В 1964 году Джон Дарли и Бибб Латан не особенно интересовались изучением стилей кризисного управления. Они были молодыми психологами, преподавателями, стремящимися к успешной академической карьере. Потом кое-что случилось. Я привожу подробности не из-за их сенсационности, а потому, что они ярко показывают, насколько странными были реакции тридцати восьми свидетелей, которые все видели, но не оказали помощи.

Это случилось тринадцатого марта 1964 года, в пятницу тринадцатого. В Квинсе, Нью-Йорк, в предрассветные часы было холодно и сыро, ветер нес запах снегопада. Кэтрин Дженовезе, которую все обычно называли Китти, возвращалась домой после ночной работы в баре, где она была управляющей. Это была хрупкая двадцативосьмилетняя женщина с пышными черными волосами и тонким лицом эльфа. Она поставила свою машину на стоянке рядом с домом. Жила в своей квартире она одна.

Когда Кэтрин вышла из машины, было три часа утра. Сделав всего несколько шагов в сторону своего дома, она заметила пригнувшегося подозрительного человека, поэтому быстро развернулась и двинулась в сторону будки, откуда можно было вызвать полицию, на углу.

Кэтрин Дженовезе до будки так и не дошла. Человек, впоследствии идентифицированный как Уинстон Мосли, вонзил нож ей в спину, а потом, когда она обернулась к нему, еще и в живот. Хлынула кровь. Кэтрин вскрикнула. Она кричала: «О Боже! Меня ударили ножом! Помогите мне! Пожалуйста, помогите!»

В квартирах тесно стоящих окрестных домов зажегся свет. Мосли заметил это, но, как он признал впоследствии, «подумал, что никто не станет спускаться». Вместо того чтобы спуститься, кто-то крикнул из окна: «Оставь девчонку в покое!» Мосли отбежал, а Кэтрин, которой было нанесено несколько ран, отползла к двери книжной лавки и упала там.

Огни в квартирах погасли. На улицу опустилась тишина. Мосли, двинувшийся было к своей машине, оценил тишину и темноту и решил вернуться и закончить начатое. Сначала, впрочем, он открыл дверцу своей машины и сменил вязаную шапочку на шляпу с жесткими полями. Потом он медленно прошел по улице, нашел свернувшуюся в комочек окровавленную женщину и снова начал наносить удары ножом, целясь в шею и в гениталии. Кэтрин снова закричала. Она кричала и кричала. Прошло несколько минут, и в окнах опять зажглись огни — только представьте себе эти желтые огни, которые видели и Кэтрин, и Мосли, — такие близкие и такие далекие. Мосли снова отбежал, а Кэтрин каким-то чудом удалось добраться до подъезда своего дома, где через несколько минут и нашел ее Мосли, явившийся, чтобы докончить дело. Кэтрин звала на помощь, а потом кричать перестала и только стонала. Мосли задрал ее юбку и разрезал белье, обнаружив при этом, как он сказал на суде, что «женщина менструировала». Потом, не интересуясь, жива она или умерла, вытащил пенис, но эрекции не было; тогда он просто улегся на тело своей жертвы, и тут у него произошел оргазм.

Преступление заняло тридцать пять минут, с 3.15 до 3.50. Мосли нападал на Кэтрин трижды, и все это время она звала на помощь. Жители окружающих домов, те, что включали свет, могли и слышать, и видеть происходящее. Они не предприняли ничего. Тридцать восемь свидетелей следили из своих окон, как женщине наносились удары ножом. Только когда все было кончено, один из них позвонил в полицию, но к этому времени Кэтрин была мертва, и карета «скорой помощи» увезла ее труп. Было четыре часа утра, и свидетели отправились спать.

Сначала об убийстве писали, как о любом другом убийстве работающей женщины в Квинсе. Сообщение заняло четыре строчки в криминальном разделе «Нью-Йорк таймс». Вскоре, однако, редактор этого раздела A. M. Розенталь, который впоследствии написал книгу «Тридцать восемь свидетелей: дело Китти Дженовезе», узнал, что существовала большая группа людей, наблюдавших за убийством и абсолютно ничего не предпринявших, чтобы помочь жертве. Тридцать восемь человек, тридцать восемь нормальных мужчин и женщин, писал Розенталь, стояли у окон; они «слышали, как она в последние полчаса своей жизни звала на помощь, и не сделали ничего, абсолютно ничего, чтобы оказать ей помощь или хотя бы поднять тревогу».

Когда «Таймс» начала писать не об убийстве, а напечатала серию статей о странном поведении видевших все людей, нация пришла в состояние морального кипения. В редакцию хлынули письма читателей. «Мне кажется, что долг газеты — узнать имена этих тридцати восьми и опубликовать список, — писал один из читателей. — Эти люди должны подвергнуться общественному осуждению, раз уж нет возможности привлечь их к ответственности за бездействие». Другая женщина, профессорская жена, писала: «Значение их молчания — и скрывающихся за ним трусости и безразличия — чрезвычайно. Если законы штата Нью-Йорк не предусматривают наказания за такое поведение, то, на наш взгляд, газета должна оказать давление на законодателей, чтобы законы были усовершенствованы. И поскольку эти люди не считают нужным признавать, что несут моральную ответственность, мы считали бы уместным, в качестве выражения порицания, опубликовать, желательно на первой странице, имена и адреса этих тридцати восьми свидетелей».

Джон Дарли из Нью-Йоркского университета и Бибб Латан из Колумбийского университета, как и многие другие жители Нью-Йорка, читали эти письма. Они, как и все, гадали, почему никто не пришел Кэтрин на помощь. Была ли это апатия или какие-то другие психологические механизмы? Дарли вспоминает общую озабоченность этой, казалось бы, преходящей новостью. Со всех сторон раздавались высказывания экспертов, выдвигавших различные гипотезы для объяснения того, почему свидетели вели себя так, как вели. Рене Клер Фокс из социологического отдела колледжа Барнарда утверждала, что поведение этих людей является следствием «аффекта отрицания»: другими словами, они были настолько потрясены, что это вызвало неспособность действовать и оцепенение. Ральф С. Бэнэй предположил, что винить следует телевидение: американцы, по его мнению, настолько привыкли к бесконечному потоку насилия на экране, что больше не могут отличить реальную жизнь от вымышленной. Тот же доктор Бэнэй предложил и пресловутое психоаналитическое объяснение того типа, который десятилетием позже развенчал своим экспериментом Розенхан. По словам Бэнэя, «они [свидетели] оглохли, были парализованы и загипнотизированы возбуждением. Зрелые люди, с хорошо сбалансированными личностями вели бы себя иначе». Карл Меннингер писал: «Общественная апатия сама по себе — проявление агрессивности».

Дарли и Латан не удовлетворились этими объяснениями, отчасти потому, что, как и Милграм, были экспериментаторами и социальными психологами, которые меньше верили во влияние личности, чем во влияние ситуации, отчасти потому, что объяснения противоречили интуитивному здравому смыслу. Как может обычный человек стоять и смотреть, когда молодую женщину насилуют и убивают, да еще если преступление тянется на протяжении получаса? Было бы так просто обратиться за помощью — просто поднять трубку и позвонить в полицию. Угрозы жизни или здоровью свидетелей не существовало. Никому не грозили неприятные юридические последствия: свидетели не оказались бы ни во что вовлечены. Некоторые из свидетелей наверняка имели детей, некоторые оказывали помощь другим в силу служебных обязанностей, так что этим людям сочувствие не могло быть совсем чуждо. Той ночью, когда была убита Китти Дженовезе, когда весна была готова потеснить мягкую зиму и почки уже набухли, действовал какой-то таинственный фактор.

Одни эксперименты начинаются с гипотезы, другие — всего лишь с вопроса. У Милграма, например, не было гипотезы о том, как будут реагировать его испытуемые: он просто хотел посмотреть, что получится. То же самое можно сказать о Розенхане, который знал, что какое-то событие произойдет, но не знал какое. Дарли и Латан в отличие от них исходили из обстоятельств преступления, откликов общественности и чувства, что что-то тут не сходится. Они могли думать о других подобных происшествиях: например, если в здании, где вы находитесь, звучит пожарная сирена, но на нее никто не обращает внимания, вы тоже можете решить, будто все в порядке; или если на улице падает человек, но никто не пытается ему помочь, вы тоже можете пройти мимо. Для двух психологов эти бытовые случайности могли содержать ключ к объяснению того, что на самом деле той весенней ночью происходило за окнами домов.