нож из груди вынимают,

с шеи петлю убирают,

в один ряд с живыми встают

лицом к публике.

Поклоны вместе и соло:

белая рука на смертельной ране,

реверанс самоубийцы,

кивок отрубленной головы.

Поклоны парные:

ярость бок о бок с кротостью,

жертва улыбается палачу,

бунтарь, не смущаясь, шагает рядом с тираном.

Попирание вечности носком золотой туфельки.

Разгон нравоучений полями шляпы.

Неуклонная готовность завтра начать все снова.

Гуськом выходят умершие много раньше,

в третьем, четвертом актах и в перерывах.

Чудесным образом возвращаются пропавшие без вести.

Их терпеливое ожидание за кулисами,

в тех же одеждах,

в том же гриме,

впечатляет меня больше, чем пафос трагедии.

Но особо волнует момент,

когда в просвете уже почти упавшего занавеса

одна рука спешит подобрать букет,

а другая поднимает брошенный меч.

Именно тогда третья, невидимая,

исполняет свой Долг:

сжимает мне горло.

Кошмарный сон поэта

© Перевод А. Векшина

Представь себе, что мне сейчас приснилось.

На первый взгляд, как будто бы все так же.

Вода, огонь, земля под ногами, воздух,

верх, низ, круг, треугольник,

право и лево.

Погода сносная, красивые пейзажи

и немало существ, наделенных речью.

Но речь у них не та, что человечья.

Все строится в категоричном наклонении.

Между словом и вещью нет зазора.

Нечего добавлять или менять местами.

Время всегда конкретно-часовое.

Прошлому с будущим негде развернуться.

Для воспоминаний — одна прошедшая секунда,

для предположений — другая,

та, что вот-вот начнется.

Слов сколько нужно. Никогда не больше,

а это значит, что нет и поэзии,

нет религии и нет философии.

Такие вольности там не предусмотрены.

Нет ничего, что можно только представить

или увидеть с закрытыми глазами.

Поиски — только того, что есть где-то поблизости.

Вопросы — только такие, на которые можно

ответить.

Они очень бы удивились,

если умели бы удивляться,

что существуют причины для удивления.

Слово «тоска», признанное аморальным,

не рискнуло бы в словаре появиться.

Мир предстает понятным

даже в глубоком мраке.

Отпускается каждому по доступной цене.

Отходя от кассы, никто не требует сдачи.

Из чувств — удовольствие. И никаких кавычек.

Жизнь в кандалах языка. И гуденье галактик.

Согласись, ничего ужаснее

не может случиться с поэтом.

А потом — ничего прекраснее

скорого пробужденья.

Лесное моралите

© Перевод Е. Зимина

Входит в лес

и там как будто исчезает:

досконально его знает,

кто из птиц зимует, а кто улетает.

Здесь он не в клетках, а в ветреных ветках,

в тенях и оттенках,

в зеленых беседках,

в тиши, что шуршит в уши

и рушится, если нарушишь.

Все здесь рифмуется гладко,

будто бы в детских загадках.

С кустами да листами

ведет он речи сладко.

Рожденье урожая увидит, распознает

взаимные связки, должочки, подсказки,

стежек сплетенья, тени сомненья,

а в закутках — исключенья.

Знает, где пусто, где густо,

где дерево, где коряги,

что́ там, на кручах, в тучах,

что нету врага в овраге.

Какие мураши шуршат в тиши елок-иголок,

чует скок, поскок, отскок — прыг в бок,

знает, какая лесина — осина, ясень да береза.

Только смерть тут говорит

по-простому, прозой.

Знает, что́ тут бегом, шажком,