— Дарта теперь партийная, — только и всего.
Еще иногда добавляли:
— Послушаем, что партийная скажет.
В общем, народ воспринял перемену как благо. Дарта стала дополнительным источником информации. Как только возникал какой-нибудь путаный вопрос или разносился о чем-то слух, ясности требовали прежде всего у Дарты:
— Вы же на партийных собраниях толкуете обо всем.
Доярка, правда, больше слушала, а если и брала слово, то говорила о делах, которые касались исключительно ее четырнадцати коров.
В коридоре озолгальской школы стоял стенд, где можно было познакомиться с лучшими людьми колхоза. Среди прочих фотографий висел и портрет Дарты. Деревенские дети не стыдятся простых и привычных профессий. Но, глядя на то, как достается матери ее успех, Рудите не испытывала желания продолжить семейные традиции. Запах хлева не манил, а учиться дальше не хватало пороху. В газетах часто мелькали объявления, что Огрскому трикотажному комбинату требуются рабочие. Рудите выпросила у матери разрешение поехать на курсы и осталась в Огре. Вначале снимала комнату. Потом вышла замуж, и молодой семье дали квартиру. Дарта про себя радовалась такому исходу. Но когда люди заводили разговор о молодежи, ей случалось выслушивать не только приятное:
— Прицисов парень-то ишь как устроился!
В жизни ничто не стоит на месте. И однажды слава передовой работницы лопнула, как дождевой пузырь в луже. В колхозе были десятки мелких ферм. Слова о концентрации производства постепенно стали воплощаться в дела. Воздвигали новые хлева, разрозненные стада собирали в укрупненные. Предложили и Дарте расстаться с выкормленными и вынянченными ею буренками, снискавшими ей деньги и почет.
Когда уводили коров, Дарта плакала. Поняла, что по дороге уходит ее жизнь, а на хуторе «Приедес» остаются лишь никому не нужные воспоминания.
Вечером она сняла с синего жакета ордена, уложила их в коробку, где хранились обручальные кольца, две брошки, завернутая в бумажку пуповина Рудите и другие семейные драгоценности. Коробочку туго перевязала голубой лентой для волос, хранимой еще со школьных лет дочери, и поставила в шкаф на полку, за праздничным постельным бельем.
Еще несколько раз Дарту помянули в годовых отчетах колхоза. И все. Эстафету переняли другие.
Приличия ради ей, конечно, говорили:
— Жила бы ты у новой фермы…
— Было бы у тебя где остановиться в центре…
Но она жила в «Приедес». И ей не у кого было поселиться в центре. Она знала, что со временем надо будет переехать к дочери. Но в «Приедес» на ее попечении все еще находилась тетушка Амалия, которая резво помахивала хворостиной и вовсе не собиралась помирать. Хотя время уже просто подпирало. Рудите куда охотней доверила бы своего малыша матери — в детском саду мальчишка часто болел. Кроме того, это учреждение то и дело закрывалось на карантин.
Между вспышками раздражения Дарта и Амалия иногда трезво обсуждали виды на будущее:
— Когда я умру, ты сможешь перебраться в Огре.
— Куда ж еще! Что я тут делать буду?
— Хоть бы господь сжалился надо мной.
Дарта молчала. И Амалия понимала — хозяйка думает так же.
— Знать бы, как в этих богадельнях теперь.
— Да что, тетушка, говорить об этом! Неужто я вас в пансионат свезу!
Амалия улыбалась беззубым ртом. Ей доводилось читать и слышать про дома для престарелых, но в памяти запечатлелся тот, чьих обитателей в старину водили кормиться по хуторам. Каждую неделю у нового хозяина.
О пансионате Дарта размышляла не раз. Устроить тетушку Амалию не составило бы труда. Родственницами они не были. Но что скажут люди? Довела работой, все соки выжала, лучшие вещи как пить дать себе забрала, а саму свезла как ненужную рухлядь. Таких разговоров Дарта боялась. Да и как бы ни надоела жиличка, иногда накатывала жалость к одинокому человеку, которому негде притулиться.
Муж тетушки Амалии умер вскоре после войны. Людвиг Пилдер, или, как соседи его называли, Лудис, долгие годы проработал на железной дороге. Это был служащий с твердым окладом, а это по тем временам означало — человек с положением. Хозяйство у них было не слишком крупное, но достаточно большое, чтобы держать батрака и батрачку. Пилдеры предпочитали водиться с богатыми Катлынями, а с остальными соседями постольку поскольку. Сын Арвид, отличившийся при немцах чрезмерным усердием, почел за лучшее перебраться через океан. Прислал письмо. Расспрашивал, как живут, что делает мать. Амалия ответила — нелегко, мол, одной мыкаться. Арвид, начитавшись, видно, тамошних газет, прислал посылку с мукой и жирами. Амалия написала ему, чтобы больше не тратился. Сын решил по ответу, что его послания могут причинить матери вред. Амалия ждала, ждала, отправила еще одно письмо, но пришел ответ — по указанному адресу такой-то не проживает. Так и осталась она в неведении, то ли сын помер, то ли переменил место жительства. Если бы и выяснила, легче от этого ей не стало бы. У самой беда — как бы скорей на тот свет перебраться. Гроб был привезен на хутор «Приедес» давно. Сколоченный из запасенных самим Пилдером дубовых досок. Погребальное платье лежит в сундуке на самом верху. Из сбережений отсчитана и завернута пачка со ста рублями.
— Это от меня на похороны.
Все было продумано до мелочи. Имена поминальных гостей, хоть и не записаны на бумаге, названы были не раз.
— И накрой домовину тем светлым одеялом, что еще Текла соткала. Земля не так громко будет стучать о крышку.
По меньшей мере раз в месяц — обычно это происходило в воскресенье — бабка Амалия перебирала сундук.
— Дарта, поди сюда, послушай.
— Тетушка, я уже все знаю.
Но подходила — в комментариях бабки Амалии подчас намечались отклонения. И не всегда в пользу Дарты. Бывало, старушка возьмет да вспомнит какого-нибудь родственника в седьмом колене и пожелает ему тоже что-нибудь оставить.
— Если на похороны приедет из Риги Берта, дай ей две золотые монетки.
— Прошлый раз вы сказали — одну.
— Так тебе же еще эти останутся.
— Она о вас и думать забыла.
— Я же говорю — дай только в том случае, если приедет на похороны.
Судьба царских золотых рублей была решена. Правда, всего лишь до следующего перетряхивания скрыни.
— А тут деньги на похороны.
— Сколько у вас, тетушка, всего этих денег? Чтобы потом не пропали куда-нибудь?
— Я давно не считала.
Эту тайну Дарте так и не удалось выведать. В денежных вопросах Амалия была крайне осторожна. Хозяйка «Приедес», конечно, пересчитала бы сбережения сама. Но ключ сундука висел у бабки Амалии на шее, точно медальон. Не резать же, в самом деле, крепко скрученную льняную нить. А развязаться сама по себе она не могла. Таким поступком заронишь только недоверие. И бабка, глядишь, отпишет оставшиеся золотники родственнице седьмого колена. Можно бы, конечно, не послушаться и после похорон взять все себе. Но по вопросам наследования в Заливе господствовали строгие законы. Спокон веку никто не писал никаких завещаний, и обходилось без недоразумений. Словесные волеизъявления соблюдали даже те, кто во всем остальном не отличался щепетильностью. Кому, что и сколько полагается, знали не только в одном доме. Соседям давно было известно, что швейная машинка, шуба, одеяла, часы и другое добро останется Дарте. Знали они и про золотые монетки. При встречах хозяйка «Приедес» не забывала проинформировать соседок:
— Тетушка сама еще не решила, сколько сунет той рижанке.
Все они сходились на том, что неопределенность сильно осложняет жизнь. Поди докажи потом Берте, что тетушка сказала так, а не иначе.
Время от времени Амалия проверяла свое приданое одна. Тогда же и пересчитывала деньги. Дверь обычно загораживала скамеечкой. Приспособление это сдерживало напор входящего, и она тем временем успевала спрятать капитал. Как бы извиняясь, Амалия в таких случаях бормотала:
— Глянь, скамеечку забыла поставить на место.
Дарта о смерти не думала, но тоже иногда перебирала шкаф и комод. Развязывала голубой бант Рудите и выкладывала на стол рядом с Почетными грамотами и благодарностями ордена. Вспоминала, где, когда и кто вручил. Раскрывала тетрадь в клеточку, где были записаны надои и проценты жирности. Там же можно было прочесть про месячные заработки и узнать суммы премиальных. Догадайся кто-нибудь в колхозе устроить музей или скромный уголок трудовой славы, тетрадь стала бы историческим документом, а имя Дарты Одс обрело бы совсем другое звучание. Но до этого в Озолгале никто не додумался. И как знать, может, когда Дарта переедет к дочери, тетрадь останется в «Приедес» и она в конце концов потеряется? Но пока Дарта хранила и поздравления пионеров, и вырезки из районной газеты. И заметку, в которой сообщалось, что на заседании бюро райкома приняли в члены коммунистической партии знатную доярку Дарту Одс.
