Серый московский аэропорт встретил унылым дождём, мокрым грязным асфальтом и раздражёнными, угрюмыми людьми. Жизнь снова стала однообразно-унылой и бессмысленной, вяло ползущей в неизвестном направлении отсутствующих перспектив и желаний… Родина почему-то вновь оказалась сварливой мачехой, несильно обрадовавшейся приезду блудной дочери… Вновь сырость, вечная грязь улиц и отношений, бесконечные вереницы обречённо плетущихся машин и гнетущая московская атмосфера, стремящаяся уровнять всех до уровня земли. Внезапно в голову пришла мысль, что есть светлые, добрые города, а есть города требующие для своего восприятия  сильных средств – алкоголя, психостимуляторов или наркотиков. Только тогда они могут понравиться , только тогда пребывание в них может показаться нормальным… Своеобразие Москвы во всём – в её подавляющей серой безликости, циничном равнодушии её жителей, отсутствии искренности и повальной зависти. Она так и осталось наихудшим примером купеческой столицы ,с наслаждением  пускающей пыль в глаза приезжим, с повадками проститутки, стремящейся обобрать клиента под рассказы о большой любви, отсутствием интереса ко всему на свете, кроме себя любимой, и большим общежитием - городом одиноких, никому не нужных  людей…

Такси вяло пробиралось по бесконечному потоку машин пробиравшихся в столицу из аэропорта. Ремонт дорог – это особая русская забава, придуманная вероятнее всего ещё в период татаро-монгольского ига, чтобы  втихаря поиздеваться над захватчиками и сохранившееся в этом виде до сих пор. Ремонт в России ведётся всегда на самых узких участках и в самое неподходящее время. Думается, что русский матерный ещё и поэтому никогда не сотрётся из народной памяти. Сколько слов вспоминает русский человек проезжая такие участки, как оживает генетическая память предков в такие минуты, а любой иностранец понимает , как скуден и ограничен его словарный запас. Впрочем, потихоньку интегрируется world  в российский мир. Перед такси лихо втиснулась машина из соседнего ряда. Блеснули в традиционном «спасибки»  сигналы аварийки, а на заднем стекле Соня смогла прочесть «Yahoo ею от Вашей вежливости», что несколько приподняло поникшее было настроение… Дома было пусто. Родители были ещё на работе. Двойственность чувств создавала определённый дискомфорт. С одной стороны было вроде приятно оказаться снова дома, в своей комнате со множеством не особенно-то и нужных, но своих вещей, а с другой стороны часть души рвалась обратно, в комфортно-уютное состояние другого города, где так понравилось и ощущение потери которого появилось только теперь… Холодильник встретил стандартным набором продуктов из ближайшего супермаркета эконом-класса и сразу вспомнились тёплые круасаны с чашечкой кофе из ближайшего кафе, ещё минута и начал бы материализовываться запах свежесмолотых зёрен. Стряхнув головой назойливое наваждение, Соня закрыла дверцу холодильника и ,надев кроссовки,  вышла из дома. Внутренний мир требовал побродить по несколько подзабытому городу, чтобы вновь привыкнуть к нему, ведь даже бессмысленные, на первый взгляд шатания, порою всё же имеют свою цель… Так уж мы устроены, что наше купеческое нутро постоянно сравнивает  всё увиденное , услышанное,  осязаемое. Не можем мы бесстрасно-абстрактно воспринимать  окружающий мир,  ведь даже в раю наши предки понадкусывали  кучу  яблок выбирая лучшее, хотя все они были одинаковы. Поиск лучшего – что это ? Все поглащающая жадность или вечный поиск идеала, неудовлетворённость обладания имеющимся или ода всему новому, жажда неизвестного или фиговый лист наших всеразрушающих страстей? И так, Соня легкой походкой углубилась в джунгли своего города… За её краткое отсутствие естественно изменилось  слишком мало, чтобы быть очевидным для неё. Сумрачная нахмуренность однотипных улиц, мельтешение словно бы клонированных лиц и навязчиво-осязаемое чувство одиночество висевшее в воздухе услужливо-знакомо напомнили , что ты здесь, в первопрестольной, словно бы и не было тех чарующе-весёлых, беззаботных дней голландского вояжа, отголоском сладких сновидений непрерывно маячавших где-то на периферии разума, зудящим напоминанием очевидности произошедшего и беспокойными нотками ностальгии бередящего немного успокоившуюся от обилия впечатлений нервную систему.  Душа жаждала простора, вызывающе протестуя против безликого лабиринта одинаковых домов и тупиковости желаний и переулков. И выход был найден! Ноги словно сами по себе понесли на Крымский мост, где свободная стихия высоты моста так созвучна многовековой мощи излучины Москвы-реки, где серая монотонность городских кварталов даёт трещину и на поверхность вырывается та безуднржность свободы, плотно утрамбованная многотонным монолитом городской застройки. Соня стояла на мосту с восторгом взирая на незанятую ничем инородным перспективу, спокойно-неторопливые волны Москвы-реки мерно-натруженно скользили в даль, разрезаемые опорами моста, а шаловливый ветер кокетливо-неторопливо перебирал длинные волосы, шепча какие-то непонятные галантные комплементы в открывающиеся уши… Единственной дисгармоничной составляющей являлась стоявшая в двадцати шагах от неё на мосту одинокая фигура монаха с рюкзаком на плечах. Он , так как и Соня, стоял на мосту, опершись на перила, и молча наблюдал за водами реки… Благосклонный читатель согласится  со странностями устроения человеческой натуры, когда в толпе множества себе подобных мы их не замечаем что называется в упор, а одинокая неприметная фигура на мосту раздражает своей вызывающей неуместностью. Соня сначала корректно косилась на монаха, но он похоже и не собирался никуда уходить и тогда Соня стала откровенно  смотреть в его сторону, всем видом показывая всю его неуместность нахождения в этом месте… Монах, а это был Филя, вдруг повернулся и озорно подмигнул Соне:

- Что, тоже любуемся! Я вот, как и Вы, тоже люблю один постоять на мосту,  посмотреть. Успокаивает знаете, а то вот порою беспричинно всех вокруг ненавижу, кроме самого себя любимого, естественно… А здесь, вот хорошо и как-то спокойно. Мысли складываются как надо, да и о себе начинаешь правильно думать. А то вот считаешь себя порою пупом вселенной, перед которым все должны сразу разбегаться, тот стоит не здесь, это висит не там…Вы уж простите великодушно, если Вам докучаю, пойду, пожалуй, потихоньку…

Соне почему-то вдруг стало очень стыдно…

-  Подождите , пожалуйста! А Вы можете постоять со мной… Немножко,,, - вдруг сказала она. – Меня зовут Соней…  А Вы монах?

-   Да какой я монах! – улыбнулся останавливаясь Филя. -  Монахи же во!

Он поднял руку.

- А я так… Сочувствующий… Странник я. Фил, значит . Хожу по миру смотрю. Как люди живут, где и  как , значит. Ну, и Бог меня терпит… Пока… Так вот и хожу…

Они замолчали….

- А Вы знаете, - сказал Фил. – Вот странно иногда получается. Довольно часто мы сразу определяем для себя, что за человек рядом. С другом, ну,  или так скажем с потенциальным другом, - легко. И помолчать легко можно. Не угнетает это. Словно так и должно. А вот с человеком неприятным, молчать  вроде бы как неприлично, но  поговорить  не о чем, да и , по большому счёту, совсем не хочется… Вот так вот…

Они замолчали. Под ними торжественно передвигала свои воды  Москва-река.  Проснувшееся солнце пока ещё  безуспешно пыталось оторваться от горизонта. Старый знакомец ветер увлечённо перебирал стопки баннеров, а ласточки устраивали  головокружительные пируэты в воздухе…

- Простите, - неожиданно для себя вдруг спросила Соня, нервно теребя шнуровку своего зонтика. - Наверное, это глупый и бестактный вопрос, но как Вы относитесь к самоубийству?