Священник замешкался под немигающим взглядом бывшего квалификатора Инквизиции и, потому, дрогнувшим голосом произнёс:

— Да, конечно, я прочёл всё… и… я решил, что… в общем…

— Скажите, где в тексте нового служебника вы прочли, что причащаться святыми дарами можно под видом не хлеба и вина, а кока-колы и бутербродов?

Внутренне Мурсиа передернуло от того, что пришлось произнести, но именно так и обстояло дело в одном из амстердамских приходов.

— Понимаете, — поведал в своё оправдание голландский священник, — в наши непростые времена, когда вера в людях угасает, задача Церкви вернуть их в своё лоно. Ту мессу я служил специально для подрастающего поколения, школьников, и потому использовал символы наиболее понятные для них. В моих помыслах не было ничего дурного.

— Однако часть умудренных жизнью прихожан написала, что сочли ваши благие порывы кощунством. По их мнению, Святой Дух не может сойти в бутылку кока-колы и нарезанный хлеб с колбасой.

— Но это же пережитки старого мышления, — как само собой разумеющееся выдал священник. — Неужели вы считаете, что для Святого Духа есть вещи ему не подвластные? Если он может присутствовать в хлебе и вине, то почему не может быть в газированном напитке и бутербродах?

Маневр амстердамца был хитёр. Действительно, Мурсиа бы никогда не посмел умалять могущество Святого Духа. Поэтому он зашёл с другой стороны:

— Скажите, чем, по-вашему, является месса? Каков её главный посыл для паствы?

— Это собрание в память о тайной вечере, — как ни в чём не бывало отвечал священник, — на нём паства и председатель собрания могут читать писание, молиться и вспоминать о последнем пасхальном ужине, где присутствовал Спаситель и апостолы.

«Ересь лютеранства», — машинально вывел Мурсиа на листе бумаги и тут же свою запись зачеркнул. Это замечание было бы справедливо ещё лет десять назад, когда месса считалась примирительной жертвой, таинством, где Христос присутствует в святых дарах, и хлеб становится его телом, и вино превращает в его кровь. А теперь после реформы служебника месса лишь вечер воспоминаний без всяких чудес…

— Хорошо, — каменным голосом заключил Мурсиа, — тогда скажите, почему проводя мессу для старшего поколения, вы под святыми дарами предлагали прихожанам виски и пирожные?

— Но не подавать же мне взрослым людям кока-колу.

Мурсиа едва подавил нервный смешок и вместо этого одарил священника таким взглядом, что тот нервно заёрзал на стуле.

— Стало быть, — держа себя в руках, спросил отец Матео, — сам факт присутствия на мессе виски вас не смущает?

— А что такого? Вино тоже содержит алкоголь.

— Но не пятьдесят же процентов. Где в новом служебнике сказано, что, — едва не поморщившись, повторил отец Матео, — вечер памяти о тайной вечере должен стать дружеской попойкой?

— Вы всё не так понимаете, — тут же затараторим амстердамец и пустился в долгие рассуждения о смысле святых даров и насущных потребностях современных прихожан.

Отец Матео внимательно слушал его и записал каждое произнесённое им слово в отчёт, и в конце заключил:

— Я вас понял. Всё сказанное вами я донесу до сведения монсеньора Ройбера, а он в свою очередь представит ваши слова совету кардиналов. О своём решении они сообщат позже.

На этом Мурсиа расстался с понурым амстердамцем. Через три дня состоялось заседание конгрегации и поступок голландского священника был решительно осуждён кардиналами. Больше в католическом мире кока-колой никто не причащался. Но что характерно, на провинившегося священнослужителя не наложили дисциплинарного наказания — не сослали на пару лет в монастырь и не запретили вести службы. Этот затейник и новатор так и остался при своём приходе, что для отца Матео было крайне огорчительным фактом.

Голландские приходы вообще подкидывали Мурсиа немало поводов для удивления, негодования и тихого ужаса от падения нравов и обмирщения Церкви.

— Почему во время мессы, — спрашивал он уже другого священника из Гааги, — Тело Христово прихожанам раздавала женщина? Это ведь ваша прерогатива как священнослужителя, но никак не мирянки.

— Но ведь согласно постановлению Второго Ватиканского Собора, — удивлялся тот в ответ, — Церковь должна теперь проявлять терпимость.

— Не улавливаю ход вашей мысли, — честно признался Мурсиа.

— Так ведь во время мессы священник не может быть в единственно уникальном положении. Все присутствующие на собрании люди служат мессу, так почему бы прихожанам не разделить обязанности священника между собой?

— Очевидно потому, что при рукоположении епископ наделил именно вас правом отправлять таинства, а их нет. — Оппонент хотел было возразить, но Мурсиа опередил его вопросом. — А исповедуют мирян в вашем приходе тоже миряне?

— Нет, — почти удивлённо ответил тот, видимо, подумывая ввести и такую практику. — Но я счёл справедливым дозволить женщине подавать святые дары, ведь столетиями Церковь угнетала женщин, но теперь в век равноправия и терпимости наш долг отвести в богослужении женщине свою роль.

Мурсиа не стал допытываться, что гаагский священник считает вековым угнетением женщин, рассчитывая услышать только глупости о ведьмах и кострах инквизиции. Спросил же он о другом:

— Согласно прошлогоднему заявлению, папа резко осудил саму идею женского участия в службе, если она не монахиня, разумеется. И ваша прихожанка, насколько я знаю, монахиней не является. Но меня больше всего интересует, почему она подавала Тело Христово в руки прихожан? В жалобе сообщается, что один пожилой человек с тремором рук выронил его, а после в суматохе Тело Христово было попрано ногами вашей же паствы. Разве вы не понимаете, что было совершено кощунство?

— Но ведь всё вышло совершенно случайно, — и без тени вины оправдывался тот, отчего отцу Матео стало дурно и, казалось, перестало хватать воздуха.

— Если бы вы как священнослужитель, что отправляет мессу, лично раздавали Тело Христово и не в руки, а как положено на язык, попрания ногами не могло произойти в принципе.

И подобных бесед с клиром у отца Матео за полгода службы при монсеньоре Ройбере состоялось великое множество. Он даже начал впадать в ранее не свойственный его натуре грех уныния, каждый день слыша собственными ушами о плодах реформ Второго Ватиканского Собора и введении нового чина мессы.

Вызывались в Ватикан и служители из Брюсселя, и отец Матео как можно более бесстрастным голосом спрашивал:

— Почему во время богословского конгресса в храме на алтаре демонстрировался пластмассовый макет мужского полового органа?

— Так ведь на конгрессе обсуждался половой вопрос.

— А изображение было наглядной демонстрацией для тех, кто не подозревает, как он выглядит? — Отец Матео отчаянно вздохнул и добавил, — Это уже что-то из фантазий Рабле…

— Так ведь на конференции было много молодых девушек.

— Так вы для них демонстрировали макет? — поразился Мурсиа. — Но зачем?

— Это был элемент полового воспитания.

— На алтаре? — Ещё более суровым голосом переспросил Мурсиа.

И священник согласно кивнул как ни в чём не бывало.

… и из Лиона:

— Почему вы обвенчали в церкви обнаженных мужчину и женщину?

— Они нудисты по убеждению, — говорил пожилой священник и мечтательно добавил, — и я подумал об Эдеме, об Адаме и Еве, первых людях и супругах, которые тоже не знали стыда наготы…

— Они не знали стыда ровно до того момента пока не вкусили плода от древа познания.

— Да, но воспоминания о том, как человек был безгрешен и жил в раю…

— Однако все мы теперь живём на грешной земле.

… и из Лондона:

— Почему во время мессы вам прислуживал абсолютно голый мальчик-пономарь?..

… и из Роттердама:

— Почему вы обвенчали двух мужчин-гомосексуалистов?

… и из Парижа:

— Почему во время мессы во время чтения символа веры вы курили сигарету?

… и из Гренобля:

— Как вы могли допустить, чтобы в вверенном вам храме устроили боксерский поединок с тотализатором?