Валентина зашла в комнату отдыха. То ли нагибалась слишком много, то ли слова районного представителя раззадорили — ей стало жарко. Надо снять кофту. С утра в хлеву было прохладно, пришлось накинуть. Поросятам-то что, спят под нагревателями и то и дело вздрагивают во сне. Розовые комочки еще не изведали никаких свинячьих радостей, а им уже снится невесть что. Валентина надивиться не может. Чего такой крошке дергаться и чего ей не хватает, когда брюхо полно материнского молока.

Она включила «Селгу», что в кожаном футляре висела у нее на шее. Чтобы транзистор не болтался, когда надо было нагнуться к поросятам в станок или почесать чушке бока, она держала его в нагрудном кармане серого халата. И почти никогда с ним не расставалась. Некоторые умники уверяли, что музыка беспокоит свиней. Нет, мол, на свете более чувствительной скотинки, чем свиноматка. Так не надо включать на полную мощность. Лишь бы было слышно, о чем в мире говорят, что играют. Свиньи к музыке привыкают так же, как к человеку. Понимают — это не чужой, а радио, из-за которого не стоит и ухом шевельнуть.

Комната Валентины отличалась от подобных ей помещений на ферме. Для других женщин это были четыре стены, где можно переодеться, перекусить бутербродом. Комната Валентины походила на деревенскую кухню. Только вместо кухонной плиты, отапливаемой дровами, стояла газовая с двумя конфорками. В углу — нечто вроде поставца для посуды. Во втором углу — просиженное кресло. У стенки — отслуживший свой срок диван-кровать. У окна — сколоченный из досок стол. Уставленный баночками, тарелками и самой необходимой кухонной утварью.

Посреди этой скромной обстановки, точно выходец из другого мира, громоздился цветной телевизор. На грубо сколоченном столе полированная вещь смотрелась как вызов.

Председатель, водя очередных гостей по корпусам, в комнате Валентины задерживался на несколько минут дольше.

— Нашему лучшему свиноводу на пятидесятилетие мы купили цветной телевизор. Целый день вертится в хлеву. Пусть будет на что поглядеть в минуту досуга.

Сказано было так, будто Валентина не работает, а порхает. Лишь бы гости не подумали, что она с утра до вечера торчит у свиней. Но она не обижалась. Привыкла к председателю. Пусть говорит, раз ему нужно. Человек он хороший. Не обижает никогда. Особенно тех, кто исправен в работе.

Правда, немножко ее все-таки задело. Если бы она в хлеву только вертелась, половина поросят подохла бы. Валентина вкалывала и днем, и ночью. Порой, бывало, и глаз не сомкнет. Эти рижане и впрямь подумают, что свинарки сидят у телевизора, а поросята сами нагуливают жир.

Но кому это интересно слушать?

Привыкли, что Валентина всегда в хлеву. И что в хлеву всегда порядок.

В тех помещениях, где содержались отъёмыши и подсвинки, животноводы работали посменно, подсчитывали часы, вычисляли выходные дни. А Валентина уже четверть века и сама себе подмена, и замена, и счетовод. Сказать правду, никакой бухгалтерии она не вела. Просто работала. Как оставишь хлев, если опорос идет за опоросом? Ее корпус был включен в конвейер поточного производства свинины, здесь откармливали, взвешивали и везли на комбинат. А начало всему этому закладывала Валентина. Не будь ее, остальные помещения стояли бы пустые. Она ждала поросят, принимала их, оберегала, как могла, вынянчивала и передавала дальше.

Специалисты и председатель, заводя с ней разговор о свиноматках, старательно избегали производственных терминов и выражений. Знали — до добра это не доведет. Когда требовалось выяснить, чем будущий год отличится от прошедшего, не спрашивали: «Какие обязательства возьмешь?»

Подбирались ощупью, издалека:

— В каком месяце у твоих маток поросятки посыплются?

Валентина начинала от печки:

— Дело было под утро. Я как раз собралась прилечь. Нет, что я вру? Утро уже настало. Ну да. Уже пел Жорж Сиксна. После шести это было. Я еще подумала: хоть славно поет, все равно выключу. Надо вздремнуть, а то днем ходишь как вареная, но душа все мается. А ну-ка взгляну еще раз. И знаете, точно подшутить вздумали. Ведь еще и срок не настал. И никаких признаков не видать было. Захожу в хлев — а первые пять уже тут. Надо же, не успела оглянуться. Ну а потом набежало их полный станочек.

— У одной сразу за двух?

— Ей-богу.

— Да, этого не предскажешь. Сколько у кого есть, столько и есть.

— Не говорите. К Чаммите в этот раз прибежал двадцать один поросеночек.

— К какой Чаммите?

— Бог ты мой, ну к той самой, о которой мы все время говорим.

— Ах да, верно, верно. Я спутал с этой второй.

— С какой второй?

— Ну с этой…

— Нюкой?

— Вот-вот…

— У Нюки было на два поросеночка меньше.

— Это особые случаи.

— Если бы все выживали.

— Ты-то умеешь выхаживать.

— У одной мамки больше, у другой меньше. Каждый помет как чудо. Ждешь, гадаешь, сколько будет.

— Но если разделить на головки, то сколько останется опороса?

— Останется не останется. Ну что это за разговор, председатель! Остаются все, кто должен остаться. Нельзя сберечь того, кто не рожден для жизни.

— А как ты полагаешь, сколько из тех, кто рожден для жизни, в самом деле выживет?

— Вы что думаете, я их душу?

— Валентина, ну почему ты так?

— Нет, ей-богу. Как будто в хлеву кто-то нарочно гадости делает.

— Валентина, кто-нибудь хоть раз сказал о тебе худое слово?

— Обо мне — нет. Но о мамках и поросятах все время не то говорят, не то спрашивают.

— Но, Валентина, мы должны рассчитать, сколько голов будет в хлевах. Какое количество кормов понадобится, денег, чтобы оплатить уход. Какую сумму запланировать для премиальных.

— У Чаммите восемнадцать выжило. Разве они виноваты, что для такого количества у колхоза не предусмотрено денег? Ей-богу, убивать их, что ли, надо было?

— Валентина!

Так шаг за шагом продвигались они вперед. Свинарка — опасаясь подвоха и обороняясь, как будто ее в чем-то обвиняли. Председатель — терпеливо, но еле сдерживаясь, того гляди, взорвется.

Можно было и без этого записать все, как положено. Есть данные прошлых лет, можно сравнить их и вычислить предстоящий год. Можно даже вычертить кривую пятилетки. Но надо было заполнить стенд в хлеву. Разукрашенную доску, на которой гвоздиками прибивали разные хозяйственные документы. На ней не хватало самого главного — обязательств Валентины.

Когда свинарку хвалили в районе и выше, когда приезжали гости, то и дело слышно было:

— Какие обязательства?

Валентина в ответ хмуро бурчала:

— Прибегут поросята, привяжем к загородкам, вот и все обязательства.

Она не могла взять в толк, как можно наперед заносить в бумаги поросят, которые еще не родились. С коровами проще — один теленок в год, и твой долг его выходить. Народятся два — еще лучше. Только это редкость. А сколькими детенышами опоросится свинья, неизвестно. Говорят, бывало в помете двадцать четыре поросенка. Вот и заяви после этого — у моих будет десять. А если двенадцать?

Словом, обязательств в хлеву Валентины никто сроду не видал. Лишь в колхозной конторе на стенде сводной информации можно было прочесть, сколько она вырастила в прошлом году, сколько предполагает вырастить в этом. Но она туда не ходила и о существовании подобных сведений не подозревала. Зато в ее хлеву внимание привлекал уголок с надписью «Приплод». Под ней острием наружу торчали гвоздики, а на них — кусочки картона с цифрами. Это были рекордные пометы в текущем году, в прошлом и позапрошлом. А также — самые низкие. Ознакомившись с ними, легко можно было вычислить все необходимое. Кусочки картона приковывали внимание, цифры вовлекали в расчеты. Никто уже не спрашивал, почему не видно документа, скрепленного подписью выдающегося свиновода. Каждый сам подсчитывал, задавал вопросы. Валентина охотно объясняла, не забывая упомянуть и о Чаммите и Нюке. Умные люди понимали. Какие еще обязательства, когда Валентина и так не расстается со своими питомцами. Поэтому когда речь зашла о том, что хорошо бы купить Валентине цветной телевизор, никто не возражал. Проголосовали «за» даже те, кому не нравился ее ершистый нрав. Их хвалили, им платили премии. И если хорошенько подумать, то лишь потому, что оберегала поросячью колыбель и запускала конвейер Валентина.