В гостиной, в слабом мерцании камина и свете оплывших свечей он увидел Эмму. Укутав в теплый плед своё небольшое тело, она примостилась в углу дивана, поджав под себя ноги и потягивая вино.

Джон в замешательстве остановился, собираясь уже шагнуть назад, незаметно исчезнув, но женщина посмотрела в его сторону и приветливо улыбнулась.

— Заходите, Джон.

— Мне очень неловко… — Джон растерянно топтался на месте, не зная, как поступить. — Я не ожидал кого-то увидеть здесь… в такой час.

— Бессонница. — Эмма вздохнула. — В этом доме я плохо сплю. Да входите же, Бога ради! В моем возрасте нереально испытать шок при виде мужчины в пижаме. — Она улыбнулась. — Хотите выпить?

— Да.

— Глупый вопрос. За этим вы и пришли, верно? Вот только коньяк, похоже, закончился. Не откажитесь от вина?

— Не откажусь.

— Не спится в чужой постели?

— Да нет, я отключился довольно быстро. Странный сон.

— Страшный?

— Странный, — повторил Джон.

— Хм… Но выглядите так, словно вернулись из ада. Присаживайтесь. И подкиньте, пожалуйста, дров — там, кажется, есть ещё пара поленьев.

Они молча смотрели в разгорающийся камин и пили вино.

На сердце было муторно и тяжело. Джон чувствовал себя безнадежно больным и слабым, нуждающимся в утешении как никогда. Но, судя по всему, Эмма Гилл и сама в утешении нуждалась не меньше.

— Муж будет меня ругать, — нарушила она молчание, и Джон понял, что Эмма вызывает его на разговор.

— Вы чудесная пара. Я любовался вами весь вечер.

— Да. Я заметила. Крис прекрасный человек. Прекрасный во всех отношениях. И очень любит меня. Состариться рядом с таким мужчиной — подарок, который достается далеко не каждой счастливице. Никаких чужих юбок. И чужих штанов…

— Штанов? — Тело Джона вспыхнуло и покрылось испариной. — О чем вы?

Эмма взглянула на него с мало понятным вызовом, как будто решалась на что-то, о чем обязательно потом пожалеет, но что удержать уже невозможно, потому что оно жжет и терзает душу, требуя выхода и освобождения.

— В этом проклятом доме…

При этих словах Джон вздрогнул.

— Да, проклятом, — неожиданно зло повторила Эмма, увидев его тщетные попытки скрыть изумление. — Я была самой счастливой, и самой несчастной женщиной на Земле. Так я считала тогда. Теперь-то я знаю, что ни о каком счастье не могло быть и речи. Мы склонны придумывать оправдания всему, самым чудовищным вещам, только бы не признаться, что находимся в полном дерьме. Вы согласны?

Джон не нашелся, что ей ответить, но женщине не требовался ответ.

— Думаю, да. — Она посмотрела пристально, и удовлетворенно кивнула. – Да. Человеку, чьи кошмары настолько ужасны, ни к чему объяснять, что такое дерьмо. Итак, я была самой несчастной женщиной на Земле. Я страстно любила его. Страстно. Самозабвенно. Он снится мне до сих пор. Зеленоглазый мучитель. Смешно такой старухе, как я, рассуждать о любви. Но что я могу поделать, если женщина во мне до сих пор жива, как ни старались её уничтожить.

— Вы старуха? Побойтесь Бога, миссис Гилл.

Она протянула ладошку и погладила его по плечу. — Я не кокетничаю, Джон, поверьте. Иногда я кажусь себе древней, трухлявой, готовой вот-вот рассыпаться. И сейчас именно такой день. Этот дом…

— Что необычного в этом доме? Большой, красивый.

Она допила вино и протянула бокал. — Плесните.

Джон разлил остатки вина и выжидающе посмотрел на Эмму.

— Почему я говорю это вам? — недоуменно пробормотала она. — Ни с кем и никогда я не делилась своим позором. Но отчего-то мне кажется, что вы, Джон, всё поймете и не осудите. Кроме того…

Она запнулась и суетливо поправила плед.

— Мой муж… отец Мэри… любил меня. Наверное, он искренне в это верил и заставил поверить меня. Был нежен, заботлив, очень добр ко мне и не собирался бросать. — Казалось, она не рассказывала, а размышляла. — Собственно, зачем? Я же всё приняла, смирилась… — Она вскинула на Джона измученные глаза. — Десять лет я делила его с мужчиной. Десять лет он сходил с ума по мужчине. ОН СХОДИЛ ПО НЕМУ С УМА! Возвращался из его постели сияющим и… удовлетворенным. Плакал, долго просил прощения, и при этом проводил пальцами по своим налитым кровью губам. Как насытившийся вампир. Боже мой, неужели я всё это выдержала?! Его вымученные ласки, его дежурные фразы… — Эмма зябко поежилась. — Она права: мы чудовища. Я — чудовище. Больше чем Артур. Если бы Крис узнал… Боже! Артур страдал и мучился, но у него было оправдание — он любил. А я? Любила я или просто удерживала? Не знаю. Но самое страшное — не вцепись я тогда в него так отчаянно, не случилось бы… ничего.

Джона колотила дрожь. Его потрясение было настолько огромно, что он не владел собственным телом: оно содрогалось, и готово было расплавиться в огне, что стремительно разливался сейчас по коже, по загустевшей от этого жара крови.

Это не могло быть простым совпадением. Нет.

В образе этой настрадавшейся и ничего не забывшей женщины, и в самом деле состарившейся за несколько коротких минут, с Джоном говорила сама Судьба. Только вот что хотела она сказать?

— Вы осуждаете меня, Джон? — тихо спросила Эмма, по-своему расценив смятение, которое сидящий рядом мужчина даже не пытался скрывать.

Джон с трудом сглотнул вязкую, с терпким привкусам винограда, слюну. — Как я могу? Я сам…

И окаменел от собственных слов, метнув в сторону Эммы испуганный, затравленный взгляд.

— …сам не ангел, — закончил он, срываясь на предательский хрип.

— Никто не ангел.

Воцарившееся молчание было гнетущим.

Джону очень хотелось уйти, спрятаться, попытаться осмыслить всё, что он услышал и что ошеломило его несказанно.

И вдруг его взбудораженное сознание пронзила догадка.

— А Мэри? Мэри знала об этом?

— Мэри? — миссис Гилл беспомощно оглянулась по сторонам. — Мэри было шестнадцать. Кто же ей скажет. А потом свершилось это… Эта трагедия.

— Какая трагедия? — насторожился Джон.

«И почему она сказала — свершилось? Кара небесная, что ли?»

— Вы не знаете? — Эмма казалась искренне удивленной. — Вы не знаете, как умер отец вашей жены?

— Я не спрашивал, а Мэри не рассказывала. Что же произошло с мистером Морстеном?

— Как жаль, что вино закончилось, — пробормотала Эмма. — Он… они сгорели. Артур и его любовник.

— Сгорели?

— Видите ли, любовником моего мужа был наш садовник. Добрый дядюшка Сэм. Спрятанный за деревьями домик… Во время их очередного свидания дом неожиданно загорелся, и я осталась вдовой. Вот и всё.

Она подняла на Джона глаза и улыбнулась, неуместно и горько.

На миг Джона посетила сумасшедшая мысль, что он всё ещё спит. Слишком уж нереальным казался ему этот сокрушительный обвал человеческой боли.

Так не бывает, господи. Так быть не должно.

— Но что случилось? — Он потерянно блуждал взглядом по её лицу. — Причина пожара известна? Кто-нибудь выяснил…

— Зачем? — перебила Эмма, сердито поджав губы. — И зачем это вам, Джон? Разве это может что-то исправить? Или вернуть мне десять лет унижений и адской пытки? - Она поднялась с дивана, резко отбросив в сторону плед. — Пожалуй, пора. Скоро рассвет, и я очень устала. Спасибо, Джон.

— За что? — Джон тоже поднялся и сделал шаг в её сторону.

— За то, что выслушали. И не осудили строго.

— Я не вправе судить.

Эмма слегка повела плечами, словно пробуя на вес оставшуюся на них тяжесть. — Пойду. Спокойной вам ночи.

Джон, не отрываясь, смотрел вслед удаляющейся фигурке. Усталость читалась в каждом движении, и он подумал, что вряд ли её бремя стало легче намного.

В дверях миссис Гилл обернулась.

— Знаете, Джон… — Она на мгновенье замялась, будто споткнувшись о фразу, что уже готова была родиться. — Возможно… Возможно, дом подожгла… их пламенная страсть.

И исчезла в неосвещенном холле.

— Что? Что?! — Джона метнулся следом, но остановился, вперив остекленевший взгляд в темный дверной проём. — Вы сказали…