— Хорошо держатся, — доложил штурман, — Пока я веду огонь, придерживайся курса, — он взглянул на компас и назвал курс. — Можешь маневрировать еще минуты две-три. Потом станем на «боевой».

Женя не видела атак вражеских истребителей, «мессера» заходили сзади, атакуя «девятку» сверху и снизу. Они старались подойти к группе так, чтобы попасть строго в хвост самолета, в «мертвый конус», где их не мог достать пулеметный огонь штурманов и стрелков-радистов. Женя помнила об этой тактике и, отворачивая самолет то вправо, то влево, чуть «задирала» нос машины, или вдруг легко, на несколько секунд переводила ее в снижение. Только так она могла сейчас помочь своим ведомым.

— Где самолеты? — отрывисто спросила Женя. — Скобликова на месте?

Тоне Скобликовой тяжелее всех. Она идет в строю самой крайней — внешней ведомой. Стоит ей чуть замешкаться на развороте — и она отстанет от группы. Пусть на короткое время, но этого будет достаточно, когда атакует столько «мессеров».

— Все в строю, — сквозь дробь пулеметной очереди услышала Женя голос штурмана. — Скобликова на месте. На самолете Федотовой бьет бензин.

«Уже, — подумала Женя с горечью. — Быстро они начали…»

Беда не в том, что бьет бензин, хотя само по себе это большая неприятность. Беда в том, что самолет мог вспыхнуть в любую секунду, а Кате надо продержаться еще минут десять. Она не может выйти из строя, ей надо отбомбиться, да и обороняться от атак «мессеров» легче рядом с друзьями.

Женя снова оглянулась, но самолеты, следуя ее маневру, то опускались, то поднимались, как на невидимых волнах, и она не увидела самолет Кати.

— Где Федотова?

— Держится, — донесся бесстрастный голос штурмана.

«А я на днях Тоню Хохлову, стрелка-радиста Кати, отчитывала, — вспомнила вдруг Женя. — Наелась где-то ягод тутовника, и у нее язык распух. Так и надо, сказала я ей тогда, болтать меньше будешь… Вот клюндя я, и зачем ругала… им-то вон как нелегко приходится…»

— На самолете Долиной горит правый мотор, — услышала она опять голос штурмана. — Мы сбили два «мессера». Атакуют снова.

— У Маши?!

Но штурман уже приник к прицелу. Группа выходила на боевой курс. Жене хотелось спросить штурмана о Маше, но прозвучала его команда:

— Боевой! Курс 282!

Теперь Женя не сможет уже ни оглянуться, ни спросить штурмана о ведомых: она не сможет помочь и стрелкам: она должна выдержать режим бомбометания. Никаких маневров, никакого спуска или набора высоты. Стрелки приборов должны стоять неподвижно.

«Лево пять градусов! Еще чуть-чуть! Так держать! Так держать», — говорила она сама себе, стараясь отогнать мысли о Маше и Кате. Еще две-три минуты, и Женя сможет опять маневрировать. Если бы девчонки выдержали эти минуты в строю! Горят ведь! Не струсят ли и, бросив машину вниз, помчатся к земле, к линии фронта? Что с ними будет?

Она не могла ни повернуться, чтобы увидеть самолеты, ни спросить о них штурмана: его нельзя сейчас отвлекать, он у прицела и тоже не видит идущих позади ведомых.

Впереди справа, почти рядом с ее самолетом, мелькнул Ме-109, и Женя в одно мгновение увидела черные кресты на обрубленных крыльях и пригнувшуюся фигуру летчика. Черный дым бил снизу самолета.

«Еще один горит!» — хотелось ей крикнуть. На носу и на верхней губе выступили капли пота, стекали вниз по подбородку. Было неприятно и щекотно, но она не смела даже тряхнуть головой, чтобы сбросить их. Внизу мелькали обрывки облаков, квадратики станицы медленно ползли по красной курсовой черте, проведенной по прозрачному полу кабины.

Почти рядом с консолью левого крыла рванулся снаряд. Черный дым смешался с набежавшей облачностью, в кабину пахнуло порохом, и у Жени запершило в горле.

«Скоро ли? Что-то сегодня, как никогда, долго мы летим на боевом курсе… Или мне кажется?»

Она раньше почувствовала, прежде чем услышала, команду штурмана. Самолет легко подбросило вверх на несколько метров.

— Бомбы сбросили! Фотографирую!

Еще минута… Долгая, как осенний тоскливый день…

— Как ведомые? — не выдержала Женя.

— На местах, — оглянулся на мгновение штурман. — Все на местах.

Высотомер показывал шестьсот метров. «Только бы не растерялись… Еще немного, и они могут выйти из строя. Успеет ли выпрыгнуть экипаж Маши с парашютами? Или попытаются сесть?» Женя не думала сейчас о себе, о том, что и она в любую минуту тоже может быть прошита пулеметной очередью. Такая мысль просто не приходила ей в голову. Ей хотелось крикнуть девчонкам: «Держитесь!», — может быть, даже погрозить кулаком, они ведь все смотрят сейчас только на ее самолет и видят ее, но Женя машинально продолжала следить за стрелками приборов, едва осознавая, как нестерпимо ноют плечи.

Атаки истребителей продолжались. Из облачности вывалилась еще одна группа «мессеров», они замелькали совсем рядом, словно иглами прокалывая строй эскадрильи со всех сторон.

— Сколько же их всех?!

— Не знаю, много…

— Конец режима! — добавил штурман. — Разворот!

Женя облегченно вздохнула. Теперь ей не нужно было держать свое внимание только на приборах, и она оглянулась впервые за эти тяжелые минуты. Справа она увидела самолет Маши Долиной. На ее машине горели уже оба мотора. Зловещее пламя било снизу, охватывая фюзеляж, неслось огненной струей к хвосту самолета. Рядом с ней, прижавшись, летел самолет Тони Скобликовой, позади него тянулась прозрачная полоса: выливался бензин из пробитого бака.

Женя уменьшила скорость. Стрелка на приборе уперлась в отметку 300. Меньше нельзя. Но и это облегчит летчикам подбитых машин полет в строю. Почти незаметно, с небольшим креном ввела она свой самолет в разворот, то уменьшая скорость, то чуть выходила вперед, сама подстраивалась к ведомым. Слева дымил самолет Ольги Шолоховой, дальше, рядом с ней, за машиной Кати Федотовой тоже тянулась белая полоса. Бил ли это бензин или стлался дым позади, Женя не смогла разглядеть. У нее заныло сердце. Четыре экипажа!

«Сгорят! Если пламя на самолете Маши перекинется на перкалевые рули глубины, машина станет неуправляемой. Тогда экипажу не выбраться!»

Все еще оглядываясь, она переключила переговорочное устройство и вызвала радиста. В наушниках шлемофона зазвучал тревожный сигнал.

— Передай Долиной: немедленно выйти из строя, экипажу покинуть самолет на парашютах!

Линия фронта прошла внизу, и через несколько секунд Женя под своим самолетом через прозрачный пол увидела горящий самолет Маши. «Мессеры» продолжали атаковать его. Почти вслед за Машей вышли из строя Катя Федотова и Гоня Скобликова, а через несколько секунд самолет Ольги Шолоховой, качнув крылом, резко ушел под строй. Только пять оставшихся самолетов продолжали лететь рядом, все так же тесно прижавшись друг к другу.

Облака по-прежнему давили к земле скучным, серым покрывалом. Мелькали внизу потемневшие поля и овраги. Только слева, почти касаясь земли, плыла раздутая темная туча. Женя молчала. На доклад штурмана о том, что задание выполнено и бомбы легли точно в цель, едва кивнула головой.

«Наверное, я не справилась как ведущий, — с тоской думала она. — Потерять в одном воздушном бою четыре самолета! А может быть, и четыре экипажа! Такого в полку еще не было…»

Женя почти не сомневалась, что потеряла все четыре машины: найти подходящую площадку, а в лучшем случае выйти на один из прифронтовых аэродромов, не растеряться и посадить подбитые или горящие машины было делом нелегким даже для опытных летчиков, много летавших. А ее девчонки…

«Хоть бы живы остались… Катя… Маша… Маше хуже всех, не выпрыгнут на такой высоте, не успеют…»

Моторы уныло и надрывно гудели в тон ее мыслям. И вдруг совершенно неожиданно всплыли в памяти строчки из письма, которое она получила утром. Тогда, занятая подготовкой к вылету, она только бегло просмотрела его. А теперь последняя строка, написанная детскими каракулями, кричала каждой буквой: «Мама, я тебя любу!..»

Женя отвернулась, чтобы штурман не увидел ее глаза.