Брат был явно тронут. Его лицо прояснилось, хмель как будто сразу слетел с него. Он посмотрел на меня пристально, а потом глубоко поклонился и сказал:
— Пожалуйста, передай привет моим братьям и сёстрам, племянникам и племянницам, а также нашей маме.
Слово «наша» в его устах прозвучало столь же естественно, как и в моих.
Фойе гостиницы бурлило. Прибыла новая большая тургруппа, и люди носились взад-вперёд, волнуясь, не пропал ли багаж. По громким восклицаниям и по акценту я сразу понял, что они были из южнокорейской глубинки.
Было время, когда меня радовала встреча с соотечественниками за границей. Услышав корейскую речь, я всегда подходил к этим незнакомым людям, спрашивал, откуда они, а если был в городе уже несколько дней, то обязательно советовал, что тут лучше посмотреть. Но потом эти встречи стали мне неприятны, и в конце концов я начал их избегать.
В тот день я почувствовал неприязнь ко вновь прибывшим с первого взгляда. Мужчины вырядились в костюмы для сафари, как будто ехали на гору Пэктусан охотиться на тигров. У каждого на шее висела видеокамера, причём по большей части японского производства. И молодые, и старые были в джинсах или шортах и в дорогих кроссовках. И цвет, и покрой — всё выдавало грубую западную моду на одежду для спорта и отдыха, как будто эти люди считали, что, отправляясь в турпоездку, надо оставлять дома чувство собственного достоинства. Среди них явно преобладали супружеские пары, и, значит, большинство женщин были домохозяйками, — но ни одна из них не носила юбку, как положено. Либо облегающие слаксы, которые выставляли напоказ их далёкие от элегантности фигуры, либо шорты, не закрывающие колени. Конечно, в путешествие надо отправляться в удобной одежде, но она могла быть и поприличнее.
Вели они себя так, как будто купили этот отель. Мужчины собирались кучками и громко что-то обсуждали, размахивая руками и ничуть не заботясь о том, что они мешают другим постояльцам. А женщины принимали позы голливудских актрис на роли роковых женщин: ноги скрещены или задраны на чемоданы, как будто они развалились у себя в гостиной. Конечно, я понимал, что им придавало уверенности процветание нашей страны, но их дурные манеры и наглость были мне отвратительны.
Я не хотел показывать свои чувства и потому просто прошёл мимо них, ни на кого не глядя. Но возле лифта кто-то меня окликнул:
— Здравствуйте, как поживаете?
Мне показалось, что в голосе звучит северокорейский акцент, столь частый в этих местах, и к тому же приветствие было чересчур вежливым. Но, обернувшись, я увидел нашего Объединителя. Его вид резко контрастировал с толпой туристов: строгий серый костюм, коричневый галстук и чёрные ботинки. Он как будто самим выбором цветов подчёркивал своё чувство собственного достоинства.
— Отлично, спасибо, — ответил я. — Я слышал, что вы не поехали на экскурсию. Ну, как ваша работа?
Он подошёл поближе, и я заметил нечто странное: на его пиджаке и рубашке были видны крупные пятна, как будто он вывернул на себя тарелку, а потом наскоро вытер одежду мокрым полотенцем. Когда он приблизился вплотную, я почуял явственный запах еды.
— А, вы смотрите на эти пятна? Это официант меня облил случайно за обедом, — объяснил он.
Мне что-то не верилось в таких неловких официантов: пятна были даже на воротнике рубашки, так что, видимо, тарелка пролилась прямо ему на голову.
— Вы бы попросили сразу постирать вам всё тут, в отеле, если у вас нет второй пары, — сказал я. — Завтра мы остановимся на ночь в Пекине, вдруг вам вечером понадобится костюм?
— Не беспокойтесь. В Пекине я собираюсь вместе со всеми на экскурсии. Гробницы династии Мин и всё прочее. Так что одеваться официально не придётся, — сказал он с явно притворной беззаботностью.
Подошёл лифт. Я нажал свой восьмой этаж, он тоже надавил кнопку. Потом он вдруг спросил:
— Вы сейчас кого-нибудь ждёте в гости?
Я вспомнил, что господин Ким обещал зайти после ужина, но до ужина было ещё далеко, и поэтому я ответил:
— Нет, сейчас никого.
— Тогда, может быть, поднимемся наверх в кафе и поболтаем? — предложил он. — Чего нам сидеть в номерах? Группа вернётся уже затемно. А вы, похоже, уже сегодня выпили, а? Ну что ж, я тоже не прочь хлебнуть пивка. Ну как, профессор?
Я посмотрел на него с недоумением: а этот откуда знает, кто я? Он улыбнулся в ответ:
— Я вас сразу узнал. Я, конечно, не учёный, но очень интересуюсь историей, так что вас-то знаю. Вы — профессор Ли Хён Соп из университета Дэхан, правильно?
Пока я думал, как тут реагировать, лифт остановился на восьмом этаже и дверь отворилась. Объединитель, не спрашивая меня, надавил сначала кнопку закрытия дверей, а потом — последнего этажа.
Верхнее кафе, в отличие от нижнего, было почти пусто. Я уселся у окна с видом на город, чувствуя себя военнопленным этого сумасшедшего Объединителя. Хотя, с другой стороны, если бы я его не встретил, то наверняка и сам поднялся бы сюда, чтобы утешить себя после расставания с братом какой-нибудь выпивкой.
Объединитель, даже не взглянув в мою сторону, заказал три бутылки пива и закуски. Потом он пробормотал себе под нос с крайне недовольной миной:
— Этот жулик наверняка сейчас замышляет какую-нибудь гадость! Надо было мне всё-таки зайти в номер и помешать ему.
— О ком вы говорите?
— Я говорю о том мошеннике, который тоже никуда не поехал. Вы его знаете — вы с ним беседовали вчера в кофейне.
— А, этот бизнесмен! Ну да, мы с ним поговорили немного, а что?
— Бизнесмен? Это вор и мошенник. Вы знаете, зачем он сюда приехал? Для того чтобы расхищать наши культурные ценности. Он держит лавочку на Инсадонге[23], но это только прикрытие для его настоящих занятий. Он раскапывает могилы и занимается контрабандой антиквариата.
Шок от этих слов разом заглушил предыдущий — от того, что Объединитель, оказывается, с самого начала знал, кто я такой, но не подавал вида. При словах о расхитителе могил и о торговце антиквариатом во мне встрепенулся историк.
— Да что вы говорите?! Ай-я-яй… Но послушайте, ведь отсюда очень трудно что-то вывезти. Я имею в виду — китайская таможня наверняка за этим следит в оба. Они ведь не первый год воюют с этим злом.
— Ну да, они не дают вывозить свои собственные ценности. Но жулики вроде этого не занимаются китайским искусством, и потому китайской таможне до них нет никакого дела.
— А что, китайцы не рассматривают искусство Когурё[24] и Бохая[25] как свою культурную собственность?
Я спросил это, предполагая, что торговец антиквариатом приехал сюда в поисках сокровищ древних корейских королевств, располагавшихся в Маньчжурии.
— Да нет. Этот гад собирает керамику династии Ли, а также живопись и каллиграфию.
— И что, здесь, в Яньцзи, можно найти подобные вещи? Хотя бы столько, чтобы окупить поездку? — удивился я. — Послушайте, вы ведь знаете, что большинство корейцев, которые здесь живут, — это потомки тех, кто перебрался сюда во время японской оккупации, спасаясь от голода. Вы что, думаете, они тащили с собой керамику и картины? Да они прошли тысячу километров пешком, прося подаяния!
— Этот вор собирает антиквариат не в этом районе, а в Северной Корее. Да-да, я тоже был в шоке! И ясно, что он приехал сюда за этим далеко не в первый раз.
Теперь я всё понял. Ну да, уж если есть возможность для контрабанды людей — вроде того, что проделал господин Ким с моим братом, — то наверняка есть и возможность для контрабанды вещей. Мне захотелось узнать подробнее, как это делается.
— И как они это делают?
— Ну, в последние два дня я кое-что разузнал. Обычно делают так. Во-первых, знакомятся с человеком, у которого есть родственники в КНДР, или с тем, кто на законных основаниях может пересекать границу. И дают ему кучу денег. Затем этот человек отправляется на Север и скупает там за копейки старинные вещи — всё, что только попадётся. А потом провозит обратно под видом простых горшков и прочего хозяйственного барахла. То есть наливает в вазу династии Ли какой-нибудь соус или кунжутное масло в селадон эпохи Когурё. Да… На Севере ведь всегда была отличная глина, превосходные печи для обжига! Кое-где делали селадон не хуже, чем у нас на Юге, у горы Герён. Да, ну так вот… И там, похоже, у простого народа хранится огромное количество картин, каллиграфических надписей и старинных книг. Правительство КНДР всё это не считает культурными ценностями и не охраняет. А на Юге за это отваливают невероятные деньги. Жулик говорил, что, если повезёт, можно купить картину, написанную Кём Чже или Танвоном, за тысячу долларов[26], а в Сеуле за неё дадут пятьсот миллионов вон — в пятьсот раз больше! И хвастался ещё, что он однажды провёз в рисоварке какой-то древний свиток с золотыми буквами и потом продал его за четверть миллиарда! Вы понимаете?
