— Джон. — Голос сорвался и наконец-то приобрел краски, и живость, и обволакивающее тепло. — Прости.

— Иди к черту!

Он взял сахарницу и насыпал в свой бокал четыре полные ложки.

Слова Шерлока заскрежетали в мозгу, как лист ржавого железа, по которому провели таким же ржавым гвоздем: — Нам обоим сейчас тяжело, но это пройдет. Со временем тебя перестанет сюда тянуть. Поверь мне.

Безумие. Это безумие.

— Прекрати! — Джон заорал, краснея лицом и шеей. — Немедленно заткнись и не корчи из себя великого психолога! Неужели ты думаешь, что знаешь о времени больше, чем я?! Меня тянуло сюда невыносимо! НЕВЫНОСИМО! Даже тогда, когда ты был гребаным мертвецом.

Он отбросил ложку и быстро поднялся из-за стола с твердым намерением уйти отсюда к чертовой матери, не видеть больше дорогих сердцу вещей, не слышать этого сводящего с ума скрежета, этого тихого голоса, говорящего несусветную чушь и не верящего в то, что сам говорит.

— Джон!

Шерлок вскочил, с грохотом опрокинув стул, и поймал его руку, больно вцепившись в неё ледяными пальцами.

— Джон… — повторил он всё так же тихо. — Пожалуйста…

— Не верю своим ушам — ты научился говорить «пожалуйста», — усмехнулся Джон, останавливаясь и борясь с почти неодолимым желанием растереть эти холодные пальцы, согреть их своим дыханием, вернув им тепло и жизнь.

— Я многому научился, Джон.

— Даже любить?

Джон не понимал, почему вырвался у него этот неуместный вопрос. И не понимал, почему лицо друга превратилось в непроницаемую маску спокойствия и хладнокровия. Он силился разглядеть сквозь эту маску истинные эмоции Шерлока, чтобы понять, почему так плохо, почему так невыносимо тяжело стало находиться рядом с ним сейчас, если без него в тысячу раз тяжелее. Ему казалось, что ещё мгновение, и он всё поймет, разгадает тайну их необъяснимого, глупого поединка.

Но Шерлок отпустил его руку и пожал плечами.

— При чем здесь любовь?

Он снова присел к столу, обхватив остывающую кружку ладонями.

Джон не сводил с него глаз, загипнотизированный простыми действиями: пальцы пошевелились на гладких боках кружки… ладони поднесли её к губам… отросшая прядь медленно упала на лоб… бокал тяжело опустился на поверхность стола… рука взметнулась и отбросила прядь…

— Что происходит, Шерлок? Что, черт возьми, между нами происходит?!

В глазах ледяное недоумение. — Между нами ничего не происходит, Джон. И не может происходить.

========== Глава 17 У меня всё хорошо. А у тебя? ==========

Они не виделись ровно месяц.

Тридцать дней полного безучастия, пустоты, искусно замаскированной под нормальную жизнь нормального человека: работа, семья, планы на будущее.

Стоп.

Никакой пустоты.

Работа, семья, планы на будущее. Горячий завтрак по утрам, чистые носки, свежая рубашка, впитавшая едва уловимый аромат женщины — жена как всегда тесно прильнула, провожая в дверях и кутаясь в теплый халатик, наброшенный на голое тело.

Утренний спонтанный секс — именно то, что нужно. Вечерний предполагает томные ласки, вздохи, страстные поцелуи, слова признаний, а этого Джон вернуть в их жизнь не может.

Не в силах.

Но на рассвете накрыть собой ждущее тело он в состоянии, тем более что потом, когда всё позади, когда дверь квартиры закрывается за ним с легким щелчком, опостылевший обруч уже не так тесно сжимает грудную клетку, и чувство физического освобождения пусть ненадолго, но всё-таки вселяет надежду, что в один из дней наконец-то освободится душа, и всё станет совсем хорошо.

И в этом нет ничего неправильного в отличие от того сумасшествия, которое сшибло его с ног после внезапного возвращения живого и невредимого Шерлока.

Тридцать дней вполне сносной жизни.

Четырнадцать дней до Рождественской ночи, которую Джон проведет рядом с женой, а Шерлок…

А вот про Шерлока знать Джону не обязательно.

Их последняя встреча вывернула его наизнанку. Он шел по улице, не видя вокруг себя ничего: глаза застилали злые, горячие слезы, и Джон даже не пытался взять себя в руки, чтобы остановить их позорный поток. Он казался самому себе старым, всклокоченным псом, которого брезгливо пнули под хвост, чтоб не юлил, не ластился, не надоедал своей преданностью и слепой, безграничной верой.

Господи, как, наверное, унизительно глупо выглядел он в его глазах! Примчался, как идиот, на первый же мелодичный свист. Всё, хватит! Самое главное, всё у него в порядке: живет припеваючи на Бейкер-стрит, отдыхая от собственной смерти и продавливая костями диван. Во всяком случае, ни одного громкого скандала пока не вызвал.

Права была Мэри… Сейчас Джону было не важно осознание того, в чем его жена оказалась столь проницательна месяц назад: их ссоры и размолвки остались давно (месяц иногда вполне спокойно может растянуться на тысячелетие) позади, выяснения отношений и поиски истины — тоже, совместная жизнь вновь стала прежней… Ну, хорошо, не совсем прежней: меньше тепла, меньше откровенности, меньше страсти. Память стерла детали, но хранила отголоски той боли, что обожгла очень сильно, не давая почувствовать себя близкими и счастливыми. Но это лишь вопрос времени.

О времени Джон знал теперь всё.

Часто звонила миссис Хадсон — растерянная и недоумевающая. Плакала и задавала много вопросов, на которые Джон ответа не находил.

Так уж сложилось… Такая уж e меня дорога…

Дайте, бога ради, забыть!

Один раз позвонил Майкрофт — сдержанный и невозмутимый. Интересовался здоровьем, работой и просил каняться миссис Ватсон. Джон холодно поблагодарил.

Лестрейд звонил регулярно: приглашал выпить, намекал на какие-то общие дела с Молли, передавал от неё приветы, которые наверняка выдумывал сам, посмеивался нервно, ненатурально, раздражающе.

Шерлок не позвонил ни разу.

Джон думал о нем каждый день. С утра и до ночи навязчивым лейтмотивом звучало в голове имя, которое он решил не произносить никогда. В конце концов, заигравшийся гений ему не пара. Хватит уже, и так еле выжил.

У него есть дом, есть жена, которая сейчас нуждается в поддержке и доброте, как когда-то нуждался он сам. Она плохо спит, по ночам жалобно стонет и прижимается так отчаянно, будто там, в коридорах тяжелого сна, тысячи демонов грызут её душу. Один раз она крикнула «мама!» и зло хохотнула, тяжело повернувшись на бок и притянув к лицу одеяло.

Ни разу она не спросила о Шерлоке, о причине их нежелания видеть друг друга, о забытой мужем дороге на Бейкер-стрит.

Это было странно.

Но Мэри деликатна и очень умна. Зачем лезть в душу любимого мужа, сдирая подсыхающие болячки? Что-то произошло, что-то такое, о чем ей необязательно знать, о чем он, Джон, ей никогда не расскажет, стыдясь пережитого унижения. Умница Мэри не задает лишних вопросов. И как только он мог усомниться в правильности своего выбора? А то, что она делала и говорила не очень приятные вещи… Её можно понять. Во всяком случае, постараться.

Придет время, и всё забудется.

О времени Джон знал теперь всё.

С Алексом виделись редко, да и то мельком. Пару раз тот звонил и приглашал их с Мэри на ужин. Спрашивал, как обстоят дела, не называя имени Шерлока, как основного источника своего интереса. Джон отвечал уклончиво и от приглашений отказывался: Мэри нездоровится, зимняя стужа…

*

В один из особенно холодных, отвратительно серых дней он понял, что готов умереть от тоски. Он отправился к Алексу без предварительного звонка, почему-то абсолютно уверенный в том, что застанет его на месте.

Алекс очень обрадовался, вскочил из-за стола и ринулся к нему навстречу.

— Джон, как я рад!

Стало значительно легче.

— Угостишь меня своим чудодейственным чаем? Такая стужа…

— Конечно! Присаживайся.

Чайник уютно шумел, и этот домашний звук наполнил сердце Джона предчувствием чего-то хорошего, светлого, радостного. Он еле слышно вздохнул и поудобнее устроился на узком диванчике, занимающем добрую треть небольшого, тесного кабинета.