Это произошло в день выпускного бала. Торжества для одиннадцатого класса были назначены на после обеда. Выпускники убирали актовый зал. Среди них был и сын Элгара Эгмонт. Вместе с одноклассницей Китией. С самым близким для него человеком — в доме Бикисов ее звали невестушкой.

Был чудесный, залитый солнцем день, который должна была сменить самая короткая, самая чудесная летняя ночь.

Элгар Бикис договорился, что в первой половине дня ему на несколько часов дадут лошадь. Он хотел окучить картошку еще до Иванова дня. Ботва разрослась, и кусты сомкнулись. Но Бикис не боялся их помять. В разрыхленной земле растение быстро набирало силу, стебли заживали. Клубни впитывали все, что могло дать плодородие, очищенная от сорняков и мягкая, как пряжа, почва. У Бикисов картошка всегда удавалась. Элгар заботился, чтобы ей легко дышалось, старался ее почаще окучивать.

В погребе стояли две бочки. Большая и малая. Родительский комитет решил — и учителя согласились, — что кружка домашнего пива на выпускном вечере танцам и музыке не помешает. Малую бочку Бикис наполнил на случай семейного праздника. Вдруг придется пойти к родителям Китии договариваться о свадьбе.

Эгмонт о родительских планах не знал. Думал, в бочку налит остаток от выпускного пива. Солнце припекало, срезанные березки источали запах вянущей листвы. Кто-то заметил, что хорошо бы хлебнуть глоток холодного пенистого пива. Эгмонт вспомнил про маленький бочонок. Схватил Китию, посадил в коляску «Явы». Мотоцикл затормозил во дворе Бикисов. Эгмонт забежал в комнату, хотел попросить у отца разрешения. Но не застал ни его, ни матери. В окно увидел, что на опушке рощи мать водит на поводу коня, а отец, ссутулившись, держит рогали плуга. Не хотелось их беспокоить. Да и неудобно было перед Китией. Что, если отец запротестует и придется вернуться в школу ни с чем? Ладно, возьмет он остаток без разрешения. Пусть товарищи порадуются.

Пиво было молодое, игристое. Эгмонт с Китией тоже пили. Может, даже больше других. Они и без пива хмелели, а от него тем более. Хмель юношеской любви смешался с хмелем пенным.

Зал был убран, уставлен березками. Только длинный стол президиума выглядел слишком буднично. Хорошо бы украсить его луговыми цветами. Девушки обратили взгляды на Эгмонта и Китию. Их не надо было просить — только слово скажи, куда угодно слетают. Что может быть прекрасней, чем вдвоем собирать цветы, когда небо такое чистое, солнце сияет и любимый человек рядом.

Гладкое шоссе гнало вперед. Ни одной рытвины, ни одного ездока, насколько хватает взгляд.

Трактор выползал на шоссе из заросшего кустами проселка…

Когда приехала «скорая помощь», в молодых людях еще пульсировала жизнь, по дороге в больницу она погасла.

Бикисы кончили окучивать картошку. Элгар отвел коня и, сидя на скамейке перед домом, переобувался.

Когда в дом принесли страшную весть, сказал:

— Я уже заметил, что бочонок исчез.

Чуть погодя добавил:

— Пришел с поля, спустился в погреб послушать, как дышит пиво. И увидел.

Еще через минуту:

— Праздник-то должен был начаться только вечером.

Элгар слез не вытирал. У него их не было. Есть люди, которые плачут без слез.

С того дня, как Бикисы потеряли сына и невесту, Элгар вставал по утрам с заплывшими глазами. Не помогали ни глазные капли, ни лекарства. Только летом, пока умывался росой, отечность проходила. Но зимой, ранней весной и поздней осенью росы нет. И все эти долгие месяцы Бикис ходил с заплывшими глазами.

Китию и Эгмонта похоронили в одной могиле. На памятнике художник высек двух птиц, только что оторвавшихся от земли и расправивших крылья.

После трагического дня долго никто не смел заказывать у Бикиса пиво. Но недаром говорят: время лечит все раны. Мало-помалу Элгар опять стал варить и для колхоза, и для людей.

И опять стали задавать ему вопрос:

— Как же можешь агитировать против пива, если сам его варишь?

Ответ был все тот же:

— Я не против пива, я против бражничанья.

Только те, кто знал его близко, замечали, что благодушие его отдает горечью и сам он постарел.

Когда в колхозе надумали оборудовать на старой водяной мельнице пивоварню, к Бикису пришел специалист с высшим образованием. Правление единогласно приняло решение, что пиво должно носить имя Бикиса. После столь очевидного признания заслуг Элгар воспрянул душой. Впервые в жизни не только показывал чужим людям, но и рассказывал, напоминая время от времени:

— Если выйдет бражка, мое имя не впутывайте.

От обязанностей главного технолога Элгар отказался наотрез. На самый крупный, выполненный им заказ ушло шестнадцать пур ячменя. Для столь грандиозных праздников, где пьют тоннами, он не может гарантировать искристость и пенистость. Раз так, пусть тогда даст согласие быть почетным технологом. Это пожалуйста. Ему самому страсть как любопытно, можно ли там, где в дело запускают такие количества, получить пиво с душой бикиского домашнего. Поэтому первую варку проследил до конца. Радовался, что пена похожа на шкурку ягненка, не мог наглядеться, как сталкиваются белые клочья, образуя пышные, будто поярковые шапки, островки.

Новеньких штатных сотрудников пивоварни Элгар принял доброжелательно. Лишь на Микелиса, которого народ сразу прозвал Толстым, поглядывал с подозрением. Его он с первого взгляда зачислил в бражники. Не верил, что Микелиса можно вылечить. За версту видно: у малого пивное сердце. Оттого и живот как барабан, и руки висят, будто плети. Посмотрите, как Толстый обливается потом, хватает ртом воздух, точно в легких кислородное голодание. С незапамятных времен народ про таких говорит: пиво пить — недолго жить. Только и слышишь от хвастуна: мы превращаем крахмал в сахар. Такой разве знает, что пиво держится на острие ячменя. Как можно подобным людям доверять пивоварение! Пиво что дитя малое, с него нельзя глаз спускать. С того мига, как только зерно проклюнулось. Элгар до сих пор помнит, как по его заднице плясали конские путы. Порку он заслужил. Отец оставил его в баньке и наказал следить за солодом. Но разве хватит у пацана терпения торчать все время рядом. Отошел на минуту, а тем временем в баньке красный петух распустил крылья. Задницу от грубых конских пут еще долго саднило. Бывало, что ожжет и в новой баньке, которую отец вскоре срубил и где опять надо было за солодом присматривать. Сказать правду, даже теперь иногда кажется, что кожи коснулась знакомая с детства боль. Такую вот школу прошел Элгар, поэтому смотрит с подозрением на каждого, кто хочет возле пива вертеться и пивом баловаться. Ведь кружку положено поднимать лишь на праздниках, оттого он и дивится, куда всю эту прорву пива девать. Такими цистернами можно пол-Латвии напоить за праздничным столом. А если из пивоварни каждый день увозить ящиками и бочками, то как это понимать: работу теперь побоку, что ли? Отныне одни только праздники справлять собираемся?

Подобные рассуждения председатель пытался пресечь вопросом: разве Бикис почитает за праздник только Иванов день? Неужто лучше, если на разных сборищах хлещут вино и зашибаются водкой? Нет, конечно, такое скотство Элгар не одобряет. Его лишь интересует, куда денут остаток, если вдруг совпадение — ни у себя, ни в ближайшей округе не выпадет ни одного праздника. Неужто нарочно заставят людей покупать и пить в рабочее время?

Председатель как-то признался своим заместителям: хорошо, мол, получилось. Согласись Бикис стать главным технологом, дал бы он нам прикурить. Совсем чудной стал.

Когда первая варка отстоялась, надо было выпускать ее в люди. Этикеток было напечатано горы: «Бикиское пиво». Лучшее из лучших. Первому попробовать дали Элгару.

— Нет, это не бикиское пиво.

Отхлебнул и председатель, ни слова не сказал. Пробовали другие. Да, Толстый Микелис явно дал маху. Нельзя выпускать такое пиво. Для хозяйства это вопрос престижа. А для Элгара — его доброго имени. Он первый сказал горькую правду:

— Если на эту дрянь наклеят мою фамилию, возьму колотушку, разнесу ваш цех наполнения вдребезги.