Начиная с этого дня я был беспомощен и беззащитен перед старостой, однако хитрый Сок Дэ никогда не вступал со мной в явный конфликт. Но он ничего не забыл, и моя жизнь в школе становилась всё тяжелее и тяжелее.
Тяжелее всего мне было из-за драк, в которые приходилось теперь вступать постоянно. В каждом классе был свой рейтинг силы — как в учёбе. Я был достаточно силён и цепок в драке, чтобы держать тринадцатое или четырнадцатое место в классе. Но тут мой рейтинг вдруг как бы потерял значение. Те ребята, которые были заведомо слабее и раньше не решались со мной драться, теперь вдруг стали затевать потасовки. Их было много, и мне приходилось собирать все свои силы. Но тем не менее мой рейтинг падал день ото дня. Я вроде бы был сильнее и ловчее, но тем не менее проигрывал, потому что те, кто раньше легко сдавался, теперь стояли до конца. Их как будто что-то поддерживало изнутри. Но и снаружи их поддерживали: вокруг стояла толпа болельщиков. Эта толпа лишала меня сил. И очень часто, когда мы сплетались с кем-нибудь в клубок, я вдруг чувствовал, что моему сопернику помогает чья-то рука, и я оказывался на обеих лопатках. Уже через месяц после истории с зажигалкой я числился одним из последних в классе по силе — хуже меня были только несколько слабаков, которые в счёт вообще не шли.
Другой тяжёлой проблемой было отсутствие друзей. Прошёл уже целый семестр с тех пор, как я перевёлся сюда, но у меня всё ещё не было ни единого друга. До истории с зажигалкой некоторые ребята пускали меня в свои игры, если я прилагал усилия, чтобы им понравиться. Некоторые из них, бывало, шли со мной вместе домой из школы. Но после этой истории никто не хотел иметь со мной дела — причём не только в школе, но и во дворе. Раньше меня почти не замечали, теперь стали избегать, и это было гораздо хуже.
В те времена не было игровых площадок, как сейчас, не говоря уже о телевизоре или электронных играх, которые помогают забыть об одиночестве. Да и хороших книжек и просто каких-нибудь игрушек было маловато. Так что не иметь друзей тогда было совсем худо. Когда я вспоминаю школьные перемены, моё сердце до сих пор охватывает холодок. В игры меня не брали, и мне приходилось стоять у окна в классе или прятаться где-нибудь в тёмном углу в школьном дворе и оттуда грустно наблюдать за тем, как другие гоняют в футбол. Каким чудом казался мне этот футбол, в который играли резиновым мячом размером чуть побольше кулака! Играли ещё во что-то вроде софтбола без биты, в «восьмерку» с мячом — и столько радости это вызывало, так они кричали, что, казалось, вот-вот надорвут себе глотки.
Дома и во дворе было не лучше. Выбор был невелик: либо меня ждало безразличие ребят из других классов, которые были для меня всё равно что иностранцы; либо я мог ходить следом за старшеклассниками в качестве шестёрки; либо мог собрать команду младших и играть там роль лидера — это меня тоже не очень привлекало. Так что приходилось отправляться в магазин комиксов и листать их там в задней комнате или возиться дома с братом, который был младше меня на четыре года, и слушать, как мать кричит на нас до посинения.
Помню, как один парень из параллельного класса — он был ещё здоровее нашего старосты — вызвал Сок Дэ на бой после занятий. Весь класс собрался в сосновой роще за школой, где это происходило, чтобы поболеть за своего. Я тоже пошёл — надо думать, с той же целью: как ни крути, я учился в этом классе, а не где-нибудь ещё. Одноклассники в тот день вели себя так, словно меня вообще не было на свете. Я стоял там, никем не замечаемый, до самого конца, пока Сок Дэ, наконец, не выиграл. Они его окружили и устроили ему триумф, как полководцу после битвы. Потом один сказал, что, раз Сок Дэ весь в грязи и поту, надо идти на речку купаться. Все дружно поддержали, и я тоже — молча. Мы двинулись к ручью, но не успели пройти и нескольких шагов, как Сок Дэ заметил меня. Он нахмурился, и атмосфера сразу изменилась.
— Послушай, Хан Пёнг Тэ, а что ты тут делаешь? — спросил один, который всё ловил на лету.
По этому сигналу остальные двинулись в атаку:
— Ты как сюда прополз?
— Тебя что, звали, да?
У меня вдруг защипало в носу, на глаза навернулись слезы. Тогда я просто не понимал, что это было, но теперь знаю: я в полной мере почувствовал, что значит быть изгоем.
Но ещё тяжелее, чем потерять свой авторитет сильного, и горше, чем изгойство, была постоянная, открытая травля. Я уже говорил: не только в мире взрослых есть правила, которые надо соблюдать. Есть определённые законы для детей. И так же, как ни один взрослый не может прожить жизнь, ничего не нарушив, так и ребёнку не под силу всегда точно выполнять эти законы. Как говорит пословица: если ты решил что-то почистить щёткой, то пыль всегда найдётся. Дети каждый день совершают проступки, которые во взрослом мире соответствуют преступлениям или нарушениям морали. И меня строжайшим образом наказывали за любой из таких проступков: за то, что не следовал советам или указаниям старших; за то, что не сделал то, что велел учитель или решил совет учеников; за то, что не выполнил просьбу родителей или старших; за нарушение всего, что общество считает правильным.
Если мои ногти оказывались чуть длиннее, чем полагалось, или если я забывал вовремя постричься, то мою фамилию тут же вывешивали на специальную доску позора: «Они не соблюдают гигиену». Если у меня на форме оказывалась складка или отрывалась пуговица, то меня наказывали за нарушения правил ношения формы. Запрещалось покупать сладости по пути из школы — это многие нарушали, и им сходило с рук, но только не мне. Каждый раз, когда я заходил в заднюю комнату магазина комиксов, учителю кто-нибудь об этом доносил, и я получал нагоняй. Короче, за те вещи, которые все делали, лишь изредка попадаясь и получая небольшой выговор, — за те же вещи меня объявляли преступником, выставляли перед всеми, порицали и всё записывали в личное дело. И в конце концов учитель бил меня перед классом или отправлял меня мыть туалет. Доносчиком каждый раз оказывался кто-то новый, но за ниточки дёргал, разумеется, Сок Дэ.
Наш ко всему равнодушный учитель обычно оставлял Сок Дэ право наказывать за мелкие проступки по своему усмотрению. И староста, что бы там ни говорили сами наказанные, пользовался своим правом так, что внешне всё выглядело безупречно справедливым. Допустим, кто-то из его подручных был пойман вместе со мной на одном преступлении. Тогда Сок Дэ перед лицом всего класса налагал на нас одинаковые наказания — давал задание сделать то-то и то-то. Но ведь только Сок Дэ и его свита решали, когда задания выполнены, — и тут ко мне относились так, что я только скрипел зубами. Например, если нас посылали мыть туалеты, то их отпускали после того, как они чуть повозят там шваброй. А мне предписывалось отмыть все пятна на полу и только потом идти домой. Вот в чём было дело.
Я думаю — хотя это только догадки, — что и в других случаях Сок Дэ злоупотреблял своей властью, чтобы навредить мне. Например, меня никто не извещал, что завтра будет проверка внешнего вида — а все об этом знали. Или вот был случай: я шёл в школу рядом с повозкой, запряжённой лошадью, зацепился и порвал пиджак — и в тот же день ни с того ни с сего объявили осмотр школьной формы. И так постоянно. В результате учителя стали считать меня самым трудным учеником, причём не только в нашем классе, но и на всём потоке.
При такой жизни я не мог как следует учиться. Когда меня сюда перевели, у меня было твёрдое намерение стать первым учеником. Но теперь мои оценки становились всё хуже и хуже, так что к концу семестра я был только где-то в середине списка по успеваемости.
Конечно, нельзя сказать, что я спокойно на всё это смотрел. Наоборот, я делал всё, что от меня зависит, чтобы исправить ситуацию. Первым делом я попытался подключить своих родителей, попытался объяснить отцу, в какую заварушку я попал. Но отец мой из-за своих несчастий стал к тому времени совсем не тот — он стал похож на нашего ко всему безразличного учителя.
