Каким будет следующий год? Следующий бал? Ей казалось, что она переступила высокий порог и беды остались за ним.
Снова подошла третья суббота декабря. Снова упомянули имя Амалды. Но уже не среди передовых тружениц. Тем не менее председатель назвал его. Сказал, что наверняка была бы среди победителей, если б в хлев не прокралась болезнь и не пришлось бы забраковать несколько коров. Амалда, конечно, подтянется, мы все ей поможем. Шефы не были формалистами, кружили в танце и ее. Центис больше не появлялся. И хорошо. Зато около полуночи ее стал приглашать и наступать ей на носки упитанный, но еще моложавый мужчина из проектного института.
И надо же было случиться — Амалда заметила, что Аделина ухмыляется. Да еще толкает в бок Гунтара. Бывший муж с интересом оглянулся.
Балвис в это время шептал ей на ухо:
— Как я хотел бы прижаться головой к вашему плечу и отдохнуть. Я так устал.
Амалда заранее настроилась держаться стойко, ничего не принимать близко к сердцу. Аделина враз все перечеркнула. И Амалда вопреки своим намерениям ответила:
— Я тоже чувствую, хватит, нагулялись.
И когда оркестранты объявили перерыв и все сели за стол, Амалда с Балвисом прошли через зал. Медленно. Рижанин предложил локоть, и доярка с удовольствием оперлась на него. Она не оглядывалась. Какое ей дело, что отражается в глазах Аделины и Гунтара. Для нее бал был окончен, и она вместе с рижским гостем уходит домой — в свое уютное гнездышко в трех километрах от центра и в двух от фермы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Снова подошел Эрнест, пригласил ее на танец.
Прошло два года. Даже больше, если добавить те два месяца перед новогодним балом, когда ушел Гунтар. В Амалде все погасло. К бывшему мужу она не испытывала ни любви, ни ненависти. Могла спокойно пройти мимо Аделины. Даже перекинуться словечком-другим. Почти так же, как с другими колхозниками.
Сидящие за столом пытались перекричать громовые звуки оркестра. Хмель развязал языки, наполнил голоса мощью.
Амалда и Эрнест кружились вдоль главного стола, за которым сидели председатель, несколько специалистов и представители шефов.
Из-за стола долетели обрывки разговора:
— Отличная доярка… одна… собственный дом… рано встает… уходит в хлев… в темноте можно смыться.
Так. Значит, докатилась. О ней уже рассказывают как о праздничном приложении. О десерте, что подают после бала нужным людям.
Амалда бросила Эрнеста среди танцующих и вылетела в дверь.
Ушла домой, завела будильник, но тотчас нажала на кнопку звонка. В эту ночь ей все равно не уснуть. Прошлась по комнатам. Нигде не могла успокоиться. Надо было что-то делать, куда-то идти. В хлев? Рано! Назад в клуб? Если пристанут с вопросами, скажет, закружилась голова, хотела на холоде проветриться. Но что подумает Эрнест? А ну его, пусть думает, что хочет. Обвенчаны мы, что ли?
Словно впервые увидела она сложенную в сенях поленницу дров. Гунтар когда-то распилил и расколол целое дерево. Сказал, тут хватит на весь век. Взяла несколько смолистых поленьев. На пол упала пара рабочих варежек. Та самая, которую Гунтар первый раз принес из цеха. Амалда вдела свои узорчатые варежки в брезентовые, взяла три полена и вышла в дверь. Затем вернулась за свечками и подсвечниками. Пойду зажгу свою новогоднюю елку и сяду греться у своего костра.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Рижане собрались было сбежать вниз по круче, но Эрнест их удержал.
— Поезжайте в Ригу. Я должен остаться. Нельзя оставлять женщину одну в лесу.
Коллеги переглянулись и затопали назад от огонька к огоньку.
Амалда даже не подняла глаз. Смотрела в свой костер. Пусть идут, пусть болтают вздор. Ошибаетесь, уважаемые жители столицы. Амалда не увеселительное приложение к гастролям шефов.
Откуда ей было знать, что Эрнесту выпала такая же доля. Уже год, как от него упорхнула жена. Колхоз «Стане» искал архитектора. Эрнест все еще не решался.
Амалда много читала. И не раз размышляла о том, что романы и рассказы редко имеют счастливый конец. Авторы, наверное, боятся, как бы их не упрекнули в лакировке действительности. Доярка не верила, что в жизни может случиться чудо, раз не бывает его в толстых журналах.
Сидела на пеньке, смотрела на свой костер, поглядывала на часы.
Было грустно, что нужно покидать бор и не осталось времени посмотреть, как догорают свечки, потухает костер.
Надо было подниматься, надо было снова идти доить коров.
ЗЕЛЕНЫЕ ПОРОСЯТА
В светлом хлеву хрюкали и визжали. Для непривычного уха гвалт стоял невообразимый. Как и положено в царстве хрюшек. Но Валентина шла по цементированному проходу довольная. Из загородок доносились равномерное похрюкивание и чмокание. Поросята сосали. Мамаши-кормилицы лежали бело-розовые. Отдача молока — священнодействие. Мать чувствует, что малыш впитывает силу. А малыш — что мать отдает ее. Это минуты умиротворения и покоя. Тихое биение пульса, если все нашли корм и тепло. И нервный визг, если сосок выскользнул изо рта или попался тугой. Тот, у кого силенок поменьше, остается полуголодный, а то и вовсе не евший. Сильные оттесняют слабых — инстинкт жизни не знает жалости. Мать-родительница слышит жалобы, волнуется, хочет вмешаться, да не знает как.
Валентина в хаосе звуков отличает крики о помощи, старается пододвинуть слабых к набухшим соскам. На какое-то время воцаряются мир и спокойствие, но чуть погодя крепенькие снова карабкаются по спинам и отпихивают вялых. Это естественно. Сколько ни старайся, природа берет свое. И тем не менее иного заморыша удается поддержать. До тех пор пока в нем самом не проснется дух сопротивления.
Стоит ли так стараться? Надо ли выхаживать доходяг? Почти в каждом помете попадается один не такой, как все. Но Валентина не может смотреть, как погибает живое существо, и умудряется спасти часть совершенно безнадежных.
Недаром ее хвалят. Мало ли народу трудится на ферме! Но не у всех дело спорится. Крупная ферма — это крупная ферма. Приходится считаться с потерями. Заниматься отдельно каждой свиньей времени не хватит. Валентина, правда, старается, на то она и Валентина. В этом, как говорится, ее слава и проклятие. Сколько лет проработала тут, а все еще не привыкнет. Хотя это не совсем верно. Привыкла-то она давно. Загвоздка в другом. Нет у нее доверия к посреднику — механизмам. И не зря: какая машина подтолкнет хиленького к полному соску матери? Потому и не успевает Валентина справиться с работой за смену. Потому и не доверяет своих подопечных другим. Знает — без нее потерь будет куда больше.
У Валентины в хлеву живут не свиноматки и не подсосные матки, а свинки-кормилицы, поросячьи мамки. Стоит кому-нибудь из приезжих не так назвать хрюшек, как он в ее глазах превращается в ноль.
Как-то приехал представитель района и, желая похвалить ее, сказал:
— У других дела обстоят хуже. У вас в среднем самый высокий приплод на каждую свиноматку.
Валентина взвилась:
— Потому хуже, что у них свиноматки!
Гость не мог взять в толк, отчего взбеленилась знатная свинарка. Но переспросить не посмел. Хорошего животновода лучше не раздражать. Пусть себе работает, это самое главное. Валентина охотно объяснила бы. Но не станет она навязываться человеку, который наверняка должен обегать еще с полсотню хлевов. Хотя поговорить хотелось очень. С Ксенией перекинешься словом только о работе. У той забота обо всех корпусах сразу. Недаром ее кличут хозяйкой чушкиного имения.
Сына Аустриса и невестку Виолетту тоже редко когда удается видеть. Так в хлеву и проходят дни.
Начальники-зоотехники и прочие руководящие товарищи из района, да и из самой Риги, здесь не задерживаются. Выскочат из машины, проследуют через один свинарник, через другой, окинут взглядом хозяйство — и можно рапортовать: все в порядке. Да еще другим тыкать в глаза:
— А почему Валентина может?
Кого интересует, что она тут делает и как? Подавай результат, приплод от каждой свиноматки. Но живое существо не приплод, а поросеночек или цыпленочек, которого ни свинья, ни курица никогда не бросят. Курица готова вскинуться на обидчика, который в десять раз сильнее ее. А попробуйте тронуть свинью-мать. Скажете, она сама иногда пожирает своих детей. Так ведь не потому, что не любит. Ее обидели, и скотина с отчаяния не ведает, что творит. Но ответьте мне: где и когда вы видели, чтобы свинья отказывалась от своих малышей? Или курица убежала от своих цыплят? Придумали тоже название «подсосные матки»!
