Здесь полковник Сун вновь замолчал. На лице застыла улыбка, металлические глаза, не мигая, изучали Бонда. Затем он снова превратился в заботливого хозяина.

— Но простите меня… за невнимательность и черствость. Как ваша голова? Надеюсь, она не доставляет вам неприятных ощущений?

— Благодарю, немного побаливает. Но это пустяки, — Бонд заставил себя следовать в русле вежливого тона, предложенного Суном. Оставаться спокойным, не выдавать своей ярости и отчаяния — вот все, на что он был сейчас способен.

— Превосходно. Значит, обезболивающее средство, которое ввел вам доктор Ломанн, подействовало. Евгений ведь настоящий художник дубинки. И кроме того, я надеюсь, вы не испытываете скверных ощущений после вашего утомительного заплыва. Как видите, мы взяли на себя смелость высушить вашу одежду, пока вы лежали без сознания. И заодно забрать нож, прикрепленный к вашей голени.

— Весьма разумно с вашей стороны, — сказал Бонд легко. — У меня нет претензий. Я бы выпил немного виски.

— Конечно, мой дорогой друг, с удовольствием. Специально для этого случая я хранил бутылку виски марки «Хейг». Со льдом, с водой?

— Если можно, чистого.

Сун кивнул Евгению, впервые отведя глаза от Бонда. Но почти тут же они вернулись в прежнее положение. — Кажется, если не считать мелких неудобств и некоторого утомления, ваше физическое состояние удовлетворительно.

— Вполне, — Бонд пытался скрыть растущее раздражение по поводу продолжения этой нелепой игры.

— Весьма рад. Усталость — это ничто по сравнению с тем физическим и общим состоянием, которое вас ожидает. Я искренне рад.

Появилось виски, и в щедром количестве. Бонд с благодарностью его принял и сделал объемистый глоток огненной жидкости цвета меда. Сун наблюдал. Когда он заговорил вновь, в его тоне произошла неуловимая перемена.

— Видите ли, для моих целей необходимо, чтобы вы сотрудничали со мной в наибольшем объеме, на который вы только способны. Во всяком случае, на протяжении последующих… — полковник сверился с часами на своем запястье, которые появились на свет явно не в Народном Китае, — … пяти часов. По истечении этого времени вы будете не способны на сотрудничество.

— Ни о каком моем сотрудничестве с вами ни по одной из ваших целей не может быть и речи, — с презрением ответил Бонд. — Каковы бы они ни были, я обещаю сопротивляться им до тех пор, пока у меня будут силы.

— Смелые слова, мистер Бонд. Но — и это понятно — вы поняли меня превратно. Ваше сопротивление и есть сотрудничество. Отсюда моя заинтересованность в том, чтобы вашей воле к сопротивлению не был нанесен ущерб Однако полное разъяснение этого вопроса перенесем на более позднее время. А пока я раскрою вам свои Цели, — при этих словах на его лице вспыхнула и угасла полуулыбка, — в самых доступных терминах. Необходимо, абсолютно необходимо, чтобы вы теперь же узнали то, что вас ожидает… Очень скоро вас отведут в подвал, который находится под кухней этого дома. Там, с применением самых изощренных методов допроса, которые я имел честь разработать, я стану пытать вас, пока вы не погибнете. Но вы должны понимать, что это не будет допросом в обычном смысле этого слова, иными словами, вам не будут задавать вопросы, и никакая информация, которой вы, возможно, захотите поделиться, никакие обещания, которые вы, возможно, захотите дать, никак не повлияют на неумолимое продолжение допроса. Вам понятно, мистер Бонд?

— Вполне.

— Хорошо. Я не боюсь признаться, что в этом отношении я немного отклоняюсь от того приказа, который я получил. Или, если быть честным до конца, нарушаю его. Прежде чем убить вас, мне поручено узнать от вас как можно больше оперативных сведений, которыми вы владеете. Это крайне близорукое задание, типичный образец стерильного образа мышления бюрократа с упором на рутинную методику, стандартную процедуру и тому подобное. Думаю, все мы, каждый по-своему, сталкивались с ограниченностью чиновничьей мысли. В данном случае я буду действовать лишь по собственной инициативе; уверен — как британец, вы не можете не одобрить этого, мистер Бонд. А будучи, как и я, человеком дела и, следовательно, привыкшим к глупости начальства, вы понимаете, что у меня не будет трудностей в деле введения в заблуждение моих хозяев. На их обвинения я отвечу, что, ввиду вашего широко известного мужества и в силу ограниченности времени, явившейся следствием некомпетентности моих коллег, меня нельзя винить в том, что мне не удалось сломить вас. На самом же деле, если бы я хотел добыть информацию, то мог бы заставить вас, как и любого другого, выдать ее за несколько минут. Но точно так же человек вашего опыта знает, как желательно подчас позволить боссам недооценивать вас.

Было до ужаса очевидно, что китаец говорит совершенно серьезно, что в его словах нет ни иронии, ни, что странно, триумфа от сознания всевластия палача над своей жертвой. Любой европеец расценил бы такие мысли, как признаки сумасшествия, однако Бонд достаточно читал и слышал об особенностях мыслительных процессов у восточных коммунистов, об их искреннем безразличии к человеческим страданиям, привычке видеть и в мужчинах, и в женщинах лишь предметы, бессловесные манекены, научные абстракции — так что в клиническом смысле психическое здоровье Суна не вызывало сомнений. Это обстоятельство делало его личность еще более чудовищной.

Но была ли у Бонда, пусть самая призрачная, самая невероятная, надежда, что в ком-то из присутствующих хотя бы начинает шевелиться чувство протеста при мысли о пытке ради пытки, хотя бы искорка участия? Он украдкой посмотрел на девиц. Стройная брюнетка отвернулась, вероятно, скорее от безразличия, чем от отвращения. Ее подруга с тяжелым бюстом смотрела на него пустыми темно-карими глазами; неутомимо безумная в постели, догадался Бонд, вне ее она была вялой и неповоротливой, как корова. Грек откровенно скучал, русский не обращал внимания. У дверей на террасу стоял этот самый де-Грааф, с ухмылкой на лице — полупрезрительной, полувосхищенной — наблюдая за Суком. Лишь доктор, побледневший и кусавший губы, выказывал признаки беспокойства; его поддержка могла бы оказаться бесценной.

— В любом случае, — нетерпеливо вернулся Сун к своей теме, — от меня требуется позаботиться, чтобы вы испытали максимальную боль и, вместе с тем, оставались живы… до рассвета. Деликатная работа, серьезный вызов моему мастерству. И вашей стойкости, мистер Бонд. Затем в надлежащий момент я вызову вашу смерть методом, который, насколько мне известно, еще ни разу не испытывался. Он состоит в том, чтобы, во-первых, сломать все двенадцать основных костей ваших конечностей и, во-вторых, впрыснуть вам препарат, который вызовет в вас конвульсии. Возможно, вам удастся создать мысленную картину агонии, которая ожидает вас, когда мышцы выйдут из-под контроля, и раздробленные конечности станут дергаться, извиваясь и выкручиваясь как попало. Через несколько минут вы погибнете от шока. С этого момента вы перестанете меня интересовать. Под наблюдением одного из моих коллег ваше тело вместе с телом вашего шефа превратится в важную составную часть бесхитростного политического заговора, цель которого, говоря в общих чертах, нанести серьезный ущерб престижу вашей страны и еще одной враждебной нам державы. Прошу вас пройти со мной. Или у вас появились вопросы?

Бонд допил виски, казалось, он погрузился в размышления.

— Нет, вопросов нет, — проговорил он, как бы подбирая слова. — Все кажется предельно ясным.

— Превосходно. Тогда идемте. Я провожу вас. Когда Бонд встал, у него мелькнула отчаянная мысль броситься в яростную схватку; конечно, он ничего не достигнет, покажет лишь решимость сражаться до конца, но все же на несколько секунд инициатива перешла бы к нему. Едва он успел прикинуть расстояние до этой желтой глотки, стоявший за спиной де-Грааф схватил его правую руку и подтянул ее к лопатке в губительном заломе. На миг Бонд обессилил от боли, и в этот момент Евгений ухватил его левую руку.

— Потише, Бонд, — деловым тоном посоветовал де-Грааф. — Одно движение — и твоя рука будет сломана. Тогда на вилле твоего босса нам было запрещено использовать болевые приемы. Сейчас другое дело. Все равно через пару часов эта рука будет сломана. Ну! — Давление немного ослабло. — Иди. Как я сказал, потише.