Annotation
Повесть Дины Бакулиной "Я прорастаю сквозь асфальт" входит в состав ее одноименного сборника. Эта повесть посвящена современной школе, трудным подросткам и еще более трудным педагогам. Молодая учительница Нина Андреевна, властная директриса Валентина Ивановна и семиклассник Сергей Рассольников - кто победит в этом непростом сражении?
Дина Бакулина
Валентина Ивановна сражается со злом
Классное руководство
Сергей Рассольников
Кинг-Конг и Рыжая мышь
«Это вам не дрова!..»
«Вы почему не в школе?»
«Что это было?!»
Пропали кроссовки
Несовпадение вкусов
Разбирательство
«Я его воспитываю!»
Флокс и пень
«Хочу быть как Гагарин!»
«Я принимаю вас в рыцари!»
Хотя бы одна причина
Говорящие берёзки
Дина Бакулина
Я ПРОРАСТАЮ СКВОЗЬ АСФАЛЬТ
Повесть из одноимённого сборника
Ты мне нужен, если выстроил себя как крепость, если внутри тебя я чувствую сердцевину. Садись рядом, ты есть.
Сент-Экзюпери
Валентина Ивановна сражается со злом
— Кыш! Кыш отсюда! — размахивая короткими пухлыми ручками и смешно надув и без того полные щёки, кричала маленькая сердитая женщина. Она была директором гимназии, и звали её Валентиной Ивановной.
Когда высокая девочка, чей пышный белый бант закрывал весь обзор, зачем-то нагнулась, Нина наконец смогла увидеть причину суматохи — небольшую чёрную взъерошенную собачонку. Собачонка как вкопанная встала на пороге, между толпой детей и входом в гимназию. Маленькая, но по виду очень злобная тварь умудрилась остановить несколько десятков человек. Собака выглядела как-то очень… нехорошо. Чувствовалась в ней некая запредельная злоба.
Вообще Нина любила собак, — но, конечно, не таких, как эта. Нине нравились адекватные собаки, то есть добрые и умные. Но псы, как и люди, бывают разными, и именно эта, преградившая путь в школу, собака Нине очень не понравилась. Было в этой псине что-то крайне неприятное и непонятное. И в самом деле: что могло заставить взъерошенную собачонку с крысиным хвостиком, не обращая внимания на гул толпы и грохочущий репродуктор, упорно стоять между собравшимися и школой? Не чувствовалось в ней ни страха, ни азарта, ни любопытства, а только тупое, напряжённое, воинственное упрямство.
Никто из присутствовавших не осмелился отогнать собаку. Дети, родители и учителя молча стояли, уставясь на неё во все глаза. Наконец это затянувшееся глухое противостояние нарушила директор гимназии — Валентина Ивановна Иванова (сокращённо — Валивана).
Валивана была натурой в чём-то даже героической, но совершенно непредсказуемой, а временами и вовсе безбашенной. Она одна ринулась отгонять собачонку. Этот второй акт драмы все наблюдали молча. Никто не осмелился прийти на помощь Валентине Ивановне: потенциальные добровольцы опасались, что гнев директора может внезапно обрушиться на них, минуя собачонку. Дело в том, что поведение Валиваны никогда не поддавалось обыкновенной человеческой логике: у неё была своя логика, совершенно непредсказуемая. К тому же, не зря ведь сказано: не просят — не лезь! Вот никто и не лез. Неизвестно ещё кто в гневе страшнее — странная собачонка или всем известная директорша.
Наконец, мелкая чёрная псина нехотя отошла в сторону. Уступила. Но не потому, что испугалась маленькую толстенькую Валентину Ивановну, которая так смешно размахивала руками и сердито раздувала щёки. Просто собаке надоело стоять на одном месте. Собака догадалась, что рвущихся в школу детей ей всё равно не остановить. Ненадолго — можно, а навсегда — нет. Лучше уступить. Люди во дворе подобрались маленькие и беззащитные, но всё-таки их больше, и если они все вместе начнут думать, что-нибудь да придумают. «Отойду, пока не придумали», — решила собака.
В конце концов, у этой толпы была цель — войти в школу, а у чёрной собачонки никакой определённой цели не было. Ей просто захотелось насладиться своей властью. И она насладилась. А теперь ей стало не интересно, — вот она и отошла.
А в решительной Валентине Ивановне собака смутно почувствовала какое-то отдалённое душевное родство. Правда директорша была смешна, суетлива и криклива, но зато так же упряма, бесстрашна и взъерошена. «Мы с тобой одной крови», — так, возможно, подумала собака и отошла в сторону. А дети, чинно взявшись за руки, стали парами заходить в школу. Валентина Ивановна мгновенно успокоилась. Она, как и собака, тоже отошла в сторону и с довольной улыбкой наблюдала школьную жизнь, вновь идущую своим чередом. Настроение у Валентины Ивановны обычно менялось мгновенно.
Так обе они наблюдали, как дети шагают в гимназию — Валентина Ивановна и собака, — только одна с одного края школьного двора, а другая с другого. На какое-то мгновение Нине показалось, что Валентина Ивановна и собака ничем друг от друга не отличаются, — но Нина тотчас отогнала эту нелепую мысль. Всё-таки собака — это собака, а Валентина Ивановна — человек и звучит гордо. Хотя сказал же однажды профессор Иван Сикорский, что животные — это эскизы человека. Не зря, наверное, сказал…
Заждавшиеся у крыльца первоклассники — мальчики в белых рубашках и девочки с воздушными бантами, — перепрыгивая по три ступеньки за раз, на ходу оживлённо лопоча, влетали в школу.
Дети влетали в школу точно голуби. А настоящие сизые голуби подлетали к ногам детей и тут же разлетались с веселым шумом. В отличии от чёрной собачонки, птицы собирались у ног школьников не для того чтобы преградить им путь: нет, они хотели поприветствовать детей и порадоваться вместе с ними. Голуби — это ведь тоже эскизы человека….
Валентину Ивановну не очень-то любили в школе. Так относились к ней все, за исключением нескольких верных слуг-прихлебателей. Эти, возможно, любили её, — ну если и не любили, то умело притворялись что любят. А остальные — определённо нет. Потому что Валивана была самодуром, причём самой высшей пробы — десять баллов по десятибалльной шкале. Самозабвенный, энергичный самодур! Однако, гимназия всё-таки работала, и невероятный характер Валентины Ивановны не мог этому помешать. Всё-таки школа держалась не на ней, а на учителях — и на детях. Нет, Валентина Ивановна тоже по-своему держала школу: она защищала её перед самым высоким начальством, выбивала для неё всё, что только можно — деньги, льготы, ремонты… Этого дети и учителя делать не умели, они могли только учить и учиться, — ну или не учиться, это уж кто как.
Нину, то есть Нину Андреевну Ягодкину Валентина Ивановна невзлюбила сразу и навсегда. При каждой случайной встрече Валивана умудрялась сказать ей какую-нибудь гадость. Делать это директрисе никогда не надоедало, даже наоборот — развлекало и отвлекало от всяких важных дел. А Нина ничего — терпела. Стерпела она и в тот раз, когда Валентина Ивановна придумала для неё какую-то странную национальность, кажется «кумычка», — но точно сейчас невозможно вспомнить, потому что бред к счастью забывается быстро, на то он и бред.
Терпела Нина и тогда, когда Валентина Ивановна приписывала ей черствость и равнодушие к детям. А ведь это была такая же чушь, как фантастическая, придуманная специально для Нины национальность. Детей Нина Андреевна Ягодкина любила, и дети любили её, — а некоторые даже обожали. Детей не обманешь. Они отлично чувствуют отношение к себе, и отвечают, как правило, тем же. Потому что дети — это те же голуби, шумные и добрые. Хотя, конечно, — дети, как и голуби, бывают разными…
Нина очень долго привыкала к школе. Два года. В первый год работы она непрестанно болела, и ходила пошатываясь, неуверенно переставляя ноги — совсем, как зомби в американском фильме. То горло у неё болело, то голова, то всё вместе. Два года Нинино тело упорно сопротивлялось школьной работе, — да и душа тоже сопротивлялась. Даже так: сначала душа сопротивлялась, а уж вслед за ней и тело. Но через два года Нина привыкла к своей работе и неожиданно для себя увидела всё в новом свете — и школу, и детей. Даже смертельно надоевший Нине немецкий язык, который ей приходилось преподавать, она снова перестала ненавидеть. Было время, когда Нина любила немецкий больше всего на свете. В молодости она так и бредила немецким языком: ей хотелось как можно больше слушать его, читать и говорить на нём. В те годы немецкий язык, вернее его изучение, был Нининой целью. А потом, после года учительства, она его возненавидела.
