Начальница схватила ножик с шероховатым роговым черенком и наклонилась над телевизором.

Когда Валентина вошла, аппарат гудел, но экран был темен.

Позже она сказала Ксении:

— Перегорел, видать, подарок. Придется вызывать мастера.

Но кто будет этим заниматься?

Валентина ходила по хлеву как оглушенная.

Когда она опускалась в кресло и закрывала веки, в глазах начинали мелькать зеленые поросята.

ИЗ«КАРТОФЕЛЬНОЙ КНИГИ»

Павел платком слез не вытирал

Иногда он всем своим видом напоминал обвядший на солнце пучок ботвы.

Приехал я на днях к нему в гости. Стучу. Хозяин кричит:

— Входи, входи, добрый человек!

Как-то вначале, пока не привык к необычному приглашению, я полюбопытствовал:

— Откуда вы знаете, что хороший человек пришел?

— Плохой стучать не станет, влезет в окно — не спросит.

Открываю дверь — и замираю на пороге. Павел не идет — ползет навстречу. Улыбается во весь рот, трезвый, как стеклышко. Сквозь улыбку угадываю боль.

— Кости ноют, совсем скрючило. С лежака аж на четвереньках вывалился. Вишь, согнуло в крестце, точно ножик карманный.

Я стою оглядываюсь.

— Сабины нет. Уехала в город за очками. Еще спозаранок. А я остался поваляться. Хорошо хоть корову выдоила. Не то пришлось бы в навозе ползать.

Павел забирается обратно в постель. От помощи отказывается.

Ну просто сама немощь.

Говорим о том о сем. Но как только речь заходит о картошке, гляжу, Павел заворочался в постели. Старику восемьдесят третий год, а он по-прежнему заведует хранением картошки в буртах и траншеях.

Павел сел.

Замахал руками.

Глаза засверкали.

И вот он уже стоит.

Видать, боль в крестце отпустила. Ножик снова прямой.

Выслушиваю монолог про нос и ноздри.

— Картошка должна все время дышать. Вот смотри, когда по борозде молотит дождь, у клубеньков спирает дыхание. Они задыхаются. А кто задыхается, тот не растет. Картошка старается втянуть воздух через ботву. Но ей этого мало. Нужно помочь. Что мы делаем? Окучиваем землей. Попросту говоря, даем высморкаться. Клубеньки лежат как поросята, довольные, ждут, когда опять пройдемся плугом по борозде. Когда урожай схоронен в бурты, на нем лежит крышка, то бишь — земля. Крышку не сдвинешь. Можно бы, конечно, поворочать земельку, но нет смысла, потому что нет ботвы. Она была насосом. Качала воздух. А раз не стало насоса — чего зря крышку трогать. Что мы делаем? Вставляем дыхалку — нос с двумя ноздрями. Одни говорят — отдушник, другие — люк. Но нос есть нос, как бы ты его ни назвал. Если у человека нос заложен, он дышит ртом. Трудновато, но можно. Губы только сохнут, язык и все прочее. Если заложило одну ноздрю, это еще куда ни шло. Хотя тоже хорошего мало. А для картошки и подавно. Тут хоть кровь из носу — обе ноздри должны быть в порядке. Человек вдохнет то больше, то меньше, смотря по обстоятельствам. Картошка так не умеет, она себя не регулирует, хватает без меры. Наглотается воздуха с двадцатиградусного мороза раз-другой — и беда в доме. Поэтому я всегда воздух прощупываю собственным носом, а уж потом иду регулировать картофельные носы. У меня бурты и траншеи не очень длинные. Сколько один нос с двумя ноздрями может обслужить? А вот когда у нас в «Единстве» начали сажать картошку на больших площадях, нашлись умные головы — засомневались в носах. Не в самих носах, а в том, как они должны быть распределены. Надо, мол, закладывать бурт на двадцать, тридцать метров. Надо, мол, делать приводные каналы, отводные каналы. Подключать вентиляторы. Я отбивался как мог:

«Чем больше клубней вместе, тем больше они надышат в своем доме. Чем больше надышат, тем труднее проветривать. Потому-то я и собираю их в небольшую компанию».

Ан нет! Им подавай вентиляторы. Прямо помешались на них. Ладно. Уступил. Но всего несколько буртов. Сделал, как хотели, длинные такие кишки. Подключили вентиляторы. Наказали мне аккуратно измерять температуру, записывать в журнал. Меряю я, записываю. Вдруг один вентилятор перегорает. Я сообщаю. «Нет у нас, — отвечают, — другого в запасе».

«Что же мне теперь, садиться на корточки и дуть заместо вентилятора?» — спрашиваю.

Пусть, мол, меня это не волнует, в оттепель ничего с картошкой не стрясется. Я, по правде сказать, в эти дни совсем голову потерял. Бегал, искал повсюду этот чертов вентилятор. Лучше бы попытался вставить носы. Пока работники расчухались, пока сменили, картошка подпрела. Потом опять мороз грянул. Снова солнышко все растопило. И как раз в это время чиненый мой вентилятор сгорел окончательно. Картошка взопрела и перемерзла. Пришлось весь тридцатиметровый бурт списать в убыток. Тогда я спросил прямо:

«Вам вентиляторы нужны или картошка?»

Они мне про современную технологию. Тут уж я не вытерпел:

«Поставьте эти вентиляторы в ряд, коли они вам так нравятся, включайте и радуйтесь. Но если хотите иметь картошку, позвольте о хранении позаботиться мне».

После этого никто со своими фанабериями ко мне больше не лез. Еще бы. У меня ведь лучший результат по республике. Пусть найдут другого такого, кто весной вынет столько, сколько осенью уложил. И все потому, что носы.

Павел ходит вокруг стола.

Куда подевалась старческая немощь?

Никак в Павле взыграли картофельные соки?

— Понимаешь, любая солома не годится. Только от озимых. В этом деле нельзя мерить грузовиками, тоннами. Надобно все прощупать рукой. Как ткань на костюм. И только после этого засыпать землей. Да и с ней надо осторожно. Чтобы не придавить — слишком легкий вес тоже во вред. Клубеньки ведь как детишки. Обидишь — увянут. А не будешь вообще с ними считаться — сгниют от горя.

Там, где земля тучная, я делаю бурты. Где песку побольше, зарываю в ямы. Не то чтобы на метр, а так, сантиметров на восемьдесят. Получается траншея-бурт или бурто-траншея. Что такое траншея? Прямая или зигзагообразная канава, которая защищает солдат от пуль. Оборонное, так сказать, сооружение. От чего защищать картошку? От холода, само собой, от тепла. От мышей да кабанов. Эта скотина ведь сущее наказание. Выйдет из кустов и враз рылом всю траншею разворотит. Работает как японская «молния». Извели меня эти кабаны, света белого невзвидел. Но тут прослышал я о тигрином запахе. Что я теперь делаю? Раз в месяц приезжаю в зоопарк и прошу выделить мне сколько нибудь тигриного помета. Много не беру. Самую малость. И раскидываю между траншеями и буртами. Тигр хищник, это всякая тварь смекает. Кабаны поведут носом, смотришь — обходят бурт стороной. Ишь как! С пчелами и то проще. Приложишь ухо к улью — и понятно тебе, что делается внутри. В бурте или в траншее, сколько бы ни прикладывал ухо, ничего не услышишь. Картошка лежит молчком. Чтобы вырастить ее до сохранить, нужны чутье, сноровка.

Павел опять согнулся как складной ножик.

Плюхается на кровать.

Сила картофельных соков иссякла.

На полях скосили ботву. И в хозяйстве торжественно отмечали сдачу нового картофелехранилища. Председатель Гедерт Сталт сказал:

— Пока картошечка в борозде наращивает шкурку, можем погулять.

Приглашены все, кто имеет отношение к картошке. Приглашены не в клуб, а в новое здание хранилища. Чтобы помянуть прошлое и кинуть взгляд в будущее. Чтобы отведать картофельные блюда, что наготовили приглашенные из Риги кулинары.

Павел прощался с картошкой.

Еще прошлой осенью он тут был хозяин и главный распорядитель. Этой осенью и в этом здании он только гость. Здесь его распоряжения уже не имеют веса.

Председатель начинает с похвального слова.

— Все эти годы с осени до весны Павел Пазар хранил и оберегал нашу картошку. Не было у него ключей от погребов и складов, но были знания, накопленные в Картофельных Ямах^[3].

По лицу Павла пробегает тень недовольства.

Его задело прошедшее время.