Дзидру деловитое предложение Рейниса удивило. Но она ухватилась за него как утопающий за соломинку, в надежде, что вырвется из осеннего мрака, избавится от страхов и крыс. Только неудобно было перед сыном. Не покидало чувство вины: они так ладно жили с Петерисом. Не лучше ли пронести любовь в одиночестве до конца? Петерис это заслужил. С другой стороны, ведь и Рейнис с Катой жили неплохо? Разве спиленные вишни не говорили о его истинных чувствах? И эти пять кустиков смородины на лужайке не в ее ли память посажены? Если он, зная верность Дзидры, пришел к ней, не скрывался ли в этом какой-то более глубокий смысл? Может быть, то была клятва верности двух оставшихся двум другим на погосте?

Сказать правду, для Дзидры новый брак значил больше, чем просто союз двух старых людей. Нынче многие старики сходились. Вдвоем легче. И никто их не осуждал. Нередко дети сами предлагали. «Без мужской руки в доме не обойтись». Или же: «Без женского ухода ты пропадешь». По-деловому и трезво. Как бывает, когда умирает старый человек.

Но пусть Дзидра не пытается себя обмануть. Разве на толоках она не оставляла лучший кусок для Рейниса? Не старалась сварить пиво, чтобы оно светилось и пенилось, как то, что сварено Рейнисом? Не ткала ли она соседу полотенца? А он приходил помогать. Андрея Кугу, Огуречного мужика, Дзидра не приглашала. Ей не нравились бравада Андрея, его крикливость. Возможно, потому не нравились, что был Рейнис — отзывчивый и понимающий?

Петерис с Рейнисом были и соседями, и друзьями, хотя ни разу не произнесли этого слова. Деревенскому человеку не пристало облекать истину в нарядные одежды. О том, как они относились друг к другу, Рейнис сказал на похоронах Петериса: «Мы с ним ладили». Раз уж теперь он сватался, то не только потому, что она труженица. Дзидра помнит, как чутко повел себя Рейнис, когда она на велосипеде свалилась с мостков в речку. «У меня в молодые годы получалось не лучше. Пока не научатся, падают все, что юный, что старый». Сказал просто, без всякой насмешки. А Дзидра собралась было запереть велосипед в клеть навечно. Доброжелательный тон соседа вернул ей уверенность. Да и выхода другого не было. Все пути-дорожки пешком не одолеть. Когда колхоз сеял свеклу в Заливе, работа была рядом. Но когда все поля завалили зерновыми, местным ничего не осталось, как топать многие километры на своих двоих. Дзидра купила велосипед. Кое-как научилась ездить, а на мостках вдруг оробела. Потом она стала слезать с седла даже перед большим мостом.

Страх с того раза так и остался.

Страх в темноте, страх в пустой комнате, страх на кладбище.

Страх — выйти замуж за Рейниса.

Она предпочла преодолеть этот последний, чтобы разом покончить и со всеми остальными.

* * *

Андрей в торжественном облачении, галстук завязан элегантным узлом. Дарта — куда делась ворчливость — раскраснелась, сияет. Подхватили Дзидру под локти, подталкивают вперед. У невесты на голове венок из красного клевера. Сразу видно, ждет не дождется, когда все это кончится. Но Рейнис, насмотревшись за долгие годы на праздниках всяческих выдумок, сказал, что без церемонии никак нельзя:

— Будет что вспомнить, да и людям радость.

Сидя на столбе, он встряхивает головой:

— Три, четыре.

И малая капелла разражается лихим маршем.

Впечатление такое, будто собрался ансамбль ветеранов и показывает сценки из старинного быта. Тянет оглянуться и посмотреть, как работают кинооператоры. Но ни камер, ни национальных костюмов нет. И остается только поверить: тут все — правда.

Нет традиционных козел с бревнышком, которое молодоженам положено перепилить. Нет полешка, которое нужно расколоть. Не хватает всего того, что имеет смысл для молодых. А затеи, которые к свадьбе подошли бы людям пожилым, не придуманы. Кончается марш, и гостям нечего делать. Рейнис слезает со столба и деловито обращается к новобрачной:

— Зови всех к столу.

Андрей сует руку Дзидры себе под локоть и, разгоняя тишину, запевает игривую «Я девица, точно роза».

Стол накрыт — загляденье. Если в Заливе устраивают торжества, еда на первом месте. Женщины напекли тортов, принесли по бутылке вина, а кто и домашней настойки. Пролаза накануне наловил в Нельтюпите рыбу. Андрей захватил с собой три круга свежекопченой колбасы.

Дзидра и Рейнис сидят в конце стола и просят наливать и закусывать. Раюм, словно извиняясь, добавляет:

— Мы тут приготовили только холодное. Супов и тушеной капусты каждый может наесться дома.

Андрей предлагает спеть заздравную: «Счастья и веселья желаем от души…»

То ли гости недостаточно разогреты, то ли мелодия слишком сложна, но заключительный пассаж Андрею приходится выводить одному.

Зато куда как лихо все подхватывают конец:

— Здоровья вам!

На свадьбе обычно кричат: «Горько, горько, горько!» — до тех пор, пока молодые не поцелуются.

Тут, похоже, забыли об этом обычае, сидят смущенные, не решаются. Слишком хорошо помнят Кату.

Раз такое дело, малая капелла заводит вальс. Как предсказывал Рейнис, тотчас вскакивает Андрей и приглашает самую древнюю партнершу — Амалию Пилдере. Тетушка отбивается обеими руками. Но это ее не спасает. Андрей вертит старушенцию с осторожностью, точно сырое яйцо. Амалия семенит маленькими шажками. Беззубый рот шевелится в ритме вальса. Не поймешь — то ли улыбается, то ли распекает партнера за причиненное беспокойство. Наконец Амалия плюхается на стул, завязывает теснее косынку. Теперь спрятан и лоб — будто в чепце. Видно, Амалия бережется сквозняка — как бы голову не продуло после такого сумасшедшего танца.

Все уже порядком выпили, закусили. И Рейнис начинает вступительное слово. Совсем как на официальных вечерах, когда объявляют программу вечера.

— Традиция на банкетах всегда одна: пить впустую без речей негоже. Каждую рюмочку надобно оговорить словцом. Председатель называет его тостом. Мне сдается, к пиву это не относится. Его можно пить и так, но, чуть возьмемся за стопочку, пусть каждый молвит что-нибудь свое. Не только о нашей свадьбе и переселении в новый дом.. Но о жизни, да и вообще. То, что я сейчас говорю, считайте моим первым словом. А заключительное я произнесу в конце. Стало быть, поехали!

И он опрокидывает рюмочку до дна, хотя все предыдущие опорожнял лишь на треть или половину.

— Прошу, дорогие гости, гоните свои речи!

— Если все сразу скажут, балу конец, — тревожится Микелис Клусум. — Нет, сосед, так быстро ты от нас не отделаешься.

Рейнис его успокаивает:

— Значит, пойдем по второму кругу. Неужто разговора себе не найдем?

Для речей, однако, никто еще не созрел. Мужчины спешат налить пиво. Женщины продолжают смаковать березовый сок, лакомятся жареными рыбками.

Лине Кауке, которую на торжествах всегда приглашают в хозяйки, смотрит букой. Дзидра и Рейнис обошлись без нее. Она наворачивает с тем же усердием, что и другие. Но улучает момент, когда Раюм не слышит, вставляет шепотом:

— Пхе! Но вообще есть можно.

«Пхе» означает что-то вроде: «Куда уж им».

Трине опровергает мнение сестры одним словом:

— Кулёма! — и разговор окончен.

Янис Ратынь оглаживает длинную изжелта-седую бороду.

— Чтобы могли выпить, так и быть, скажу свое слово. Но сперва ты мне признайся, сколько получишь компенсье? А что? Не так, что ли?

Когда Раюм покинет «Зетес», ему дадут за постройки, за каждый куст и яблоню деньги. Величину денежной компенсации определит комиссия.

Но Раюм был бы не Раюм, опиши он эту процедуру всем понятными словами.

Тут навостряет слух тетушка Амалия:

— Я плохо слышу. Что это за компенсье?

Андрей наклоняется и гаркает Пилдерихе в ухо:

— Это деньги!

Амалия пальцем отодвигает платочек и нацеливает ухо как рупор: упаси бог что-нибудь пропустить. В денежных делах надо быть начеку.

— Что, а разве рубли отменяют? Раньше их червонцами звали. Али печатать будут за границей, коли такое чудное название? Думается, вряд ли тамошние будут лучше. Хозяйка как-то привезла заграничный дождевик, повесила над плитой, а он растаял…