— Лучше взяли бы дрова. Что дачник понимает в подвижном составе! То-то и оно-то.

Но что пропало, то пропало, решил Пильпук и стал тихо, спокойно собирать экспонаты поновее.

Как-то раз, возвращаясь с молочного пункта, присобачил к телеге маховое колесо от самоходного локомобиля. Прилаженная к телеге ось и два железных прута удерживали маховик стоймя. Его, правда, болтало во все стороны, как пьяного, но вперед катился.

Раюм за такую поклажу отчитал соседа:

— Смотри, доконаешь своими железяками Элефанта.

— А иначе как бы я его домой приволок?

В вопросе было столько удивления, будто речь шла о куске хлеба. Понятны были и опасения Рейниса, за лошадь отвечал он, а не Пильпук. Если Жанис день-деньской ездил на Элефанте, это еще ничего не значило. Гнедого в Заливе каждый считал своим. На нем окучивали картошку, возили сено, делали все, что было не под силу человеку. Приусадебную землю, правда, старались вспахать трактором. Обычно никаких осложнений не возникало — механизаторы еще не были отучены от левых заработков и по-прежнему питали слабость к хорошему угощению.

Пильпук был загружен выше головы. Хлопотал в своем собственном хозяйстве да еще каждое утро и каждый полдень объезжал десятки дворов, чтобы забрать цельное молоко и доставить обратно снятое. Заодно Жанис исполнял обязанности почтальона. А поскольку рядом с молочным пунктом находился небольшой магазинчик, то ежеутренне заглядывал и туда. Свой хлеб в Заливе выпекал лишь Огуречный мужик, остальные довольствовались покупным. Одному требовалась соль, другому подсолнечное масло, третьему бутылка. А если иногда появлялась жирная селедка, то ее Жанис брал на всех без предварительного заказа.

Расторопный мужик справился бы со своими обязанностями к полудню. У Жаниса вся эта колгота затягивалась до бесконечности. Он непременно заезжал к каждому во двор или заходил в комнату, смотря по обстоятельствам. Выкуривал сигарету, подчас две.

Пока была жива Зете, шатанья мужа по чужим дворам особо не мешали. Но Жанис овдовел, а привычки его не изменились, и домашние дела стали накапливаться, налезать одно на другое. Дочери Ильзе и Зента звали отца к себе. Обе кончили сельскохозяйственный техникум, вышли замуж за бойких парней и уехали в другие колхозы. Прижились, хорошо зарабатывали, у каждой в квартире хватило бы места и для отца. Жанис приезжал в гости и к той и к другой, однако остаться насовсем не рискнул. Тянули назад старики соседи и «подвижной состав». Вот и мыкался Пильпук как мог. Не отказывался залатать соседкам крышу, накосить сена для коровы. Приглашали на помощь с улыбкой на устах, а за спиной скалили зубы. Впрочем, не без причины. У Жаниса самого сено загнивало, огород зарастал сорняками. Иной в третий раз окучивал картошку, а Жанис еще только собирался в первый. На скромные покупки деньги у Жаниса водились. Но морковкой больше или меньше в погребе — над этим он голову не ломал.

Чуточку времени надо было выкроить и для скрипки.

— Чтобы струны не заржавели. То-то и оно то.

Никакого музыкального образования Жанис не имел. Раньше музыкантов в Заливе было тридцать на дюжину. Старики сызмальства приобщали детей к оркестру. Чтобы не выучить десятка два танцевальных мелодий, надо быть или отпетым дураком, или вовсе глухим. Так рассуждали мужики, и то была святая правда. Ежели кто-нибудь проявлял к музыкальному делу особый интерес, никто не запрещал браться за инструмент почаще. Читать ноты Пильпук научился бегло, но наедине с собой, как правило, обходился без них. Музицировал для собственного удовольствия, по настроению. Это была вторая, но отнюдь не последняя причина, которая отличала его от других обитателей Залива.

У Жаниса была довольно приличная кузница. Обслуживала она Элефанта и молочную повозку. Добиться от него другой какой-нибудь починки удавалось лишь с большим трудом. Но не бегать же с каждым пустяком в механические в центре. Жанис конечно, мог бы еще поколотить молотком, заработал бы, кстати, и лишний рубль. Но он с этим покончил давно. И если сосед больно канючил, отсылал его к Янису Рабыню:

— Ступай к ювелирных дел мастеру.

Это не означало, что огонь в горне погас насовсем. С кузницей было то же самое, что со скрипкой. Жанис делал лишь то, что ему нравилось, а не то, что хотели другие. Нередко — совершенно никому не нужное. Иногда выдумывал вещи, которые были давно выдуманы. Взять хотя бы те же сани. Прежде всего Жанис попрал главный свой принцип, потому что сани, какими бы они ни были, не имели ничего общего с «подвижным составом». Во-вторых, на кой сдались они старому деревенскому папаше? Куда он в них поедет? Примерно такие соображения можно было услышать потом, когда в Заливе обсуждали происшествие, виновником которого стал Жанис.

На хуторе Пильпука в «Амурах» время от времени раздавался пронзительный визг. Никто не обращал внимания. У Жаниса в доме полно было всевозможных моторов и моторчиков. Он не успевал прополоть сад, зато воду качал мотором, а дрова пилил лучковой пилой.

В эту зиму в «Амурах» завывало чуть ли не через день. Наконец великий труд был, видимо, завершен. До Нового года осталось три дня. Это была та пора, когда председатель Айвар Берзинь приглашал в гости избранных людей. Если выпадал снег, приезжих в центре пересаживали из машин в сани, специально подобранные для этого случая. Гостей укутывали в тулупы, и начинался без малого десятикилометровый санный пробег. Дорога большей частью шла лесом. Сельского жителя и то привела бы в восторг такая езда. А уж горожанина и подавно! Особенно в предвечерних сумерках, когда лес стоит прозрачный, словно заколдованный.

Банька Огуречного мужика дымилась. Ехали влиятельные гости, а Андрей Куга в их честь устраивал колбасный день. Официально это называлось — встреча Нового года в сельской тишине.

Днем к Андрею зашел Жанис. Выкурил сигарету и, собираясь восвояси, спросил:

— В котором часу ждут?

Узнав, добавил:

— Кому нынче колбаса не понравится! То-то и оно-то.

И ушел тихо-спокойно, как всегда.

Спустя некоторое время из «Амуров» с жутким тарахтеньем вылетело странное средство передвижения. Свежевыпавший снег закружился вихрем и поплыл, как высвеченное солнцем облако.

Лесная дорога — не двусторонняя трасса. Если едет один, другой должен уступить дорогу. В данном случае предпочтение полагалось отдать председателю — как-никак он вез гостей, плавной рысью, в двух подводах. Но у Пильпука был свой расчет. Если Айвар Берзинь не уступит, лошади сами поймут, кто главный возница. Рысаки, заметив устройство Жаниса, встали на дыбы, словно навстречу им неслась стая волков. Постояв секунду, рванули в сторону. Оглобли сломались, сани с седоками кубарем полетели в канаву. Гости, к счастью, остались целы, а ушибы не стоили того, чтобы из-за них хныкать. Сконструированные Пильпуком аэросани тем временем описали широкую дугу и по другой дороге подъезжали к «Амурам». Горожанам же пришлось топать пешком пять километров.

Когда столичные гости вошли во двор Огуречного мужика, ведя в поводу лошадей, баня уже успела порядком остыть.

Жаниса упрекнуть было не в чем. Не было для этого оснований. Разве где-нибудь сказано, что к саням нельзя прилаживать мотор?

Об экзотичной встрече Нового года слух, естественно, разнесся по всему колхозу. Хотя аэросани были изобретены много лет назад, в Озолгале каждый день на них не катались. Председателю крепко запомнились те зимние сумерки.

О Жанисе говорили всякое, соседи сошлись в одном:

— Пильпук еще и не то может выкинуть. Никогда не знаешь, что у него на уме.

Жанис тем временем спокойно пиликал на скрипке. Чем еще заниматься в долгие зимние вечера? Не обходилось и без ехидства:

— Корова осталась передойницей, а у этого фокусы в голове.

— Как без теленка теперь жить будет?

Самый близкий сосед Рейнис Раюм, прослышав о санях, понимающе усмехнулся, а что корова ходит яловая, за это Пильпуку от него досталось:

— Корова твоя, но молоко — дело государственное. Я, как бывший депутат, в таких вопросах кумекаю. Поселок должен план выполнять. Нужны телята и масло.