Следующее, что я помню невыносимую боль. Это было превращение. Очнулся я уже спустя три дня в сторожке. Рядом со мной сидел отец, Питер Турнен. Он и сделал меня таким.

— То есть ты считаешь своим отцом Питера Турнена? А как же твои настоящие родители?

— Да. Он давно уже стал мне отцом. А своих настоящих родителей я больше не видел. Выживших после кораблекрушения не было, поэтому мое исчезновение объяснять ни требовалось.

— А почему он тебя сделал таким?

— Он давно жил один и хотел иметь семью. Но поскольку питался только животными, сделать это с уже существующими вампирами было очень затруднительно. Дело в том, что питающихся животными даже на данный момент можно пересчитать по пальцам. Увидев меня умирающего, он понял, что это его шанс. Он вытащил меня из воды, я уже не дышал, но сердце еще слабо, но билось. Как он меня вытаскивал из воды, никто не видел.

— То есть он практически тебя спас от смерти. Но ты я смотрю не очень рад?

— А ты бы была рада?

Я не знала, что ему на это ответить. Сказать правду, что была бы рада, не осмелилась. Лично я считаю, что это лучше, чем окончательно умереть.

— А вот то, что ты читаешь мысли это характерно для всех вампиров или это только твои особенные способности? А твои родственники тоже обладают чем–то подобным?

— Нет, мысли читать могу только я. Но Джанет может внушить что–то человеку! Роберт самый сильный из нас физически. А Питер может исправлять настроение!

— Джанет, это мама? Внушить это значит заставить человека сделать что угодно и где угодно вопреки его воле?

— Да. Но и она бессильна перед тобой. Мы это уже проверяли.

— Что? Когда? — моему возмущению не было предела.

— Не волнуйся ты так! После аварии она пыталась тебя убедить забыть все, что ты видела. Ты ничего не помнишь?

— Нет. А когда именно это было?

— На следующий день после аварии. Мы подошли к тебе прямо у выхода на стоянку.

— Вас я точно не помню, но тогда у меня ужасно разболелась голова, воспоминания как в тумане и ехала домой я немного дольше.

— Наверное, это ее влияние. Она приложила все свои силы.

— А как она это делает? Кстати, а как ты читаешь мысли?

— Действуем мы совершенно по–разному. Джанет необходимо смотреть при этом в глаза и воздействовать она может только на одного. А вот я читаю мысли всех, находящихся от меня на расстоянии 2–3 километра. Эти все мысли создают гул в моей голове.

— Как же ты различаешь мысли разных людей?

— Дело все в том, что мысли звучат абсолютно также как и голос, а чем знакомее голос, тем легче его узнать.

— А если Джанет надо смотреть человеку в глаза, почему я ничего не помню?

— Это я тоже не знаю. Твоя голова, как бы правильно выразиться, закрыта от наших способностей. Но почему так мы не знаем.

— Ну, то, что у меня мозги набекрень я знаю! Я вообще какая–то неправильная, — призналась я, глубоко вздохнув.

— Конечно, не правильная. Тебе давно пора спать! Мы же еще увидимся?

Он подошел ко мне и очень нежно и осторожно погладил по щеке. Щека под его рукой вновь вспыхнула. Я закрыла глаза от удовольствия и затаила дыхание.

— Спокойной ночи, — сказал он и исчез.

— Спокойной ночи, — прошептала я в пустоту.

Ночь прошла как всегда. Опять сны всю ночь снились.

Завтрак прошел спокойно: Том поджарил яичницу, а я ограничилась кукурузными хлопьями с молоком. Интересно, папа забыл про субботу?

Словно прочитав мои мысли, Том поднялся и поставил тарелку в раковину.

— Насчет субботы… — начал он, включая воду.

— Да, папа? — с опаской спросила я.

— Так с кем ты идешь на рождественский бал?

— Я встречаюсь с Габриелем Турненом, с ним и иду, — внутренне поморщилась я. Ну зачем он спросил и заставил меня это сказать? Хотя все равно когда–нибудь надо было сказать!

Том выдавил на тарелку немного жидкого мыла и растер его щеткой.

— Младший сын доктора Турнена?

— Да. Ты что–то имеешь против?

— Нет. Просто рад. Я видел его как–то. Он красавчик, — констатировал отец, тщательно споласкивая посуду.

— У меня всегда был хороший вкус, — усмехнулась я.

Бедный отец, лучше ему не знать, кому принадлежит мое сердце.

Махнув рукой на прощание, отец ушел, а я пошла наверх чистить зубы и собирать учебники. Не успела машина отъехать, как я бросилась к окну. Серебристый «вольво» уже стоял на нашей подъездной дорожке! Я сбежала по лестнице.

Габриель ждал в машине и даже не поднял глаза, когда я захлопнула входную дверь. Я подошла к машине и нерешительно помедлила, залюбовавшись его белозубой улыбкой.

— Доброе утро! — поприветствовал он меня вкрадчивым бархатным голосом. — Как дела? — Золотистые глаза пристально изучали мое лицо, будто в вопросе был какой–то подтекст.

— Хорошо, спасибо! — Разве может быть иначе, когда он рядом?

— Ты какая–то усталая, — тактично намекнул он на темные круги под моими глазами.

— Плохо спала, — призналась я, закрываясь волосами.

— Я тоже, — поддразнил он, поворачивая ключ зажигания. Я уже привыкла к негромкому урчанию мощного мотора. Наверное, мне нелегко будет сесть за руль своего пикапа.

— А чем ты занимался ночью? — полюбопытствовала я.

— Ну, уж нет, — усмехнулся Габриель. — Сегодня моя очередь задавать вопросы.

— Ладно, что ты хочешь узнать?

— Какой твой любимый цвет? — серьезно спросил он.

— До приезда сюда были все оттенки синего.

— А что изменилось здесь?

— Здесь вся земля зеленая, а небо постоянно серо–синее! — глядя на свои руки, призналась я.

— Тебе не нравиться Сомт? — скорее констатировал он, чем задавал вопрос.

— Я никогда этого и не скрывала. Я люблю солнце, а здесь его вообще не бывает. Поэтому теперь мои любимые цвета желтый и оранжевый. Они теплые.

Мои слова чем–то задели Габриеля — он задумчиво смотрел на меня.

— Ты права: они — теплые. — Нерешительно коснувшись моих волос, он заправил выбившуюся прядь за ухо.

Скоро мы уже были в школьном дворе. Выбрав на стоянке место поудобнее, Габриель вновь повернулся ко мне.

— Какой диск ты сейчас слушаешь? — спросил он таким тоном, будто мне предстояло признаться в убийстве.

— Within Temptation. Я вообще люблю такую музыку. Ты мог это уже понять. Мы ведь играем в одной группе. Кстати, завтра будет предпоследняя репетиция перед балом. Ты должен быть.

— Буду. Теперь я не буду пропускать репетиции. Хочется услышать лично, как ты поешь! — обворожительно улыбнулся мне Габриель.

И так целый день! Встречая меня с английского, по дороге на норвежский и даже во время ленча он выпытывал у меня мелкие подробности моей биографии. Какие фильмы я предпочитаю, какие не смотрю никогда, где бы хотела побывать.

— Ты мог уже заметить, что я интересуюсь разными странами и достопримечательностями. Поэтому хочу побывать почти везде. За исключением стран Африки и Австралии, там все интересные места — камни.

Не помню, чтобы мне когда–нибудь приходилось столько о себе рассказывать. Я очень смущалась, боялась, что ему неинтересно, но искреннее внимание и бесконечная череда вопросов заставляли меня продолжать. В основном, вопросы были простые, лишь некоторые вгоняли меня в краску. Кстати, это было для меня великим открытием — я стала краснеть! Зато когда я краснела, Габриель тут же выдавал очередную партию вопросов.

Вопросы летели с бешеной скоростью; это напоминало психологический тест, где нужно отвечать то, «что первым приходит в голову.

— Какой твой любимый драгоценный камень?

— Вообще–то я очень плохо разбираюсь в драгоценностях. Мама мне все уши прожужжала, что девушка обязана знать камни, — вздохнула я, теребя свой локон, — зато, я знаю, какой камень не люблю точно — янтарь и рубин. — Я рассказала больше, чем хотела.

— Почему? Это очень красивые камни! — удивился Габриель.

— Янтарь, потому что мой собственный оттенок кожи желтоватый, а в сочетании с янтарем вообще…на мумию похожа. А рубин, даже не знаю. Он слишком яркий, броский. — Зарделась я.