди, забор) напомнила вдруг о себе ломотой, такой резкой и мучительно острой, что темнело в глазах. В моменты приступов Джон едва не до крови прикусывал губы, покрываясь холодной испариной. Откуда? Столько минуло лет — какие могут быть осложнения, черт возьми? Как практикующий врач он отрицал саму возможность возникновения столь фантастических аномалий. Чему там болеть-то, господи? Ни перелома, ни трещины. Банальный вывих. Но факт остается фактом — ногу скручивало всё чаще. Джон заметно прихрамывал и злился неимоверно — этого только не доставало.

Сара, всё последнее время исходившая арктическим холодом и при встрече смотревшая исключительно поверх его головы, выглядела теперь заметно обеспокоенной и даже предложила пообедать по-дружески, как в старые добрые времена. Поболтать… Джон вежливо отказался, сославшись на сумасшедшую занятость.

— Чем? Чем ты так неотложно занят? — не выдержав, вспылила она. — Посмотри на себя, Джон. Выглядишь потрясающе — постарел, подурнел. Страшно худой, а теперь ещё и хромой. Что у тебя с ногой? Подстрелили? И ради этого ты меня обманул?

Джон удивился. – Кто, по-твоему, мог меня подстрелить? И я тебя не обманывал. Не сложилось, и только. Но в любом случае, извини, если причинил тебе… неудобства.

От её потемневшего взгляда стало до чертиков стыдно. Как мерзко звучат эти лживые оправдания! Сара права — обманул. Обещал, давал повод надеяться, ждать, а сам… Отвратительно. Подло. Заслужил ты, Джон Ватсон, и своё одиночество, и свою аномальную хромоту, сделавшую тебя беспомощно-жалким и ещё более неприкаянным.

— Сара…

— Она оказалась слишком хороша для тебя, да? Слишком?

— Кто?

— Та штучка, из-за которой ты так летал, что едва не сбивал меня с ног, не замечая вокруг себя никого. А теперь… Теперь ты не летаешь. Ты… На тебя неприятно смотреть, понимаешь?

— Понимаю. Прости. — Джон отошел, не дослушав собственного приговора. Зачем? Он и без того знал, что похож на обмылок. Возможно, Сара безжалостна, но разве можно усомниться в её правоте?

«Вот и всё. Между нами всё кончено безвозвратно. Хотя, после Шерлока какой, к черту, возврат? Вернуться к кому-либо после Шерлока невозможно. А к нему дороги закрыты — стоп, доктор Ватсон, стоп, вам не туда. Вам вообще никуда. Полное отсутствие личной жизни в ближайшие тридцать лет. А потом в каком-нибудь пансионате для ожидающих конечного пункта развалин я встречу симпатичную леди в изношенном парике, которая свяжет для меня шерстяные носки и хоть как-то скрасит уход».

*

Время шло, близилось Рождество. Нога болела по-прежнему, Джон припадал на неё всё заметнее, и это было не самым лучшим дополнением к его унылому образу. Одинок он был беспросветно, но при этом даже мысль о встрече с тем же Майком Стемфордом вызывала в нем бурный протест. Нет. Никаких душещипательных разговоров. Если уж и справляться с такого рода проблемой, то только самостоятельно, не опираясь на чьё-либо плечо. Да и что он может поведать добряку Майку? Что не устоял и смертельно влюбился в стихию, что разрушен ею до мельчайших обломков? Ну уж нет. Никаких слезных исповедей. Только один на один с поражением. Только один… Парение в пустоте имеет своеобразные преимущества — не допускает столкновения лбами.

Симптомы были довольно тревожными, Джон хорошо это понимал, но менять ничего не хотел, расширяя границы своей затянувшейся изоляции и получая извращенное удовольствие от собственной отверженности и ненужности. Всё — к черту. Всё и всех. И Майка — тоже. Желанным оставался только голосок миссис Хадсон.

Но миссис Хадсон звонила всё реже, а голосок её становился всё холоднее, по льдистости приближаясь к затянувшемуся минусу за окном…

В сочельник Джона потряхивало, начиная с утра. Телефон превратился в источник настоящих мучений, обострив нервозность и раздражительность до тихого бешенства. Каждый из немногочисленных вызовов хотелось немедленно сбросить, потому что всё это было не то и не от того. К вечеру его уже крупно трясло — главный звонок так и не прозвучал, и даже (даже!) добрейшая миссис Хадсон как будто забыла о своем недавнем жильце. Самому же позвонить мешал острейший из всех испытанных им когда-либо страхов: вот он звонит бывшему соседу по Бейкер-стрит — дружески поздравить с приближающимся Рождеством. И что же слышит в ответ? Рассеянное «алло», фоном звучащий гогот Дэвида-Стивена-или-кого-там-ещё, в который органично вплетаются хрустальные переливы (не плакать же ей в такой замечательный вечер) счастливой домовладелицы, звон посуды и тихую рождественскую мелодию как подтверждение того, что в этом доме, у этих людей всё так, как и должно быть. И совершенно не так, как у Джона Ватсона, который пялится на свой телефон как на Библию, и ждет, ждет Откровения, которого нет и не может быть.