— Летчики рвутся в бой, товарищ генерал, — убеждала Елисеева. — Нам нужен командир немедленно.

— Вот, — раскладывая на столе папки личных дел, сказал генерал, — здесь те командиры полков, которых я сам бы рекомендовал. Но у меня сейчас дел сверх меры. Посмотрите сами и выбирайте.

Они просматривали папки с личными делами, вглядываясь в чужие лица, пока Люба Губина не сказала:

— Давайте возьмем вот этого.

С фотографии, вложенной в личное дело, на них смотрели серые холодные глаза под насупленными бровями. На гимнастерке блестел орден Ленина.

— Воевал уже, — словно оправдываясь, говорила Люба, — на «пешках» — это ведь для нас главное. А Марину Михайловну кто может нам заменить…

— Будь по-вашему, — сказал генерал. — Завтра будет приказ.

Так и решилась судьба неизвестного им майора.

…Вечером в штабе собрались все командиры. Комэски доложили о составе эскадрилий, о выполнении боевых заданий. Новый командир слушал их доклады молча, набросив на плечи шинель.

— А говорили, у него орден, — прошептала Катя Федотова на ухо Маше Долиной. — Не видно что-то…

— Есть. Люба знает точно, — ответила Маша.

Услышав шепот, Женя оглянулась и посмотрела на них сердито.

— Начнем с дисциплины, — сухо заметил командир полка, когда командиры эскадрилий закончили свой доклад. — И с летных тренировок.

— Но, — попыталась сказать командир первой эскадрильи Надя Федутенко, — у нас уже есть боевой опыт…

— Верно. Я сегодня наблюдал за вашими посадками. Неплохо. Но летать строем вы не умеете.

Даже шушукавшиеся Катя и Маша примолкли и насторожились. Им казалось — что-что, а летать строем они могут.

— Ваш строй годится над аэродромом, а не в воздушном бою. Если вы хотите воевать и побеждать, остаться живыми, то все это зависит только от отличного строя в боевых порядках.

«Штык-то штык, а говорит дело, — думала Женя. — Без строя нельзя. Посбивают сразу».

— Сталинградская операция закончилась, и, я думаю, нам дадут некоторое время для тренировок. А теперь, на сегодня, все, — неожиданно закончил командир полка.

Расходились по землянкам молча, пораженные столь кратким совещанием.

— Вот уж и вправду штык, — повторила Кагя слово, которое сразу стало известно в полку. — Увидел сегодня моего стрелка-радиста и говорит: «А сапоги-то у вас поржавели».

— А с вами иначе нельзя, — строго сказала Женя. — Забывает кое-кто, что у нас боевой полк, а не аэроклуб.

— Мы же стараемся, комэск, — оправдывалась Катя. — Ну, бывает иногда…

— Плохо стараетесь.

А новый командир полка, подложив под голову летный планшет, укладываясь спать на классной доске, на которой еще виднелись старые записи мелом, спрашивал своего штурмана Никитина:

— Что скажешь, Николай Александрович?

— Да дело не так уж плохо, товарищ майор. Необычно только как-то… Я проверял штурманов перед совещанием. Район полетов знают хорошо, расчеты делают быстро. А бомбометание проверим.

— Да, нелегкая у нас с тобой задача… Мне хочется, чтобы они поверили: все, что я требую, — это для их же пользы. Что прилетели мы с тобой сюда не только воевать, но и учить. А на совещании смотрю на них и вижу такие злые взгляды…

— Обойдется, товарищ командир. Начнем летные тренировки, и все станет на место. Поверят вам.

— Да уж деваться нам с тобой некуда. Или грудь в крестах, или голова в кустах, как говорится.

За тонкой дощатой перегородкой, разделяющей дом пополам, слышался шорох разворачиваемых карт, тихий разговор. Командиры в штабе готовились к новому летному дню. От мороза потрескивали стены дома.

Внизу плыли облака. Холмистая пелена тянулась почти до горизонта. Налево, к востоку, она была тонкой, почти прозрачной. Кое-где облака расползались, и тогда, как в глубоком колодце, внизу проплывала земля: край зеленеющего поля, лесок, тоненькая завитушка речки.

Наверно, тысячу раз за многие годы работы до войны в Гражданском Воздушном Флоте видела Женя и облака, то ровные, как заснеженное поле, то громоздящиеся фантастическими башнями. И землю с разливами рек и ширью полей, прикрытых туманной дымкой. И небо, иногда блеклое, будто выцветшее от палящих лучей солнца, иногда синее, холодное. Но каждый раз она видела все эго будто впервые.

Женя взглянула наверх. Через прозрачный колпак кабины было видно облако, пухлое, с хвостиком, развеянным ветром. Оно казалось неподвижным, будто приклеенным над головой. «Какое смешное облако, — подумала Женя. — Все время летит с нами».

Странно, но в таких вот обычных, не боевых полетах Женя чувствовала себя гораздо спокойнее, чем на земле. Каждая минута на земле требовала ее вмешательства в чьи-то дела, проверки, занятия, разбора полетов. Даже вечерами она была во власти всех дневных дел, обдумывая их и составляя планы на завтра. Но вот в минуты, когда четкий «клин» девятки самолетов идет позади нее, а вверху теплое, синее небо со смешным, приставшим к строю облачком, на нее снисходило ощущение покоя, будто все заботы и волнения оставались внизу.

Управление самолетом сейчас не требовало от нее большого напряжения, она почти машинально чуть-чуть иногда «поправляла» полет машины, и ей казалось, что самолет летит сам. Изредка Женя взглядывала на указатель скорости, выдерживая режим полета.

Сегодня полк совершал дальний перелет на Северо-Кавказский фронт с базы, где после боев под Сталинградом проводилось несколько летнотактических учений. Настороженность и недоверие, с которыми она встретила появление нового командира полка, постепенно исчезали, и теперь Женя и сама, подражая командиру, выговаривала летчи-кам, плохо летавшим в строю.

— Вот я тебе! Что это ты болтаешься в стороне? А ты? Выруливала на старт, словно молоко в бидонах на рынок несла. Вылет по тревоге или на танцы собираемся?

Никто из нас не обижался. Отводили глаза в сторону, теребили ремешки планшетов, но все считали: справедливо, что тут возразишь…

…Впереди, чуть ниже, шла девятка самолетов первой эскадрильи, и фонари их кабин поблескивали под косыми лучами утреннего солнца. Облачность неожиданно оборвалась, точно обрезанная ножом, самолеты первой девятки исчезли из вида на пестром фоне земли, только тени от них бежали по зеленеющим полям.

— Как идем? — повернулась Женя к своему штурману Вале Кравченко. — Прилетим вовремя?

— Нормально, — ответила Валя, отмечая что-то на карте. — Кажется, уклоняемся немного от курса, за Доном исправим.

Справа по курсу вдруг взбухло серовато-белое облачко разрыва зенитного снаряда, потом второе, третье…

— Они белены, что ли, объелись! По своим бьют, растяпы, — чуть окая, скороговоркой сказала Женя, следя за плывущими рядом дымами разрывов.

Наверно, зенитчики опять нас за Ме-110 приняли. Дай сигнал «свой самолет».

Действительно, некоторые зенитчики, прикрывавшие тыловые объекты, еще мало знали самолет Пе-2 и принимали его за немецкий Ме-110. «Пешка» по своим очертаниям была похожа на него, да и гул моторов смахивал на гул чужих самолетов.

Женя качнула крылом вправо раз, другой. Разрывов больше не стало, видно, на земле поняли свою ошибку.

Внизу, перечеркивая блестящей лентой горизонт, показался Дон. Станицы, нанизанные на его берега, стояли в белом тумане цветущих садов. Все эти места, проплывавшие под самолетом и дальше на юг, до самых отрогов Кавказского хребта, были знакомы Жене. Несколько лет перед началом войны она работала инструктором в школе «слепых полетов» Гражданского Воздушного Флота в городе Минеральные Еоды. Облетала этот район сотни раз, могла вести самолет здесь без карты, в любую погоду. Родные места… Только летела она сегодня на фронт.

«Вот и хлеб посеяли… — подумалось Жене, когда за Доном показались полосы хлебных полей. — Только отгремели бои, а хлеб уже в колос пошел. Хорошо…» И она вдруг явственно почувствовала запах цветущего хлебного поля, чуть пыльный хлебный запах, знакомый с детства, с тех пор, как она себя помнила.